Апокалипсис - Джон Адамс

— Нет.

— Наблюдаются ли функциональные нарушения или снижение активности, связанные с болезнью?

Рэчел и Дженни выглядят слегка озадаченными; он проверяет меня, хочет узнать, понимаю ли я терминологию. Нет.

— Не произошло ли за несколько последних лет каких-либо внешних изменений на старых пораженных участках кожи? Изменился ли цвет, плотность тканей, размер утолщенных краев?

— Нет.

— Не наблюдали ли вы каких-нибудь других симптомов, о которых я забыл упомянуть?

— Нет.

Мак-Хейб кивает и раскачивается на каблуках. Он хладнокровен для человека, которому вскоре суждено гораздо ближе познакомиться с этой болезнью. Я жду, что он скажет, зачем он здесь на самом деле. Молчание затягивается. Наконец Мак-Хейб произносит:

— Вы были независимым аудитором.

Одновременно с ним Рэчел спрашивает:

— Никто не хочет лимонада?

Мак-Хейб с радостью соглашается. Девушки, с облегчением поднявшись, наливают из-под крана холодную воду, открывают банку консервированных персиков и смешивают лимонад в коричневом пластиковом кувшине с глубокой вмятиной с одной стороны, там, где кувшин когда-то коснулся раскаленной печи.

— Да, — отвечаю я Мак-Хейбу. — Я была аудитором. И что?

— Теперь они не имеют права заниматься ревизиями.

— Аудиторы? Почему? Надежные столпы режима, — говорю я и понимаю, что прошло очень много времени с тех пор, как я употребляла подобные слова. Они имеют металлический привкус, как старая консервная банка.

— Больше нет. Теперь все расчеты налогов проводит Внутренняя налоговая служба, она же посылает в каждый дом особый счет. Процедура, по которой вычисляется ваш персональный налог, засекречена. Чтобы враги не узнали величину государственного дохода и, соответственно, количество денег, идущее на оборону.

— Вот как.

— Мой дядя тоже был аудитором.

— А кем он теперь работает?

— Не аудитором, — серьезно говорит Мак-Хейб.

Дженни протягивает стакан лимонада сначала мне, затем Мак-Хейбу, и гость улыбается. Дженни опускает ресницы, и щеки ее едва заметно розовеют. Что-то мелькает в глазах Мак-Хейба. Но не то, что я видела у Питера; совсем не то.

Я быстро смотрю на Рэчел. Кажется, она ничего не заметила. Она не ревнует, не взволнована, не уязвлена. Я испытываю облегчение.

Мак-Хейб обращается ко мне:

— Вы также опубликовали несколько статей в журналах, популяризирующих историю.

— Откуда вы это знаете?

И он снова не отвечает.

— Необычное сочетание интересов — бухгалтерское дело и написание исторических статей.

— Возможно, — говорю я безразлично. Это было так давно.

Рэчел спрашивает у Мак-Хейба:

— Можно задать вам вопрос?

— Конечно.

— У вас там, Снаружи, нет средства, чтобы вылечить дерево от термитов?

Ее лицо абсолютно серьезно. Мак-Хейб не улыбается, и я признаю — неохотно, — что он привлекателен. Он вежливо объясняет ей:

— Мы не лечим дерево, мы не допускаем проникновения термитов. Лучше всего строить из бревен, пропитанных креозотом, это химическое вещество, которое термиты не любят, так что они не забираются в стены. Но должны существовать препараты, которые убивают насекомых, уже расплодившихся в дереве. Я поспрашиваю и постараюсь привезти вам что-нибудь в следующий раз, когда окажусь Внутри.

В следующий раз, когда он окажется Внутри. Он бросает эту бомбу, словно беспрепятственные поездки Наружу и Внутрь — общеизвестный факт. Рэчел и Дженни распахивают глаза; обе смотрят на меня. Мак-Хейб тоже смотрит мне в лицо; взгляд его холоден и испытующ, он оценивает мою реакцию. Он ждет, что я начну расспрашивать о деталях или даже — я так давно не мыслила этими категориями, что это для меня усилие, — что я рассержусь на него за ложь. Но я не знаю, лжет он или нет, да и какое это имеет значение? Несколько людей Снаружи придет в колонию — как это может повлиять на нашу жизнь? Существенной иммиграции не будет, а эмиграции не будет вообще.

Я спокойно спрашиваю:

— Зачем вы здесь на самом деле, доктор Мак-Хейб?

— Я уже сказал вам, миссис Пратт. Чтобы изучить развитие болезни.

Я молчу. Он добавляет:

— Может быть, вы хотите больше узнать о том, какова сейчас жизнь Снаружи?

— Не особенно.

— Почему же?

Я пожимаю плечами:

— Они бросили нас на произвол судьбы.

Он пристально смотрит на меня.

Дженни робко произносит:

— Я бы хотела узнать побольше о том, как живут Снаружи.

Прежде чем Рэчел успевает добавить: "Я тоже", дверь резко распахивается и в комнату, пятясь, входит Мэйми, крича кому-то в коридоре:

— И не смей больше приходить сюда! Если ты думаешь, что я позволю тебе прикоснуться ко мне после того, как ты трахался с этой… этой… Надеюсь, у нее болячка между ног, и она пристанет к твоему…

Она замечает Мак-Хейба и замолкает, все тело ее трясется от ярости. Негромкие слова, слышные из коридора, смысл которых я не могу разобрать из своего кресла, заставляют ее задохнуться и покраснеть еще сильнее. Она с силой хлопает дверью, разражается слезами и убегает в свою комнату, в очередной раз с грохотом закрыв дверь.

Рэчел поднимается.

— Лучше я, детка, — говорю я, но, прежде чем я успеваю подняться — артрит сегодня почти оставил меня в покое, — Рэчел исчезает в комнате матери. На кухне звенит смущенная тишина.

Том Мак-Хейб встает, собираясь уходить.

— Сядьте, доктор, — прошу его я, надеясь, что, если он останется, Мэйми удержится от истерики — возможно — и Рэчел быстрее покинет спальню матери.

На лице Мак-Хейба появляется нерешительное выражение. Дженни присоединяется ко мне:

— Да, пожалуйста, останьтесь. Не расскажете ли вы нам… — я вижу ее неловкость, страх показаться дурочкой, — о том, как живут Снаружи?

Он рассказывает. Глядя на Дженни, но обращаясь ко мне, он говорит о недавно введенном военном положении, о том, что Национальной гвардии не удалось сдержать участников акции протеста против войны в Южной Америке и те добрались до забора из колючей проволоки, окружающего Белый дом; о растущем влиянии фундаменталистского подполья, которое другие подполья — он использует множественное число — называют "банда Господня". Он рассказывает нам о том, как приходит в упадок американская промышленность, уступая место корейским и китайским конкурентам, о резком росте безработицы, этнических беспорядках, горящих городах. Майами. Нью-Йорк. Лос-Анджелес — там годами бушевали восстания. Теперь — Портленд, Сент-Луис, Атланта, Финикс, Гранд-Рапидс в огне. Это трудно представить себе.

Я замечаю:

— Насколько мне известно, количество пожертвований в колонию не сократилось.

Гость снова смотрит на меня тем же проницательным, изучающим взглядом, оценивая что-то недоступное мне, затем касается ботинком края печи. Ботинок, замечаю я, такой же старый и изношенный, как те, что носим мы.

— Эта печь из Кореи. Сейчас почти все пожертвования делаются из Азии. Это реклама. Множество конгрессменов, даже те, кто выступал за военное положение, имеют больных родственников, но не желают в этом признаваться. Азиаты заключают такие сделки, чтобы избежать полного протекционизма, хотя ваши пожертвования, разумеется, лишь часть их политики. Но почти все, что вы, Внутри, получаете, сделали китаезы и прочие узкоглазые. — Он употребляет эти слова неумышленно, этот вежливый молодой человек, сообщающий мне новости с либеральной точки зрения, но это говорит мне о жизни Снаружи больше, чем все его рассказы.

Дженни неуверенно произносит:

— Я видела… наверное, это был азиат. Вчера.

— Где? — резко спрашиваю я.

Американцы азиатского происхождения очень редко заражаются болезнью; это еще одна вещь, которой никто не понимает. В нашей колонии их нет.

— На Границе. Один из охранников. Два других солдата пинали его ногами и обзывали — мы не могли разобрать, как именно, связь плохо работает.

— Мы? Ты и Рэчел? Что вы делали у Границы? — восклицаю я и сама замечаю свой тон.

Граница, широкая пустая полоса земли, огорожена колючей проволокой и заминирована, чтобы мы, носители заразы, не могли пробраться Наружу. Граница окружена милями земли, отравленной химикалиями, на которой уничтожены всякая растительность и живые существа. Кроме того, ее патрулируют солдаты, доставленные сюда против воли, они общаются с нами через интеркомы, установленные по обе стороны колючей проволоки через каждые пол мили. Давно, когда в колонии происходили драки, изнасилования или — такое случилось всего один раз, много лет назад — убийство, это происходило именно на Границе. Люди, полные ненависти, приходили, чтобы причинить нам боль, потому что за электрической оградой и колючей проволокой мы были беззащитны, и никакая полиция не последовала бы за ними сюда. Солдаты, а иногда и наши мужчины останавливали их на Границе. Наши мертвые были похоронены на Границе. И Рэчел с Дженни, о боги, они были там…