Головнин. Дважды плененный - Иван Фирсов

— Без них не обойтись?

— Обойдемся, — коротко ответил Головнин и пояснил. — Ежели нам бумаги здесь ждать, значит, до осени, идти в Охотск, три месяца за борт выкинуты. Потому кампания попусту прожита.

Не откладывая, вечером капитан и его помощник набросали план предстоящей кампании.

— Начнем от пролива Надежды, где кончил Крузенштерн плавание, — чертил схему плавания Головнин, — продолжим к югу до Матсмая, оттуда на север вдоль Сахалина к Татарии и Шантарским островам…

Командир не ошибся в главных задачах. Детали были изложены в инструкции, которую составлял Сарычев, но ленивые чиновники не спешили ее отправлять. А жаль. Среди других наставлений в ней говорилось Головнину о тех затруднениях, которые будет иметь при описи Курильских островов: «При сем старайтесь как можно избегать всякого сообщения с японцами, в случае превосходства сил их, дабы они не отомстили вам за то, что учинила на северной части. Ессо посланная камергером Резановым экспедиция под начальством лейтенанта Хвостова. Равномерно с жителями природными, называемыми айны, обходитесь вы, как можно дружественнее, как на острове Ессо, так и на Итурупе, Кунашире и Чикотане. Но и на сих островах надобно брать все меры предосторожности от нападения, ибо сии острова состоят под властью японцев». Поспей ко времени добрый совет вице-адмирала Гаврилы Сарычева на Камчатку, возможно, жизнь командира «Дианы» не подверглась бы многим испытаниям…

Два года в западне

Каждому народу присущи свои обычаи, традиции, нравы, что вполне естественно. Составляющие этих категорий зарождаются исподволь, веками обретают силу непреложных истин, утверждаются в качестве само собой разумеющихся постулатов. Среди нравственных понятий выделяется, пожалуй, одно, присущее всем народам, за редким исключением, чувство любви к родной земле.

В нелегкую пору петровского времени под Нарвой попал в плен к шведам воевода князь Яков Долгорукий. Десять лет скитался он по каталажкам и тяжким работам с соотечественниками. На одиннадцатый год счастье ему улыбнулось. Улучив момент, подговорил полсотни товарищей, захватили шведский бриг и привели его в Ревель.

Царь одарил бывших пленников, а Яков Долгорукий сделался его приближенным…

В екатерининские времена из шведского плена на утлой лодке бежали четыре матроса. После долгих скитаний по морю попали они на русскую эскадру контр-адмирала Алексея Спиридова.

Всех, кто встречался с ними, поражало спокойствие и благодушие после всего пережитого. Спиридов прежде всего приказал их накормить, переодеть. После того как они отдохнули, Спиридов велел их привести.

— Что ж, братцы, как у шведа в плену, сладко ли? — спросил он.

Матросы загалдели.

— Харчи, конечно, не наши, ваше высокоблагородие, но жить можно, — нашелся канонир Вахрушев.

Его перебил Ермолин:»

— Отколь сытому нам быть, ваше высокоблагородие. Шведы почитай сами животы подбирают.

— Ну, а батогов отведали? — опять спросил адмирал.

— Не так что б шибко, но по харе смазывали, кулачным боем не брезговали, — бойко ответил Ермолин, — однако нам привычно, ваше благородие.

Спиридов про себя усмехнулся: «Лихие матросы».

— Стало быть, житье-бытье в плену сносное, — с лукавинкой спросил он, — зачем же на рожон полезли, могли бы и в море сгинуть?

Опять наперебой заговорили матросы:

— Инде можно по-другому, ваше высокоблагородие, Россея-то от ворогов отбивается. Сплошь и турок, и швед наседают со всех краев. Чай наша присяга известна — Царю, Вере, Отечеству — по смерть верны будем. Мочи нет, опостылело все там у шведов.

Спиридов улыбнулся, выдал всем по серебряному рублю…

У другого народа, соседа России на Великом океане, правители установили иные законы. Страшились проникновения в Японию чуждой религии, непонятных устоев жизни. Поэтому японские правители, бакуфы, считали всех своих соотечественников, покинувших Японию и общавшихся с другими народами, причастными к неприятелям. Указом императора жителям под страхом смертной казни запрещалось покидать японские острова. Но японцы жили на островах, окруженные океаном. Море кормило их. Добывать пищу японцы уходили в океан, а водная стихия не подвластна людским устоям. Ураганы и штормы держали в своих смертельных объятиях моряков. Кто-то навсегда оставался в его пучинах, кому-то везло больше.

Пять лет назад Резанов привез в Нагасаки четырех японцев, спасшихся при кораблекрушении. Десять лет они находили приют в России, а когда вернулись на родину, их взяли под стражу. Лишили не только свободы, но и возможности общаться с родными…

Больше того, японцы, без всякого повода, объявили Резанову о «запрещении русским приближаться к японским берегам, и даже людей их, буде принесены будут к нашим пределам, запретили они перевозить на наших кораблях, а предложили присылать их, если хотим, посредством голландцев».

Повсюду приграничные, сопредельные места между государствами служат яблоком раздора, а зачастую и приводят к бойням.

Лихой налет на Южные Курилы «Юноны» и «Авось» взбудоражил японцев. До этого они прибрали к рукам несколько островов, поработили коренных курильцев, айнов, и чувствовали себя здесь безраздельными хозяевами.

Хвостов и Давыдов, исполняя указания Резанова, курильцев «старались обласкать». Японцы же встретили их пушечной и ружейной стрельбой. Кто свое добро станет добровольно отдавать.

С той поры губернатор Матсмая, или, как теперь его называют, Хоккайдо, строгим оком следил за северными островами. Всюду там нынче сидели чиновники, содержалась многочисленная вооруженная стража, по берегам бухт появились укрепления с пушками, каждый день за морем следили солдаты, наготове стояли лодки, о всех подозрениях немедленно сообщалось по начальству, мчались гонцы на Матсмай к губернатору.

В середине июня 1811 года губернатор получил тревожное известие: у острова Итуруп объявилось большое русское судно…

Второй месяц «Диана» тщательно обследовала Курилы. Два десятка островов остались за кормой. То и дело находили туманы, неизвестные течения тащили то в океан, то на прибрежные скалы, частенько налетали шквалы, штормы неделями трепали шлюп, а на смену им приходила изматывающая зыбь. Теплое время не баловало моряков. «Летом можно климат здешний включить в самый несноснейший: все сии острова бывают покрыты туманом более четырех дней каждой недели и по большей части с мокротою.

Часто проливные дожди идут по суткам, по двое и по трое сряду, а когда и выяснит, то это случается при западных ветрах, которые с собою приносят несносный холод, но ясные погоды не долго стоят», — заметил в своем дневнике командир «Дианы».

Каждый день приходилось разжигать в палубах печки для сушки одежды и обогрева людей. Таяли запасы пресной воды. В трюмах объявился еще один неприятель, крысы. Они грызли мешки с провизией, прогрызали бочки с пресной водой, нагло бегали по жилой палубе, заглядывали в каюты…

В полдень 17 июня «Диана» легла в дрейф в трех милях от северного мыса острова Итуруп. На берегу виднелись шалаши, вытащенные из воды лодки. По прибрежной гальке бегали люди, размахивая руками.

Головнин подозвал мичмана Мура. Симпатизировал командир расторопному, исполнительному молодому офицеру. Обычно первым посылал его на незнакомый берег. Умел быстро находить Мур общий язык с иноземцами.

— Отберите четверку матросов с ружьями, возьмите помощника штурманского Новицкого и отправляйтесь на берег. Расспросите курильцев об этих местах, проведайте, где бухта удобная есть и пресной водой можно наполниться.

Отправив шлюпку, командир не спускал с нее глаз. Неожиданно от берега навстречу шлюпке понеслась лодка.

— Быстро шлюпку на воду! Якушкин со мной пойдет! — крикнул Головнин на ходу Рикорду и, направляясь в каюту, добавил: — Подбирай шкоты, подходи ближе к берегу.

Пока спускали шлюпку, стало видно, что лодка вместе с шлюпкой повернула к берегу…

Выскочив на прибрежную гальку, Головнин остановился; Рядом с Муром стоял человек, не похожий ни на русских курильцев, ни на бородатых айнов или, как их называли, «мохнатых» курильцев. Широкоскулое лицо с раскосыми глазами, коротконогая поджарая фигура в странном одеянии, с копьем в руках. «Неужто японец?» — мелькнуло у Головнина. Мур между тем с невозмутимой физиономией, как обычно жестикулируя, мирно объяснялся с ним. Поодаль, на корточках, жалась группа курильцев.

— Сие, Василь Михалыч, стражник японский, а вон там, — Мур кивнул в сторону большой палатки, — начальник ихний, японец.

С обнаженной саблей, в широком халате, подпоясанном кушаком, поодаль стоял офицер в окружении двух десятков солдат с ружьями.

Головнин слегка поклонился, японец в ответ приложил руку ко лбу и направился к нему.

Оказалось, что курильцы неплохо говорили по-русски, а один солдат понимал курильцев.