Сфера разума - Семен Слепынин

Дверь распахнулась, и появился Носач. Но в каком виде! Мушкетерская форма обвисла, шпага волочилась по полу. Глаза Носача, прежде всегда унылые, светились весельем и задором. Нетвердым шагом Носач подошел ко мне и, протянув стакан с водкой, подмигнул:

— Выпьем, дружище!

— Не пью, — сухо ответил я, задетый запанибратским обращением черта.

Икнув, Носач поставил стакан перед Мефодием и предложил:

— Отведай еще раз.

Мефодий понюхал, поморщился, но, к моему величайшему изумлению, отпил полстакана.

— Видел? — смеялся Алкаш, когда мы остались с ним вдвоем. — Лед тронулся! Совратил я их! Великие трезвенники поддались искушению.

Сам Алкаш был уже навеселе, что не помешало ему довольно быстро поставить мне мат. Проиграл я и вторую партию. Свою неудачу я оправдывал тем, что беспокоил шум в соседней комнате. Я опасался, как бы чересчур оживленная игра в карты не закончилась потасовкой.

Когда возвращались домой, гусары мои что-то уж слишком возбужденно, размахивая руками и крича, обсуждали перипетии карточных сражений. От них слегка попахивало водкой.

На другой день вечером, после дьяволослужения, они отпросились к своим друзьям поиграть в карты. Я отпустил их, довольный тем, что весь вечер останусь один. Однако после полуночи я стал с беспокойством выглядывать в окно. В такой поздний час моих конвоиров могли задержать патрули и избить палками за то, что оставили своего хозяина без надзора.

За окном метались мокрые ветви сирени, порывами налетал ливень. Сквозь свист ветра, дополняя картину ненастья, слышалась далекая песня про камыш, который шумел, и деревья, которые гнулись, — любимая песня Алкаша. Но пел явно не он.

Песня стихла. Немного погодя из-за кустов выползли рогатые черти и направились к крыльцу. «Лазутчики», — мелькнула мысль, изрядно меня встревожившая. Я успокоился, когда в пластунах узнал своих конвоиров.

Усач и Крепыш, оба с грязной и мокрой шерстью, с трудом поднялись из лужи. Поддерживая друг друга, зашагали, пытаясь затянуть:

— Шу… шумел камыш. Дер… дер… вья гну-у-у…

Распахнулась дверь, и черти с грохотом ввалились в комнату. Усач по-гусарски вытянулся, приложил правое копыто к виску и с гордостью доложил:

— Я пьян, как свинья!

— Вижу, — усмехнулся я. — Вы хотя бы приняли человеческий вид.

— Не… Не могем, — жалобно, с трудом ворочая языком, ответил Крепыш.

Все же он попытался это сделать, и несколько секунд передо мной, пошатываясь, топтался гусар. Но с каким трудом давался ему человеческий образ! Даже блестящая форма, а ею Крепыш всегда гордился, была непосильной ношей. Эполеты то исчезали, то вновь появлялись; сабля задымилась, заболталась, как веревка, и пропала. Крепыш кряхтел, морщился. Наконец махнул лапой и с облегчением рухнул в свой истинный вид. Так в своем первородном образе черти и завалились спать.

«Наверное, сильно опьяневшая нечистая сила не в состоянии держаться в человеческом виде», — подумал я. Окончательно убедился в этом через несколько дней, когда на улице увидел странно одетого субъекта. Он накинул на себя генеральский мундир, напялил на голову сверкающий цилиндр и обулся почему-то в лапти. Бормоча комплименты, он то и дело приставал к хорошеньким девушкам. Те взвизгивали и отшатывались. Субъект, приподняв цилиндр, учтиво извинялся:

— Пардон, м… мадам.

Кончилось тем, что он упал и, перегородив дорогу, растянулся десятиметровым драконом. Из его зубастой пасти вылетели клубы дыма и все те же комплименты вперемежку с ругательствами. Подскочили двое полицейских и хотели ударами дубинок вернуть дракона в человеческий вид.

— Бесполезно, — сказал один из них, опустив дубинку. — Не видишь разве? Напился, как свинья.

Последние слова полицейский произнес не с осуждением и презрением, а с откровенной завистью. Кстати, вечером те же полицейские были уже навеселе. Но лишь слегка, что позволяло им кое-как держаться в надлежащем виде и выполнять свои обязанности. Однако остальные изгнанники пили вовсю. Драконы, черти, вампиры с песнями бродили по улицам, вверху с визгом летали ведьмы и гарпии.

Сатана и ангелы на первых порах не выказывали особого беспокойства: пусть веселятся. Сатана и его приближенные по-настоящему встревожились, когда поняли: надвигается большая беда. И дело не в участившихся драках, а в падении интереса к работе. Задолго до конца смены изгнанники, побросав свои места, усаживались вокруг исторических персонажей (чаще всего это были пираты) и завороженно слушали рассказы о невиданных кутежах. Появлялась бочка с ромом. Черти по очереди пили и находили, что водка все-таки вкуснее.

Вечером после дьяволослужения у кабаков и ресторанов, выраставших, как грибы после дождя, гремели толпы, пелись песни. И уже не «шумел камыш», а другая песня стала самой модной и любимой: кто-то из исторических персонажей (уж не Алкаш ли?) пустил в обиход песню, лихо распевавшуюся в свое время матросами-анархистами:

СТИХБыла бы водка,А к водке глотка.Все остальное трын-трава.

Словечко «трын-трава», пожалуй, неплохо выражало охватившее всех настроение. Равнодушие, безразличие, неверие в возможность вырваться из «дурацкого колпака» — вот та плодоносная почва, на которую упало брошенное Алкашом ячменное зерно.

Утром по телевидению выступил Гроссмейстер. Он хмурился и, потрясая своим скипетром, разразился угрозами. Но гнев сатаны уже не мог остановить его подданных, вкусивших сладость зеленого змия. Работа на заводах шла кое-как, а гул подземных лабораторий иногда утихал совсем. Внезапно из-за горизонта вылетало роскошное облако с дворцами сатаны, и Гроссмейстер со своей поднебесной высоты метко поражал пьяниц линейными молниями. Изгнанники разбегались по подъездам, прятались в подвалах. А вечером, стараясь вымолить прощение, встречали сатану шумной вакханалией: хлопали в ладоши, трещали копытами, с воем и свистом носились под куполами храмов. Но Гроссмейстер сидел в кресле молча, свирепо сдвинув брови.

На следующий день изгнанники играли в карты и горланили песни уже с утра, пили водку в открытую — на заводских дворах, на улицах и даже на крышах. На миг протрезвев, с испугом вглядывались в небо: вот-вот налетит облако, и сатана обрушит свое самое страшное оружие — шаровые молнии и напалмовые дожди. Однако небо оставалось на удивление мирным и безоблачным. Даже после того, как в подземной лаборатории взорвался брошенный без присмотра атомный реактор.

Молчание сатаны страшило больше всего. Что он задумал? Решили, что расправа состоится вечером. Сатана разразится невиданным огненным гневом и всех испепелит.