Мертвая зыбь - Лев Никулин

Шульгин поделился с Потаповым планом, который возник еще перед переходом границы:

- У меня в двух верстах от границы, на польской стороне, имение. Что, если под видом фабрики гнутой мебели там организовать базу для врангелевских офицеров?

Потапов ответил, что польский штаб до сих пор не решил дело с "лесными концессиями", предназначенными для такой же цели. В принципе план надо одобрить, и этим займется "Трестхоз"*.

______________

* Никакого "Трестхоза" в действительности не было.

Беседа была не совсем деловая. Потапов вспоминал прошлое, свою близость ко двору, императрицу Александру Федоровну, - возможно, она была холодна к нему, потому что считала его близким ко двору Николая Николаевича.

У Шульгина тоже были воспоминания, связанные с императрицей:

- Я был представлен ее величеству вместе с другими членами Государственной думы, нас было тридцать. Церемониймейстер представил меня: "Депутат Шульгин от Волынской губернии". Она смотрела на меня с видом отчаяния, потом спросила: "Волынская губерния? Какая она?" Я был смущен и все же нашелся: "Скажу одним словом - мягкая". Она глядит не понимая. "Климат мягкий, наречье, природа холмистая, мягкая, характер людей мягкий". Затем, нарушая этикет, спросил: "Вы там не изволили быть?" Она ответила, как бы жалуясь: "Не была. А где я была? Я десять лет в Царском Селе, как в тюрьме". И вдруг замолчала. Я сказал: "Надеюсь, вы посетите эту губернию?" - "Непременно". И вот как бывает: член Государственной думы от этой "мягкой" губернии принял отречение царя, а первым восстал лейб-гвардии Волынский полк.

Шульгин мог многое рассказать о том, что предшествовало Февральской революции.

- Я как-то обедал у Юсуповых, Феликс Юсупов был женат на дочери великого князя Александра Михайловича. Был и великий князь Кирилл Владимирович, говорили о том, что династия накануне крушения, - это было еще до убийства Распутина. Кирилл молча кивал, но в глаза не смотрел, я обратил на это внимание.

Шульгин говорил Потапову и Якушеву, что он буквально потрясен всем, что увидел в России. Россия, ее организм не умерли, как они думают там, на Западе.

- Жизнь бьет ключом, и, больше скажу, ее буйный размах перегоняет Запад, в этом я убежден.

- Мы здесь варимся в этом котле; вам, как свежему человеку, виднее, согласился Потапов.

- И мы считаем, что этот подъем на пользу будущей России. Переворот только назревает... Все произойдет само собой, - разумеется, при нашем содействии. Центр внутри страны есть - это "Трест", - добавил Якушев.

- А силы извне? Они существуют... В Белграде, в русской церкви, стоят наши знамена. Их семьдесят, при них офицерский караул. День и ночь стоит караул в форме своих старых полков...

Потапов тоже видел эти знамена, но они будили в нем иные чувства, чем у Шульгина.

Шульгин вспоминал о своем расхождении с черносотенцами: когда еврея Бейлиса обвиняли в ритуальных убийствах, он, Шульгин, напечатал в своей газете "Киевлянин" статью, в которой обвинил прокурора и следственные органы в давлении на суд. За эту статью Шульгина приговорили к трем месяцам тюрьмы, хотя вскоре и помиловали. Находясь в эмиграции, он не мог мириться с кровожадными намерениями ультраправых, мечтавших о погромах и кровавых расправах в случае переворота.

Главное, что волновало сейчас Шульгина, была судьба его сына, пропавшего без вести. Были сведения, что он будто бы находится в больнице для душевнобольных в Виннице.

- Я могу сам поехать в Винницу, скажем, под видом скрипача из ресторанного оркестра.

- Ничего этого не нужно. Мы пошлем в Винницу своего человека. Вам следует только написать записку сыну, чтобы он доверился нашему человеку.

И Шульгин написал: "Дорогой Ляля! Я тебя ищу. Доверься представителю этого письма. Лиза жива, Димка тоже. Чтобы тебя узнать наверное, расскажи что-нибудь предъявителю письма из Свальнокотских сказок. Храни тебя Господь. Твой Биб".

Записку отдал Якушеву.

Затем Шульгин выразил желание поехать в Ленинград.

- Опасно.

- Уж если в Киеве, где меня каждая собака знала и никто не узнал, то в Питере наверняка не узнают.

Тут произошел инцидент, несколько взволновавший Шульгина: кто-то стукнул два раза в окно. Якушев вышел и вернулся с неизвестным человеком, который передал пакет и, сказав по-польски: "Довидзеня*, пан", ушел. О нем сообщили Шульгину: "Связной из польского посольства. Принес пакет из Варшавы, направленный с диппочтой". Это была инсценировка, чтобы убедить Шульгина в солидности "Треста".

______________

* До свидания.

Шульгин заговорил о Польше, о лимитрофах: "После переворота их придется терпеть в течение нескольких лет". Потом о Климовиче как мастере конспирации, которого незаслуженно оттерли Кутепов и кутеповцы. "Они и Врангеля не допускают к "Тресту", видимо из ревности".

Якушев заметил, что "Трест" находит политику Врангеля неправильной. "Трест" считает себя подвластным Николаю Николаевичу, но не докладывает ему, как ведет дело, а ставит перед фактом.

- Мы боимся двора его высочества, все разболтают, старые болтуны. И у Врангеля есть советчики, настраивающие его не в пользу "Треста".

- Да, Врангеля убеждают в том, что "Трест" не чист, иначе бы он давно провалился. И это меня возмущает, особенно после того, что я видел здесь, сказал Шульгин.

И тут Якушев впервые заговорил о книге, в которой автор "Дней" и "Двадцатого года" мог бы описать свою поездку в Россию.

Еще в то время, когда донесения Дорожинского, а затем письма Шульгина были получены в Москве, у Дзержинского и его товарищей по работе появилась мысль, что впечатления Шульгина, его размышления о том, что он увидел в Советской стране через пять лет после 1920 года, могли бы открыть глаза многим эмигрантам, и не только эмигрантам, на те перемены, которые произошли в России.

Репутация Шульгина как монархиста была общеизвестна, и, если бы он добросовестно описал все, что видел в СССР, это бы имело значение, повлияло бы на людей, не знающих правды о родине.

Деятели "Треста" получили задание: подсказать Шульгину мысль о создании книги, отражающей его пребывание в Киеве, Москве и Ленинграде, тщательно скрывая способ, каким он очутился в Советской России, и людей, которые ему помогли. Об этом и сказал Якушев при свидании с Шульгиным 16 января 1926 года.

В октябре 1927 года в послесловии к книге "Три столицы" ее автор писал: "Я никогда бы не решился ее издать, я слишком боялся повредить "Тресту". Мысль эту подал мне Федоров (Якушев): "Я надеюсь, что по вашем благополучном возвращении мы прочтем еще одно талантливое произведение автора "Дней" и "Двадцатого года" (повторялось несколько раз). Очень важно, чтобы эмиграция знала, что Россия жива и не собирается помирать". И я "клюнул" на эту мысль..."

Можно представить себе ту суету, которая поднялась в эмиграции после благополучного возвращения Шульгина из Советского Союза.

В Ленинграде ему понравился спектакль "Заговор императрицы". Между прочим, Шульгин отметил, что артист, игравший Распутина, не передал "той таинственной силы, которая должна же быть в этом человеке, раз он мог завладеть императорской четой".

Розыски сына Шульгина оказались бесполезными. В Виннице его не нашли, - возможно, он умер и был похоронен под другой фамилией.

Состоялся прощальный ужин на квартире "Треста". Шульгин шутил: "Как часто за границей я говаривал: с каким удовольствием я сейчас бы съел рябчика с брусничным вареньем, а теперь его ем в Москве. Все похоже на сон..."

В ночь на 6 февраля Шульгин выехал в Минск, провожал его Антон Антонович (Дорожинский). Прощание было сердечное. Шульгин обещал "сохранение самой действенной духовной связи". Переводил Шульгина через границу Иван Иванович (Михаил Иванович Криницкий). Шли опять "с револьверами в руках". Перейдя границу, Шульгин подарил свое оружие Ивану Ивановичу.

Из Варшавы, через Артамонова, вскоре пришло письмо "Тресту":

"Еще раз хочется поблагодарить вас за все. На расстоянии это еще виднее. Полуторамесячный инцидент представляется мне сейчас чем-то далеким и совершенно удивительным: как будто добрый волшебник взял меня за руку и, показав царство грез, вернул обратно на землю. Займусь отчетом, который хотел бы закончить возможно скорее. Искренне преданный вам..."

Отчетом Шульгин называл будущую книгу "Три столицы".

А "дорогому Антону Антоновичу" он писал: "Нежно Вас целую".

3 марта 1926 года он сообщал: "Отчет может вызвать шум. Не испугаются ли шума давшие согласие и не смогут ли они, ссылаясь на поднявшуюся шумиху, взять согласие обратно. Быть может, придется ознакомить их предварительно с отчетом и, так сказать, спросить, не считают ли они отчет непозволительной, с их точки зрения, сенсацией". Было решено переслать рукопись по частям в "Трест" для предварительного чтения. По мнению Шульгина, ее следовало просмотреть в "Тресте" с точки зрения безопасности для организации. Рукопись "Три столицы" читалась не только Якушевым, но и руководящими сотрудниками ОГПУ.