Tyrmä - Александр Михайлович Бруссуев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вокруг бурлила весна 1929 года, снег проседал на глазах, являя проталины и первые подснежники, птицы кричали друг другу какие-то свои лозунги, собаки щерились на солнце, не обращая внимание на лежащих на заборах и крышах сараев котов. Уже пролетел, жужжа на всю округу, первый жук, уже сожрал его после приземления пробудившийся ежик. Уже люди начали улыбаться не только из вежливости друг другу, но и по причине внезапно свалившегося на их головы хорошего настроения. А весной — только так! Весной по-другому не бывает.
— Почему ты так решила? — спросил Тойво.
— Не знаю, — пожала плечами женщина. — Мне так кажется.
На самом деле, конечно, об интересе к Юрье ей рассказал все тот же аптекарь.
— Ты последи за моим домом, пожалуйста — уже садясь в лодку, сказал Антикайнен.
— Без проблем, — ответила Лииса.
Вот так и вышло, что толчком к поездке в Хельсинки послужила эта мимолетная беседа. Тойво вытащил из озера все сетки и катиски, развесил их сушиться в сарае, собрал нехитрый походный саквояж, сдал аптекарю по пути на станцию всю выловленную рыбу и помахал гостеприимному городку Тохмаярви рукой.
Тохмаярви в ответ тоже помахал тремя руками: одной — ленсмана, одной — аптекаря, и еще одной — собаки ленсмана по кличке, как водится, «Бобриков».
Оппозиционер Степанов жил в столичном районе Керава. Был у него дом, жена, такая же продажная, как и он сам, и — все. Дети разъехались, собаки и кошки в доме не приживались, друзей не было. Саша промышлял лекциями о политической обстановке, в основном — зарубежной. Про Финляндию — или хорошо, или никак. Такая ныне существовала установка, словно про покойника. Левые и правые были под запретом, ну, а средние — это вовсе никто.
Такое положение вещей не очень смущало обычных финнов, в эпоху «сухого закона» у них были цели и задачи поважней, нежели какая-то политика.
Вот из-за этого денег у Степанова было не очень много. С хлеба на воду не перебивались, однако личного шофера пришлось уволить, а автомобиль — продать. Нормальное, в общем-то, положение, но те, кто разок вкусили плоды своей «значимости» с этим мирятся крайне неохотно. Им все мало.
Тойво не торопился бежать к знакомому с детства политикану. Он остановился в гостинице и пару дней изучал жилище Саши, входы-выходы, а также людей, что приходили по этому адресу. Проследил его маршруты, а также передвижения его жены, в лишний раз убедившись, что пара стоит друг друга, потому что сволочи. Степанов охотно контактировал с полицией, изображая на лице при этом полнейшее радушие. Его жена также радовалась при встречах с какими-то сотрудниками министерства внутренних дел, то ли получая от них указания, то ли делясь какой-то информацией.
Черт побери, что они могли знать, проводя большую часть времени дома?
Вот как раз в этом-то и была опасность. Нельзя давать даже малейший повод, чтобы чета Степановых выявила усердие и проявила рвение. Застучат, это не вызывало никаких сомнений.
Тогда Антикайнен написал письмо Юрье Лейно, якобы пересланное из Тохмаярви через попутчика, и за десять пенни попросил какого-то мальчишку доставить его Саше. А сам приготовился ждать и наблюдать в облюбованном по такому случаю садике.
Левой рукой через плечо он написал полнейшую чепуху, придумав мифический долг, а также просьбу в счет этого долга организовать поставку литературы. Письмо, конечно, было неважно. Важно, чтобы за ним пришел Лейно.
Однако тот не появился, зато на другой день появился совсем молодой человек, доселе в дом не вхожий. Пробыл он внутри всего пару минут и ушел, как ни в чем не бывало: считая ворон и похлопывая себя по внутреннему карману пиджака.
Тойво, нимало не заботясь, последовал за ним и дошел до пансиона, в котором молодой человек также провел всего пару минут, по выходу тряся мелочевкой в кулаке — плата за услуги курьера.
Заходить внутрь и задавать вопросы показалось для Антикайнена предосудительным. Уж лучше подождать, имея хорошую ориентировку: возраст, рост, татуировка на спине «Не забуду мать родную?» и манера поведения состоявшегося политика. На надпись между лопаток он надеялся меньше всего — вряд ли Юрье имеет обыкновение ходить топлесс.
Не прошло и получаса, как субъект, почти по всем описаниям подходящий под Лейно, неторопливо и важно вышел из дверей пансиона и пошел по своим делам. Оставалось только напасть на него и содрать пиджак, рубашку, нательное белье, чтобы убедиться: вот он, демон! Однако, конечно, этого не требовалось — уж больно чем-то неуловимым Юрье напоминал ему сидящего в тюрьме Адольфа Тайми.
Тойво пошел следом за ним, а, поравнявшись, оглушительно шепнул ему прямо на ухо:
— Антти!
Тот подпрыгнул на месте и, похоже, чуть-чуть описался в штаны. Вероятно, не привык к такого рода случайностям на улице.
— Как? — спросил он, зажав ладонью оглушенное ухо. — Чего вы хотите?
— Это меня зовут «Антти». А ты — Юрье. Так? — подвинувшись к нему вплотную и дыша недавно специально пережеванным чесноком, спросил Тойво.
— Я Антти, то есть, Юрье. Но в чем дело? Ты что — белены объелся?
Похоже, он быстро начал приходить в себя.
— Чеснока, — поправил Антикайнен. — Поговорим?
— О чем? — досадливо поправляя брюки — точно, описался! — спросил Лейно.
— О литературе, — сказал Тойво и подмигнул.
Юрье сразу на память пришло только что полученное письмо, из которого он ничего не понял. Он почесал в затылке, пытаясь сообразить, посмотрел на Антикайнена, потом еще раз и, вдруг, заулыбался.
— Ох и сволочь ты, — сказал он несколько неожиданно.
— Почему? — настал черед удивляться самому Тойво.
— Я тебя знаю.
— А я тебя — не очень. Вернее, не знаю совсем.
— Ты же тот самый красный террорист Антикайнен, который лыжник! — перейдя на зловещий шепот, сказал Юрье.
— Нет, — даже слегка растерялся Тойво. — Он — это не я. Точнее, я — это не он.
— Да ладно! — Лейно даже махнул рукой. — Помню еще в восемнадцатом году видел тебя с Вилли Брандтом, а потом с этим русским революционером — с Бокием. Помню твои выступления перед рабочими в Тампере.
— В Турку, — поправил его Антикайнен.
— Вот, а, говоришь, не ты. Побеседуем? Только мне домой забежать надо, а то напугался преизрядно.
Потом они отправились
