Головнин. Дважды плененный - Иван Фирсов

Как часто бывает в российской жизни, среди смутьянов затесался предатель, поляк Лещинский. Бунтарей скрутили, заковали в кандалы. Ранней весной Наплавкова «со товарищи» Баранов отправил для следствия и суда на шлюпе «Нева» в Россию…

Проводив «Неву» со смутьянами, главный правитель ушел в дела. Навалились заботы, торопило время, настала пора отправлять промышленных людей на дальние острова за бобрами. Их шкурки — золото, пушистый мех зверьков — основа, на которой покоится все благополучие компании. Этому делу он отдал лучшие годы жизни и не жалел об этом. Вечерами, уединясь в своей комнате, не зажигая свечей, в серых сумерках, ворошил в памяти прошлое…

Недавняя смута среди людей всколыхнула многое…

Молодость его осталась далеко в Олонецком краю, где десяток лет томилась его супруга Матрена с дочкой-невестой, но так и не дождалась, отдала Богу душу. Григорий Шелихов долго в свое время уламывал его в Иркутске занять эту должность, потому что не видел более подходящего человека для воплощения своих дерзких замыслов.

Он знал его как жесткого, крутого нрава человека, обладающего железной волей и невероятной выносливостью. К тому же разгадал в нем, малообразованном купце, незаурядный ум, хватку и сметку. Плотно сбитый, приземистый каргополец умел смотреть дальше и видеть больше, нежели кто-либо другой…

И в самом деле, за десяток лет Баранов, наперекор страшным испытаниям, снарядил добрый, десяток экспедиций, обошел кругом все Алеуты, основал фактории на американском материке, на берегах Кенайского и Чугацкого заливов. На острове Кадьяк появилось Адмиралтейство. Там спустили на воду первое судно — трехмачтовый двухдечный бриг « Феникс».

Начало века отпраздновал в новой крепости Архангельской, на острове Ситхе. Здесь его постигла первая беда.

Русские люди с первых шагов на открытых землях Аляски устанавливали добрые отношения с местными жителями на материке, колошами, мирили между собой враждовавшие племена. Алеуты и эскимосы на островах охотно торговали с русскими, жили с ними в одних поселениях, выдавали дочерей замуж за русских. Сам Баранов это поощрял, показывал пример. Женился на алеутке, дочке тойона, крещеной Анне, прижил от нее трех детей. Не всем нравилось, что русские прочно обживаются в Америке. Браконьеры, объяснявшиеся по-английски, прослышав о богатых промыслах, ринулись на Алеуты, но русские их опередили. Тогда в ход пошли порох, ружья и даже пушки. Это было выгодно вдвойне: разжигались страсти между племенами, а при надобности стволы ружей и пушек несложно направить против русских. Правитель старался ужиться с объявившимися конкурентами. Не раз просил он американцев не продавать индейцам порох и пушки, с тревогой сообщал в Петербург: «Я многократно говаривал им, что этот товар для варварских народов ненадобно бы променивать, коим они между собой часто производят кровопролитие и им самим вредят, делая врасплох нападения, что и случалось неоднократно, и даже судами овладевали, а кольми наипаче нам то вредно и обидно; тем более что нарушаются мирные постановления между двором Российским и республикой Соединенных Штатов…

Но они, мало тому внимая, говорили: мы люди торговые, ищем получить прибыль и воспрещения о том не имеем».

А вскоре, весной 1802 года, разразилось бедствие. Баранов отправился на дальние острова промышлять зверя. Ночью тысяча колошей внезапно напала на укрепленную факторию на Ситхе. Среди них мелькали белые, по слухам, американские матросы. Перебили почти всех русских и алеутов.

Два года готовился Баранов вернуться в прежние места. Ко времени поспела помощь из России. На Ситхинском рейде бросил якорь русский корабль с таким родным именем «Нева». Его командир, капитан-лейтенант Юрий Лисянский, не раз нюхал порох. Залпы пушек «Невы» вымели с Ситхи смутьянов.

Спустя неделю заложили крепость Новоархангельск, теперь здесь стольный городок Русской Америки.

…Устал главный правитель от многочисленных забот, седьмой десяток разменял, просил замену, компания обещала прислать…

Летние сумерки в этих краях светлы и ночью. Баранов, как всегда в исходе каждого дня, перед полуночью обходил палисад крепости и наблюдал караулы. Проверив караульщиков, потрогал запоры на воротах, настороженно посмотрел в сторону бухты. Как обычно летом, туман неделями окутывал все побережье мглой, сплошь закрывая вход в бухту. Тревожное настроение правителя вызвало письмо, привезенное неделю назад Эббетсом, капитаном американского судна «Энтерпрайз», пришедшего из Нью-Йорка. В прошлом году в Филадельфии объявился генеральный консул России Дашков. Он-то и сообщил коллежскому советнику Баранову, что в Кантоне, по его сведениям, готовится к набегу на Новоархангельск английский фрегат. «У него, почитай, пушек полсотни, — вздыхал, продолжая размышлять, Баранов, — а у меня только что в крепостце карронады да пушчонки три десятка».

Из сумеречной мглы неожиданно вынырнула байдарка. Баранов сразу узнал смотрителя с маяка.

— Ваше степенство, — сообщил запыхавшийся компанейщик, — нынче с вечеру на взморье какое-то судно большое, трехмачтовое под парусами оказалось.

— Трехмачтовое, говоришь? А флага на нем не разглядел, пушек много?

— За мрачностью флага не разглядел, да и пушек не видать.

Обычно в таких ситуациях правитель соображал быстро и действовал решительно. Гагемейстер не раз говорил ему, что второй год ожидают из Кронштадта шлюп «Диану». «Не он ли?» — мелькнула догадка у сметливого Баранова.

— Поезжай на маяк. Услышишь нашу пушку, зажги огонь и посматривай. Следом пойдет бот с приказчиками и людьми.

В крепости зашевелились, замелькали огоньки в избах, правитель будил караульщиков и промышленных, вызывал приказчика Андрея Коробова.

— Возьми дюжину побойчее караульщиков с ружьями. На боте иди к выходу. Взвидишь судно, с опаской подходи по корме. Ты-то аглицкий мал-мало разумеешь, покличь, как отзовутся. Ежели по-аглицки, утекай немедля сюда. Услышишь по-русски, откликайся…

Спустя полчаса бот с вооруженными людьми скрылся в тумане…

Интуиция не подвела правителя. На подходе к американским берегам пятый день бродила во мгле в поисках залива Ситха «Диана».

Пять дней назад Головнин первым увидел поверх туманной дымки высокие, покрытые снегом вершины.

— Америка! — выкинул вперед руку командир «Дианы». Первым поспешил к нему штурман.

— Похоже, Ситха где-то под горами.

— Не Ситха, а Норфольк, как писано у Кука на карте, — поправил командир.

Но штурман заупрямился.

— Мой тезка в Аваче называл сию бухту Ситха, по-русски, так и все компанейские ее зовут. Наши-то ранее Кука в тех местах появились.

Головнин промолчал, видимо, чувствуя, что прав Хлебников. Горы в это время опять заволокло облаками…

Пять дней тыкались в незнакомые берега мореходы, Головнин про себя чертыхался. Не было под рукой ни одной достоверной карты, а Хлебников вслух заметил командиру:

— Надо бы в Кронштадте попытать было у Лисянского совета, он эти места обшарил достоверно.

В ответ командир поднял брови, пожевал губами, но ничего не ответил. Как-то получилось, что Головнин общался только с чопорным Крузенштерном, а его спутника, простодушного Юрия Лисянского, избегал. А напрасно, Лисянский намного раньше Крузенштерна подготовил к изданию свои записки и альбом карт Русской Америки. Но его невзлюбил Чичагов и ему отказали в издании за казенный счет, а Крузенштерну сделали это без проволочек…

На исходе пятого дня показался берег, вход в залив. С «Дианы» спустили шлюпку, мичман Мур начал делать промеры. Не успели поднять шлюпку, поднявшийся ветер разогнал туман, и следивший за обстановкой Хлебников крикнул:

— На мысе маяк!

На высоком берегу в глубине залива четко вырисовывалась белая башенка. Головнин не мешкая скомандовал:

— Право руль! Держать на маяк!

Не прошло и часа, откуда-то издалека явственно донесся звук пушечного выстрела. Рикорд повеселел:

— Заметили-таки нас!

У командира тоже поднялось настроение.

— Распорядись, Петр Иваныч, ответствовать пушкой! На берегу вспыхнул неяркий, но ясно видимый огонь маяка.

Тут же, для подтверждения, «Диана» выстрелила еще раз, и, показывая свое место, командир распорядился жечь фальшфейер и поднять на грот-брам-стеньге фонарь.

Лавируя в полумраке, с подобранными парусами «Диана» к полуночи приблизилась к маяку.

— За кормой слышны всплески! — крикнул рулевой матрос.

Головнин перегнулся через перила. Внизу, в темноте, чавкая веслами, подходила большая шлюпка. На душе командира отлегло, оттуда доносился русский говор.

— Кто такие? — крикнул он в рупор.

— Компанейские мы! — донеслось снизу. — Правителем посланы.

— Подходи к борту! — скомандовал Головнин и поманил Рикорда.

— Не мешкая выставь дюжину наших с заряженными ружьями на палубе. Мало ли их, но ружья не кажи, дабы не спугнуть напрасно.