Первая кровь (СИ) - Черемис Игорь

— А, дело молодое, — отмахнулась бабка. — Не впервой, дотащу. Спасибо тебе, сынок. Вы того, если в магазин наш хотите, то не стоит — Верка сегодня дай бог к полудню из района вернется.

Верка, видимо, была продавщицей и хозяйкой местного лабаза, в который я и не надеялся попасть. Но я поблагодарил бабушку и заверил её, что отсутствие Верки никак не влияет на наши планы.

Я вернулся к колодцу, наполнил свою канистру и оттащил её в машину. Потом грузно шлепнулся на своё сиденье и повернулся к Алле.

— Ну, рассказывай, что случилось.

В принципе, мне не нужны были её переживания, я и сам знал всё, что она может сказать. Но будет лучше, если она проговорит их самостоятельно. Кажется, именно так работает одиозная гештальт-терапия. Правда, я ни разу не психолог, но в данном случае хватит моих обрывочных знаний и жизненного опыта.

— А ты что, не понимаешь? — Алла посмотрела на меня взглядом маленького злого волчонка.

— Не-а, — соврал я.

Она с минуту молчала, а я терпеливо ждал, чем всё это закончится.

— Блин, — Алла спрятала лицо в ладонях, и голос её зазвучал глухо. — Захотела романтическую поездку на море, дура… во что ты меня втравил, Егор?..

Можно было напомнить, что она сама пошла неизвестно куда с человеком, которого видела первый раз в жизни, а такие поступки обычно ни к чему хорошему не приводят. Но это было не совсем правильно, и я не стал этого делать. Во всяком случае, в лоб.

В тесном салоне «двушки» вести психотерапевтические беседы неудобно. По всем канонам я должен был установить зрительный контакт со своей пациенткой, а уже потом рассказывать ей, почему она оказалась в этой жопе. Я неловко развернулся в кресле набок, но Алла так и сидела со спрятанным в ладонях лицом и, кажется, плакала. Это было, конечно, плохо для моих целей, но девушка, которая сумела выплакаться, наполовину здорова, как говорил один из моих знакомых мужских шовинистов. Он любил доводить своих подруг до слез с помощью кулаков, полагая, видимо, что всего лишь ускоряет процесс излечения от неведомой болезни, присущей всем женщинам.

— Вообще-то мы выбрались из этой передряги с наименьшими потерями. Всего лишь не поспали ночку, но это легко переживается, мы в общаге как-то на три дня марафон устроили, да ещё и под пиво… вот тогда было тяжко.

— Марафон?

— В преферанс играли, — объяснил я. — И разошлись по нулям, все при своих остались. Очень забавно было, когда выяснилось, что мы три дня просто тупо пьянствовали.

— Ты не о том говоришь! Я тебя о серьезных вещах спрашиваю, а ты про какие-то карты! — если бы у Аллы было чуть больше пространства, после этой тирады она бы точно топнула ножкой.

— Ну так и я про это, про серьезные вещи. Преферанс! Однажды Казах всю стипендию слил старшекурсникам, а это ой как серьезно…

— Егор, я тебя убью!

Алла наконец вернулась в почти нормальное своё состояние и ткнула меня кулачком в плечо. Уворачиваться я не стал, а заодно убедился, что она действительно плакала, правда, без драматических рыданий. У неё просто из глаз одна за другой катились слезы. Я протянул руку, снял одну слезинку с её щеки и поднес её к своим глазам, чтобы рассмотреть поближе, но увидел лишь мокрое пятнышко. Меня опять ткнули кулачком, чему я был почти рад.

— Ты только грозишься, — улыбнулся я и продолжил миролюбиво: — Алла, всё могло закончиться очень плохо. Я мог не успеть защитить тебя. Я мог не справиться с этим… с нападавшим. Мне всего восемнадцать, я не мастер спорта по каратэ и никогда не поднимал ничего тяжелее шахматного короля. Я даже с теми своими штуками, которые так тебя напугали, толком не умею обращаться… Я был в таком ужасе, когда закрыл тебя своим телом, что мне сложно передать это словами, и я не хотел бы ещё хоть раз испытать нечто подобное.

Я понимал, что все мои слова — откровенная манипуляция, и от этого мне было немного стыдно. Но Алла должна помнить, кому обязана своей жизнью и девичьей честью.

— Ребята-милиционеры мне рассказали, что тут, в области, последние шесть лет орудует серийный маньяк-убийца. Он заводит детей и юных девушек в укромные места типа вот таких, — я указал на другую сторону трассы, где как раз была густая полоса деревьев и кустов, — пытает их, насилует и убивает — и не обязательно в этом порядке.

Алла ахнула. Я скосил взгляд на неё и удовлетворенно отметил, как её глаза испуганно округлились, и как она закрыла руками открывшийся рот. Ничего подобного лейтенанты мне, разумеется, не говорили, но вряд ли Алла сообразит, что я ни на секунду не оставался с постовыми наедине.

— Я это говорю не для того, чтобы напугать тебя, — вообще-то именно для этого. — Несколько десятков жертв, сотни подозреваемых, два уже расстреляны по вполне законным приговорам. В «Правде» об этом не пишут, и в программе «Время» не говорят, но тут все, кажется, в курсе.

Это опять же было далеко не так, но немного сгустить краски не помешает.

— Они уверены, что мы как раз на такого и нарвались, — я говорил как можно более убежденно, словно сам верил в произносимое, — и что если бы не… в общем, если бы мы не сопротивлялись, то всё могло закончиться очень плохо. И для тебя, и для меня.

— Ох, Егор…

Вот теперь Алла прониклась. Она разревелась окончательно и попыталась броситься мне на шею, но конструкторы «двушки» таких порывов не одобряли. Но она была девушкой настойчивой, сумела протиснуться мимо длинного рычага переключения передач и ничего не сломать, а потом всё-таки обняла меня и замерла, уткнувшись мне в плечо. Я чувствовал себя последней сволочью. Возможно, так было надо для восстановления душевного равновесия девушки, но от этого мой поступок не становился менее аморальным.

Нас прервали примерно в тот момент, когда я с нетерпением ждал от Аллы слов о том, что ни в какую Москву она не поедет, а отправится со мной дальше, до самого синего моря. В моё стекло осторожно постучали снаружи, и мне пришлось проявить чудеса гибкости, чтобы посмотреть, кто там смеет вторгаться в мой первый сеанс психотерапии. Шея опасно хрустнула, и это отвлекло Аллу от её страхов и жалости к себе. Она тоже подняла голову и посмотрела.

Снаружи стояла давешняя бабушка.

Я с неохотой оторвался от Аллы и вернул девушку на её место. А сам вылез из машины.

— Что-то случилось? — мой вопрос, наверное, прозвучал немного резковато, и я мысленно дал себе по мозгам.

Старушки в моих бедах точно не виноваты.

— Ой, да нет, что ты! — она махнула рукой, демонстративно не обратив на мой тон никакого внимания. — Просто смотрю — вы сидите и сидите, никуда не едете, думаю — дай еды им что ли предложу? Мои вчерась собирались приехать, я наготовила для них, но что-то не получилось, теперь сегодня или завтра жду. Ты не думай, оно всё свежее, только остывшее, но можно и подогреть!

Я не сразу понял, чего от меня хочет эта бабуля — она произнесла слишком много слов за слишком небольшой промежуток времени.

— О, спасибо, разумеется. Но если ваши, — я понятия не имел, кто такие эти «её», но подумал о каких-либо родствениках, — приедут сегодня, то они и съедят, наверное?

— Ай, я для них ещё сготовлю всё, свежее, а это всё равно поро… — она оборвала себя, но у меня всё равно сложилась полная картина.

Эти «её» — люди уважаемые и ожидаемые, приезжают редко, видимо, слишком заняты, чтобы часто навещать старушку. И каждый их приезд она старается превратить в праздник, который по древней советской привычке сопровождается обильным столом. Наверное, где-то у этой бабули ещё и сколько-то там бутылок водки — или чего покрепче — припрятано, чтобы всё было «как у людей», но эту опцию она залетным туристам предлагать не будет, ведь спирт не скисает. А вот какие-нибудь блинчики с пирожками вполне могут и прокиснуть; сама она их не съест, поэтому у поросей будет праздник желудка. Или не у поросей, а у нас с Аллой, думаю, бабушке это без разницы. Ну а своих гостей она собиралась встречать только тем, что только что приготовила, с пылу-жару. Я обратил внимание, что из трубы её дома валит легкий дымок — видимо, печь была готова к очередной порции кулинарных чудес. А ещё меня привлек дымок, поднимавшийся от небольшого строения в углу участка.