Tyrmä - Александр Михайлович Бруссуев

— Ну, теперь поговорим об оплате. А потом мой человек тебе все пропишет, куда надо.

В этом моменте предполагалось, что клиент расслабится и отбросит все свои страхи и беспокойства. С таким легче работать, даже если он действительно упрятал свои деньги где-то на улице — сам расскажет о месте клада. Никто, конечно, не собирался отдавать никакие паспорта.

Стоящий человек плавно переместился за спину Антикайнена. Тойво, не делая резких движений, поднял прямо перед собой правую руку, словно бы собираясь указывать куда-то вперед, а левой также спокойно перехватил ее возле кисти.

Барон не успел удивиться — он, вообще-то, ожидал дальнейших событий, сценарий к которым написал сам. Но все пошло немного не так. Точнее, совсем не так.

Тойво резко согнул в локте правую руку, помогая ей левой, швы на рукаве разошлись, освобождая что-то, не являющееся ни одеждой, ни человеческой конечностью, как таковой. Одновременно сзади из подмышки стремительно выскочило жало, вероятно, очень острое, которое легко пронзило насквозь человека с удавкой в руках, склонившегося над Антикайненом.

Тойво также резко левой рукой вырвал пику обратно и без промедления всадил ее в горло барону.

Человек может закричать, если он боится, или ему становится больно. В этом же случае ни испуга, ни страдания не было. Оба чигана вздохнули, а барон еще забулькал, и они разом завалились вперед.

Антикайнен во избежание шума поймал человека с удавкой и уложил того на ковер. Потом забрал со стола все паспорта, так как на столешницу уже начала натекать лужа крови. Затем привел в исходное состояние свою заранее изготовленную в домашних условиях пику.

Она была телескопической, и рычаг на рукояти освобождал пружину, которая выталкивала вперед ударную ось, тщательно заточенную до остроты иглы. Таким образом в собранном положении вся пика была длиной в локоть. Все швы на рукаве он распустил, оставив только несколько, еле скрепляющих.

Тойво взял из выдвинутого ящика маленький пузырек с чернилами, которыми пригодно писать в паспорте, и прислушался. Тихо. За дверью никто не стоит.

Он вышел и, стараясь ступать бесшумно, отыскал дверь в чулан. Только здесь могла размещаться лестница на чердак. Так оно и было.

Выбравшись на крышу, по коньку добрался в полуприседи до края и, качнувшись несколько раз, прыгнул на растущую в трех-четырех метрах старую раскидистую ель. Тойво не сомневался, что ему это удастся — не даром же он провел днем предварительную рекогносцировку.

Удалось также спуститься вниз, не испачкавшись в смоле — все-таки зима на улице — и двинуться дальше. О следах на снегу он не беспокоился — к тому времени, как их найдут, если, вообще, найдут, Антикайнен будет уже далеко. В лесу его ждали лыжи, а это значит свобода в движении.

К Рождеству Тойво уже был у себя дома, выкинув из головы всю поездку в Турку. Да, такая наступила жизнь, что все приходится делать самому. Если раньше можно было полагаться на мощную систему под названием Россия, то теперь этого больше нет, увы. Или — ах!

В паспортах стояла печать со всеми положенными символами и закорючками. Если это была подделка, то весьма искусная. Свои новые данные он ввел сам, потренировавшись для этого несколько дней. Теперь он был «Антти Тойвонен». Можно любить и жаловать.

В ночь под Рождество Тойво достал так и не початый «воробышек», выданный ему когда-то за бутлегерство, развел небольшой костер во дворе и, перемежая стопки разбавленного спирта нарезанной с чесноком кинки, смотрел на звездное небо.

У него никого не осталось. Ни товарищей, с которыми довелось пройти весь лыжный марш в двадцать втором — он их сам предал, ни друзей — Куусинен вряд ли станет общаться с ренегатом, ни семьи — им легче без него. Осталась только память о тех счастливых днях и ночах, когда рядом с ним была вторая половинка его души.

Нет желаннее праздника, чем Рождество. Нет грустнее праздника, чем Рождество.

Одиночество не может положить конец стремлению человека жить среди людей, приносить пользу людям, доставлять радость людям. Одиночество хорошо на миг. Это трагедия, если этот миг длится всю жизнь.

А потом пришел новый 1929 год. И если бы дни от рассвета и до заката не были наполнены постоянным действием, Тойво сошел бы с ума. Он делал проруби в озере, устанавливая в них сети, что обнаружились в сарае от прежних хозяев. Накатал лыжню по лесу и льду, бегая по ней на лыжах по кругу, который предположительно равнялся восьми километрам. Из сеновала методично вытаскивал все оставшееся сено, размещая его в кормушку для лосей, что приметил возле своей лыжни. Вооружившись лопатой, чистил снег с тропы, по которой можно было дойди до дороги на Тохмаярви.

Когда Антикайнен осознал, что всю выловленную рыбу съесть не в состоянии, начал возить ее в лавку при аптекарском доме. Взамен не просил денег, а только книги во временное пользование. Поэтому когда работать на улице из-за темноты было невозможно, принуждал себя читать, неожиданно для себя увлекшись этим делом и «глотая» книги одну за другой.

Зима — не повод для тоски. Тоска может напасть только весной, когда все в природе требует любви. Может подстеречь летом, когда ночь никак не настает. Может придти осенью, когда плакать хочется вместе с дождем.

Но до этого надо еще дожить.

Словоохотливый аптекарь поведал Тойво о самом известном финском коммунисте, которым оказался все тот же неведомый Юрье Лейно. Где-то поблизости у него была приобретена в свое время хорошая ферма, куда он после разгона всех красных в 1918 году, отправился вместе с новой женой. То ли руки у него росли не из того места, то ли голова думала не по-фермерски: через год он бросил все, в том числе и жену, и укатил обратно в столицу.

— А Лииса до сих пор там одна, — сказал аптекарь, как бы между прочим. — Из скотины — только куры.

— Да, — ответил Тойво. — Одной нелегко.

— И ты тоже один, — заметил собеседник.

— Да, — согласился Антикайнен. — Тоже один.

А про себя подумал: «Черт побери, а ведь, действительно — живу на Родине, а один. И словно бы чего-то нет. России нет. Удивительно, так привязался к той реальности, что эта реальность как-то не очень реальна. Словно, сказка. Увы, не моя».

Эти мысли потрясли его. Неужели надо возвращаться к Отто Куусинену, Оскари Кумпу и прочим своим товарищам?

Думая так, он возвращался к себе домой, но почему-то оказался совсем не дома. Ноги