Tyrmä - Александр Михайлович Бруссуев

Мерзость начала плодиться в судейском аппарате, — сокрушаясь, сказал Отто. — Нелюдей там становится больше, нежели в обычной жизни. И это, братец, культ, потому что так надо.

— Страшное дело, — согласился Тойво.

Куусинен посмотрел на него долгим взглядом, а потом сказал:

— Не надо тебе возвращаться в Россию. Пусть вместо тебя кто-то другой роль героя-лыжника исполняет.

Антикайнен ничего на это не ответил. На самом деле, он пока не принял никакого решения, как жить дальше и, вообще, где жить.

— Но твое умение нам крайне необходимо, — вероятно, расценив молчание друга как-то иначе, сказал Отто. — Я не доверяю этому Лейно, а свой человек в Финляндии мне очень нужен. Теперь нам важно не самим раздуть пожар мировой революции, а не позволить сделать тоже самое кому-то другому. Фашистам, например.

Однако постепенно от дел перешли к воспоминаниям, что было важно и тому, и другому. Не хватало лишь музыки.

  Дом стоит, свет горит.

  Из окна видна даль.

  Так откуда взялась печаль:

  И, вроде, жить — не тужить,

  И, вроде, жить — будь здоров.

  Так откуда взялась печаль?

На следующий день Куусинен уехал, оставив пароли и явки. Пароли и явки не помещались на столе, поэтому Тойво их перепрятал на задний двор до весны, откуда они вместе с талой водой исчезли в неизвестном направлении. Да разве нужны они были человеку, который о политике узнавал из газет, тем более, что газеты он принципиально не читал?

— Поедешь со мной? — Тойво однажды спросил Лиису.

— Куда? — поинтересовалась она.

— Где белый песок, бирюзовое море и синее небо, — вздохнул Антикайнен.

— Но там же нет зимы! — сказала женщина. — И леса там нет, и озера. Да и людей там, похоже, тоже нет.

— Мы и здесь-то с людьми раз в день, в лучшем случае, видимся, — возразил Тойво, не очень уверенно.

— Ну, что ты говоришь! — улыбнулась Лииса. — Жить среди людей — не значит, видеть их каждую минуту. Это значит, видеть их тогда, когда душа пожелает.

Это было правдой. Женщины гораздо тоньше чувствуют истинное положение вещей, а, особенно, те из них, кто, испытав все превратности судьбы, не превратились в сук. Лииса, пережив личную трагедию, связанную с потерей ребенка, оставалась доброй и сострадательной.

Антикайнен навещал аптекаря, который время от времени давал ему корреспонденцию от Лейно: художественные книги, где под корешками всегда покоились инструкции и просьбы. Из инструкций он узнавал, где и с кем следует поработать. Из просьб — чего желательно добиться.

Тойво ездил с визитом в городок Нокиа возле Тампере, где на средство от сообщества трубочистов было организовано производство бумаги, в том числе и туалетной. Ныне же в связи с новыми веяниями завод перепрофилировался на пластмассы и развивался стремительными темпами. Деньги были, оборот — тоже, вот только какая-то собака давила рабочее движение. Даже не коммунистическое, а просто — профсоюзное. Дисциплина на предприятии была тюремной, оно и понятно — управляющим работал некий голландец из Голландии, под кличкой «Упырь».

Скажет Упырь, что в субботу работа, как и положено по трудовому кодексу, до трех дня, вот только надо быстренько подготовить производственные емкости для вероятного заказа на понедельник. Сам уйдет в свои апартаменты, а народ под надзором до часу ночи дергается в конвульсиях. Тем, кто возмущается — штраф, кто отлынивает — увольнение без выходного пособия.

— У нас такое воспитание, — любил говорить Упырь. — Голландцы привыкли работать.

Оно и видно: пузо у управляющего росло, амбиции — тоже. Начальство, к слову сказать, все шведское — души в нем не чаяло.

Дело было очень деликатным, поэтому Антикайнену пришлось лично встречаться с Лейно.

— Как в «Нокиа» работать? — спросил он. — По национальному принципу?

— Ну, все люди равны, независимо от национальности — ответил Юрье и воровато оглянулся по сторонам. — Всех голландцев вывести на чистую воду, шведам указать их место. Финны и русские сами все должны понять. Для бестолковых подготовим маленький вброс листовок под заголовком: «Как повысить производительность труда». Ферштейн?

— Я, я, натюрлих, — Тойво укатил в Тампере.

В общем, репутация у Лейно в Финляндии росла. Даже не потому, что он числился коммунистом, а потому, что получал поддержку и сам денно и нощно кого-то поддерживал.

И это не могло не напрягать оппозицию. И это не могло пройти мимо внимания советников Маннергейма. И это не могло, в конце концов, продолжаться бесконечно.

Эпилог. Опять арест

К 32-му году работать стало сложнее. А тут еще бац — и «сухой закон», наконец-то, отменили!

Как говорили работяги, подмигивая друг другу?

— 543210!

— Именно! 543210!

Разгадка цифр была проста: пятого апреля тридцать второго года в десять часов утра алкоголь поступил в свободную торговлю!

Что-то изменилось? Да ровным счетом — ничего. Только к ответственности перестали привлекать за бутлеггерство. Хотя перемены случаются, как правило, при введении «сухого закона». Великая депрессия в США, грядущий развал Советского Союза и иные неприятности. При отмене мало что меняется — все уже давно приспособились к этому делу.

Вот для Тойво «воробышки», как дань уважения, оказались очень большим подспорьем. На стайку этих пернатых всегда можно было рассчитывать. Особенно в дни, когда финны топили свои сауны. Какая же баня без бухла?

Он продолжал оставлять для матери конверты с деньгами, которые относили посыльные. А однажды посыльный пришел обратно с запиской. Конечно, всем этим делом занимался Лейно, он же и переправил эту весточку с очередной книжкой в аптеку в Тохмаярви.

«Сынок!» — писала мать. — «Приходили спрашивать про тебя. О деньгах не сказала. Ты уж будь осторожен!»

Вот, стало быть, и настал момент, который он ждал несколько лет. Только почему власти принялись искать его, коли он, типа, в Питере в коминтернах заседает и в политической борьбе больше не замечен?

Надо было связаться с Куусиненом — может, прошла утечка информации о том, что тот несколько лет назад встречался с Антикайненом? Просто так никто розысками заниматься не будет.

К сожалению, дело оказалось гораздо прозаичнее, но Тойво узнал об этом позднее, когда ничего предпринять уже было нельзя.

Однажды в трамвае в Хельсинки он оказался в одном вагоне с женой Саши Степанова, такой же пламенной революционеркой, как и ее муж. Когда-то в прошлой жизни в Сернесе она видела Антикайнена, а Саша о нем тогда очень нелестно отзывался. Поэтому лицо худощавого мускулистого человека с синими глазами показалось ей знакомым. Она только