Варвары против Рима - Терри Джонс

В то время епископ Гиппонский был одним из самых влиятельных христиан — выходцев из Африки. Впрочем, не совсем выходцем, поскольку жил он в ливийском городе Гиппон Регий. Святой Августин, а под этим именем он известен миллионам христиан, опровергал донатистов риторикой. С помощью логики и авторитета он убеждал, что самоубийство — не мученичество, а грех. Надо думать, любому донатисту, уговаривавшему проходящего мимо забулдыгу убить его, было тоскливо сознавать, что он покупает билет не в рай, а в ад.

Августин также убедительно доказывал, что Богу не важен моральный облик священников — они в любом случае имеют право совершать таинства. Благодаря его безмерным усилиям и непрестанному совершенствованию логических обоснований преследований донатизм стал уголовным преступлением. Триста епископов и их духовенство были изгнаны. Прихожане-донатисты были лишены прав граждан, на каждого, кто молился в донатистских церквях, налагались штрафы в размере от 10 до 200 фунтов серебра. Гейзерих в глазах тысяч африканцев был спасителем, который защитит их от Рима, и совершенно очевидно, что многие из нападений на католические церкви, приписываемые вандалам, совершались обездоленными римлянами из мести.

Августин также хотел исправить человечество с помощью настойчивого убеждения в том, что все люди обречены с рождения на вечное проклятье (этот постулат составлял одну из его теологических платформ). Он говорил, что первое зачатие стало результатом грехопадения Адама и Евы. Доктрина была известна под названием «первородного греха». Людские созданья могли быть спасены лишь милостью Божьей, и то только если она получена посредством церковных таинств. В этом была огромная привлекательность идеи Августина: она делала священников необходимыми.

Главным оппонентом Августина в этом вопросе был британский монах Пелагий. Один из его сторонников написал гневное письмо Августину:

Дети, ты говоришь, несут тяжесть греха других… Объясни мне тогда, кто же посылает невинных на муки. Ты отвечаешь, Бог… он карает новорожденных, он бросает младенцев в вечный огонь… ты ушел так далеко от религиозных чувств, от норм цивилизации, так далеко от здравого смысла, что думаешь, будто твой Господь способен совершать преступления, на которые едва ли способны варвары[367].

Августин оставил послание без ответа. Его корреспондент был абсолютно прав.

Епископ сочинил знаменитую молитву: «Даруй, что ты прикажешь, и приказывай, что ты желаешь». Во времена, когда вся империя находилась в состоянии экономического краха и политической нестабильности, а огромное число варваров-беженцев искали убежища, часто прибегая к помощи меча, эта молитва значила: «Мы просто принимаем нашу судьбу. Все в руках Божьих, а его церковь может даровать нам благодать и спасти наши грешные души». Пелагий был этим так обеспокоен, что отправился в Рим, чтобы указать на то, что если совершение греха зависит от человеческой воли, то и его спасение зависит от него самого. Бог, доказывал он, предоставляет верующим попутный ветер, но править лодкой все же должны они сами.

Августин с этим не согласился. За ним стояла политическая мощь католической церкви, и скоро Пелагия осудили как донатиста по всей строгости закона.

Таким было цивилизованное римское общество в Африке, когда под мудрым руководством Гейзериха туда прибыли вандалы. Как и донатисты, Гейзерих ненавидел католическую церковь и все, что она символизировала. Но король вандалов был последователем другого африканца, современника Доната. Гейзерих был арианином, а сам Арий был родом из Ливии.

Победа была легкой. Вандалы пришли не разбойничать, а жить на этой земле, и низведенные до положения крепостных, задавленные налогами сельские труженики, безусловно, видели в них освободителей. Малочисленные войска Бонифация серьезного сопротивления не оказали. Вандалы взяли в свои руки управление крупными поместьями и резко снизили налоги. Империя потеряла около полумиллиона тонн пшеницы в год, почти все оливковое масло и значительную часть доходов от налогов. В отличие от других варварских вождей, Гейзерих не намеревался вообще оставаться в империи.

При активной поддержке большинства местных жителей он выгонял католических иерархов из церквей и забирал церковное золото, иконы и имущество — если местные христиане, донатисты, не успели сделать это раньше. Гейзерих был истинно верующим христианином классического образца. Он поставил служить в церквях арианских епископов и священников, а более пяти тысяч католических церковников с течением времени были изгнаны из страны[368]. «Вандализация» заключалась в замене одной церкви другой, не такой богатой и менее прибыльной.

Новое королевство Гейзериха не было частью Рима, но во многом его повторяло. Он поставил на место римских латифундистов вандалов (в масштабах, каких еще не было в Европе), но установил скорее автократию знати, чем правление посредством каких-либо племенных советов. Возможно, это стало следствием того, что вандалы не были больше единой этнической группой: в ходе вместившего всю жизнь Гейзериха долгого похода они смешались со свевами, вестготами, аланами, испанцами и Бог весть кем еще. Римские нормы применялись в способах чеканки монет по равеннским образцам, признании латыни официальным языком (так как вандалы и аланы говорили на совершенно разных языках, латинский мог использоваться как единый язык общения) и найме римских инженеров и архитекторов.

Но ситуация, сложившаяся в сельской местности и в городах, была разной. Горожане были не так расположены к вандалам, как сельские жители, и Гейзерих не знал, как добиться их симпатии. Наместник Африканский Бонифаций отступил в Гиппон, который стал крепостью лидеров католической церкви, церкви, в которой господствовал Августин.

Августин и Гейзерих никогда не стремились к взаимопониманию. Гейзерих был арианином, еретиком, орудием дьявола. Августин посвятил свою жизнь искоренению ереси с фанатизмом настоящего идеолога. Гейзерих и его «орды вандалов» не могли взять огражденный стенами город. Они стояли у его стен и ждали, потом им это надоело, как видно, они проголодались и ушли. Августин дни и ночи напролет сочинял «уничтожающие» памфлеты и ждал Бога, который спасет город. Через три месяца он умер, а еще несколько месяцев спустя на выручку прибыли войска из Константинополя. Бонифаций бодрым маршем вышел из города, встретился со спасителями и был тут же разбит вандалами. Он уплыл в Равенну, а Гиппон капитулировал. Шла молва, что вандалы сожгли город дотла, но они ухитрились сделать это, не повредив ни одной книги в библиотеке. Наследие Августина было сохранено для потомков.

А в 435 г. империя признала власть Гейзериха над всей Ливией, за исключением Карфагена. Договор был подписан в Гиппоне. Переговоры прошли в спокойной деловой обстановке. Гейзерих по этому случаю приказал освободить самого высокопоставленного из пленников, Марциана, который позднее станет императором в Константинополе. Будучи проницательным политиком, Гейзерих заставил Марциана поклясться никогда не поднимать оружие против вандалов. Марциан был готов пообещать все что угодно. Греческий историк VI в. Прокопий так описывает ход переговоров: «В это время Гейзерих… выказал прозорливость, заслуживающую упоминания, когда он, насколько возможно, обеспечил свое безопасное будущее… Он заключил договор с императором Валентинианом, предусматривающий, что каждый год он будет платить императору дань с Ливии и предоставит одного из своих сыновей, Гунериха, в заложники, чтобы сделать это соглашение нерасторжимым. Так Гейзерих показал себя храбрым войном в бою и закрепил победу, и, поскольку дружба между двумя народами значительно выросла, он получил назад своего сына Гунериха»[369].

Вандалы даже внешне выглядели не как варвары. Прокопий писал:

Вандалы, с тех пор как овладели Ливией, взяли в привычку посещать бани — все и ежедневно. Они ценят обильный стол, лучшие и сладчайшие земные продукты. Они почти все носят золото и одеваются в шелка, и нарядные проводят свое время в театрах, на скачках и в других местах отдыха, и, помимо того, все охотятся. (Сельские края еще были лесистыми и весьма богатыми дичью — включая львов. Для охоты аланы привезли своих огромных охотничьих собак). И они смотрят танцоров, и мимов, и другие музыкальные представления, которые того заслуживают. Большинство из них живет в парках, где много воды и тени от деревьев, часто пируют.

Прокопий добавляет, что «все способы сексуальных удовольствий среди них в большой моде», но затем он находит, за что их покритиковать: и все равно они варвары.