Варвары против Рима - Терри Джонс

Прокопий добавляет, что «все способы сексуальных удовольствий среди них в большой моде», но затем он находит, за что их покритиковать: и все равно они варвары.

Отношение Гейзериха к разврату, похоже, было совершенно беспощадным. Есть сведения, что он аннулировал брак своего сына и отправил даму с отрезанными ушами и носом назад к ее отцу. Иордан (летописец, нанятый готами) пишет об этом как личной жестокости, «из-за простого подозрения, что она пыталась его отравить»[370]. Но такие увечья были обычным наказанием за аморальное поведение в наиболее «цивилизованных» кругах общества[371], из чего следует, что жена Гунериха вела себя распущенно. Папаша дамочки, король вестготов, похоже, не забыл оскорбления. Последствия оказались катастрофическими.

Вандалы, несомненно, не одобряли римскую мораль и римскую жажду крови. Ярче всего римские ценности демонстрировались в амфитеатрах, где великий и добрый Август развлекал массы за их счет убийством животных, пленников и гладиаторов. Такие специфически римские зрелищные мероприятия проводились сотни лет: в середине I в. н. э. Сенека описал развлечения толпы на полуденном представлении в римском Колизее:

Это чистое, неприкрытое убийство. У сражающихся нет защитных доспехов. Их тела полностью открыты для ударов. Ни один удар не проходит впустую. Именно такие бои очень многие предпочитают регулярным состязаниям… И понятно почему. Нет шлема, нет щита, чтобы отразить лезвие. Зачем броня? Зачем беспокоиться об искусстве? Все это лишь оттягивает смерть. По утрам людей бросают львам или медведям — в полдень их бросают самим зрителям. Лишь только человек убил, они кричат ему: убей еще или убьют тебя[372].

Это была самая стойкая отличительная черта Рима: менялись формы правления и религии, но сохранялся римский дух, а пока он жил, толпы глазели на смерть на аренах. Августин описывал, какой притягательной силой обладает жажда крови. Он пишет, что знал юного карфагенца, «который попался в водоворот красивой жизни в Карфагене, с непрерывной сменой удовольствией, и было потерял свое сердце и голову на играх в амфитеатре», но был вразумлен одной из лекций Августина. «Благодаря сильной воле и выдержке он стряхнул с себя грязь арены и никогда больше близко к ней не подходил» — пока в один прекрасный день дружки не затащили его, упирающегося, на представление.

Они нашли, где сесть, и Алипий сомкнул глаза, твердо намеренный не иметь ничего общего со зверствами. Если бы только он мог и заткнуть уши! Потому что, когда некий боевой эпизод вызвал громкий рев толпы, он не смог сдержать любопытства. Он был уверен: что бы ни случилось, если он это увидит, то найдет отвратительным и сможет справиться с собой. Поэтому он открыл глаза.

Когда он увидел кровь, то почувствовал себя, как если бы сделал огромный глоток дикой страсти. Вместо того чтобы отвернуться, он пристально глядел на происходящее и упивался всем этим безумием, не отдавая себе отчета в том, что делает. Он наслаждался неистовством боев и был пьян от прелести кровопролития. Он больше не был человеком, пришедшим на арену, а был просто одним из толпы.

Он смотрел и одобрительно кричал, и распалялся от возбуждения, а когда покинул арену, то в его разуме поселилась боль, которая будет преследовать его, пока он не вернется сюда вновь[373].

Эти представления были своего рода школой. С одной стороны, они демонстрировали отсутствие различий между цивилизацией и дикостью. Гладиаторы были одеты в традиционные костюмы мифических монстров и давно забытых варваров. Дикие звери и преступники показывались и предавались смерти, чтобы доказать, что Рим заботится о безопасности мира. Но еще важнее было то, что эти представления были данью почтения империи перед прежними добродетелями Римской республики. Римляне верили, что смотреть на убийство — это очень хорошо. Это не просто замечательное развлечение, но и глубоко нравственное. Оно делает людей хорошими римлянами.

В наши дни мы склонны считать, что сострадание — одно из самых важных человеческих достоинств, что степень цивилизованности общества можно измерить уровнем сочувствия слабым, бедным и страдающим. По таким стандартам Рим, пожалуй, вообще не заслуживал названия «цивилизованного», потому что там сострадание рассматривалось как моральное уродство. Бог Августина, узаконенно обрекавший младенцев на муки вечные в адском огне, был истинным римлянином. Сенека, этот суровый защитник республиканской добродетели, писал в эссе своему подопечному (и ученику) Нерону, что сострадание — чувство, «свойственное худшему сорту людей — старухам и глупым бабам»[374].

На гладиаторов следовало смотреть и ими восхищаться, потому что они бесстрашно шли на смерть. Цицерон радостно отметил: «Они рады умереть, чтобы доставить удовольствие своим хозяевам». Плиний чувствовал, что наблюдает «вдохновляющий спектакль, демонстрирующий любовь к славе и желание победы». Эти литераторы были настоящими римлянами. В отличие от старух и глупых баб, они абсолютно не сострадали жертвам, чья смерть их развлекала и поучала.

День представлений демонстрировал власть Рима над природой и человеческой жизнью. Он начинался утренним спектаклем с участием зверей. Из подземного склада декораций поднимался макет ландшафта, а затем появлялись экзотические звери — львы, тигры, леопарды, крокодилы, слоны, способные разорвать друг друга в клочья. Обеденное время отводилось для наказания пленников. Их могли отдать на растерзание диким зверям или (что было очень популярно) заставить убивать друг друга. Поскольку они имели обыкновение встречать смерть без особого героизма, высокопоставленные зрители отмечали, что находят эту мясорубку в чем-то отвратительной. Но это было эффектной демонстрацией мощи и беспощадности государства. Затем выходили гладиаторы и показывали на деле, как правильно должен умирать мужчина. Это было главным событием, а у отдельных гладиаторов были свои фанаты, как у спортивных звезд современного мира.

Принято считать, что христиане прекратили эти представления. Христианам, кроме того, было положено выказывать сострадание. И они сами оказывались на арене в качестве жертв в ранний период их религии. Но горькая правда состоит в том, что христиане Рима, которые были хорошими римлянами, сами устраивали гладиаторские бои. По крайней мере, один епископ Римский (Святой Дамасий) нанимал гладиаторов в качестве телохранителей. Хотя Гонорий в 404 г. недвусмысленно запретил гладиаторские состязания, похоже, что они продолжались всюду, где римляне желали продемонстрировать, что их традиционные ценности еще живы.

Положат конец кровавому спорту в римской Северной Африке варварские христиане, вандалы.

В 439 г. вандалы взяли Карфаген. Гейзерих намеренно приурочил атаку к 19 октября, дню Консульских игр, когда все жители, включая католического епископа, собирались на спортивной арене. Вандалы вошли в город, практически не встретив сопротивления, и навсегда запретили этот смертельный бизнес.

Карфаген был крупнейшим после Рима городом Западной империи, и почти все, что мы о нем знаем, дошло до нас из подробных зарисовок городских пороков Сальвиана Марсельского[375]. По мнению Сальвиана, жители дни напролет предавались пьянству, набивали брюхо жратвой и удовлетворяли свою похоть всеми возможными способами. Он противопоставлял им моральное превосходство вандалов, которых считал гораздо более достойными людьми.

Историки склонны не принимать всерьез очерки Сальвиана, предполагая, что они возникали в воспаленном воображении христианского моралиста, который «сам хотел, но не успел, а потому обгадил». Но канадские археологи, производившие раскопки в Карфагене в 1970-х гг., обнаружили в развлекательном секторе города, возле театра, здоровенную свалку. Выяснилось, что незадолго перед завоеванием вандалами жители употребили необычно много знаменитого своим качеством и крепостью вина из Газы. Закусывали они громадным количеством гастрономических устриц. Археологи предположили, что это подтверждает данную Сальвианом характеристику карфагенцев как людей, хронически пребывающих в пьяном угаре и тратящих все свое время на жратву, выпивку и блуд. Правда, они оговариваются, что «нет археологических свидетельств, ясно указывающих на последний грех»[376]. После взятия вандалами Карфаген, кажется, несколько протрезвел, и, хотя археологи обнаружили, что вино из Газы продолжали ввозить, его количество заметно сократилось.

Вандалы практически не преследовали католиков. Можно сказать, вообще не трогали, особенно если сравнивать с тем, как обращались римляне с христианами до перехода империи в эту веру, когда христианок бросали на растерзание львам в карфагенском амфитеатре. И по сравнению с преследованиями донатистов. В самом деле, самая большая жалоба католических авторов — это то, что им запрещали петь гимны даже на похоронах.