Tyrmä - Александр Михайлович Бруссуев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А также, весьма неожиданно, было помещено совсем небольшое интервью с представителем рабочего движения Нинисто, который «социалист». Говорил он грамотно и не использовал лозунги и пафос. Вероятно, Лейно с ним поработал, либо кто-то из его доверенных лиц. Но для Тойво это уже было совсем неважно.
Условившись о встрече, Антикайнен поймал себя на мысли: как же хочется побыстрее убраться из города, где столько людей! Желание побыть одному в своем маленьком доме, где вокруг только небо, озеро и лес — вот это настоящее желание! А как же, «чтоб на всей Земле наступил коммунизм»?
Юрье пришел в чайную, спокойный и уверенный в себе. Тойво сразу подумал: «Не иначе баблосики в карман капнули». Человек нищий тоже может быть спокойным и уверенным в себе. Только, в отличие от человека богатого, он несет на себе отпечаток вселенской печали. Не стоит путать со «вселенской тоской» — эта падла может быть, как у тех, так и других.
— Да, — сказал Лейно. — Весьма впечатляюще. Честно скажу: не ожидал. Комбинат наш. И репутация по северам — тоже.
Антикайнен пожал плечами. Почему-то этот жест Юрье растолковал превратно: он поспешно достал из кармана сложенный вдвое картонный листок с нарисованным поверху слоником и, положив на стол, пододвинул его Тойво.
— Здесь оплата, ну, и премиальные за оперативность, — произнес он, отчего-то смущаясь.
— Ладно, — сказал Антикайнен и, не пересчитывая марки, убрал картон в нагрудный карман пиджака. — У меня важная информация.
— Какая? — брови Юрье поднялись вверх.
Тойво вздохнул и проговорил, словно бы неохотно:
— В Мянтсяля готовится бунт, мятеж или революция — трудно подобрать название. Там силы, причем, не только финские.
— Почему ты так решил? — нисколько не удивляясь, спросил Лейно.
— Валленберг, который взорвался от неосторожного обращения с порохом, не был жителем Мянтсяля. Но он, даже в беседе со мной, ссылался на это место.
— Что он говорил?
— Берг сказал так: «механизм запущен, человек уже не властен». Он в это время находился под прицелом ружья, поэтому вряд ли был в состоянии придумывать что-либо и врать.
Юрье откинулся на спинку стула, потянул из стакана кофе — на этот раз чай заказывать не решился ни тот, ни другой ввиду, вероятно, всей серьезности беседы — и сказал, в свою очередь, пожав плечами:
— Ну, будем принимать соответствующие меры.
На этом, собственно говоря, разговор и был закончен. Лейно попросил возможности связаться, на что Тойво ответил:
— Только не в этом году.
И, оставив для связи адрес ничего не подозревающего аптекаря в Тохмаярви, вышел на улицу.
К слову сказать, информация о Мянтсяля только подтвердила предположения других источников: там зрел фашистский заговор, в намерения которого входили не только смена власти, но и прочая ерунда — расстрел всех коммунистов, концентрационные лагеря для не коренных и прочее, прочее.
Конечно, все это было слито в правительство, отчего невозмутимый Маннергейм возмутился.
— Как это — менять власть? Не согласен.
А с расстрелом коммунистов и лагерями для не-финнов согласен? Впрочем, вопрос совсем риторический.
Готовящийся про-фашистский мятеж в Мянтсяля был беспощадно подавлен. Жертвы, конечно, были. Однако этими жертвами у правительства оказались развязаны руки: почему бы точно так в случае чего не поступить и с коммунистами?
До самого февраля 1930 года Тойво проводил время у себя на хуторе. Лииса была рада возвращению своего милого друга, но сдержанно показывала эту радость: то поленом по спине огреет, то в бане кипятком обдаст.
— Это я от любви, — объясняла она.
— Ага, — морщился от боли Антикайнен. — Понимаю.
А в конце января произошло событие, которое привнесло в уединенную жизнь Тойво забытое, было, чувство единения с товарищами и стоящей перед ними большой целью. Это событие было связано с неожиданным визитом самого Отто Куусинена.
Антикайнен вошел к аптекарю, выждав момент, когда тот перестанет разговаривать о чем-то с явно неместным человеком, который после этого удрученно отошел в сторону. Когда они мельком глянули друг на друга, человек вздохнул и сказал:
— Антти!
— Вилли! — тотчас же ответил Тойво, употребив подпольное имя Куусинена — тот ведь тоже назвал его по-местному.
Они долго хлопали друг друга по спине в крепком мужском объятии, а растроганный аптекарь пытался объяснить:
— Уж простите меня, не мог я сразу указать, где живет Тойвонен. Не мое это дело, вот я и предложил дождаться, когда сам Антти пожалует.
— Все нормально, — сказал Отто.
— Все нормально, — добавил Антикайнен. — Это мой друг детства, желанная и неожиданная встреча.
Куусинен был одет непривычно — по-походному, отчего сразу делалось понятно: он в Финляндии явно нелегально.
По дороге к дому Тойво Отто объяснил:
— Пришла странная шифровка от одного товарища, в которой упоминалось о поощрении некоего Антикайнена. Мол, опыт, мол, решительность, мол, умение находить решения, мол, отчаянная храбрость и холодная голова. Двух таких Антикайненов быть не может. Но один сейчас где-то в Питере. Тогда кто второй?
— Кстати, как там я в России? — сразу же спросил Тойво.
— Да никак, — махнул рукой Куусинен. — Мы не общаемся вовсе. Это не наш человек. Разве что по долгу службы, да и то — в очень редких случаях. Да и пес с ним!
Куусинен, не долго думая, решился на командировку в Финляндию. Зимней порой это удобно делать, потому что финны охватить наблюдением весь Финский залив не в состоянии. А он, как известно, покрыт льдом, на который выходят рыбаки и не только рыбаки. Отто на быстроходном буере — такие спаренные сани под парусом — добрался до островов возле Выборга, а дальше, никем не потревоженный, поездом доехал до Хельсинки.
— Не нравится мне общаться с Лейно, но пришлось, — продолжил рассказ Куусинен. — Описал он мне тебя, твою работу в Раахе, дал адрес аптеки в Тохмаярви — и вот я здесь.
Они проговорили до глубокой ночи. Отто сетовал, что в стране началось неприятное явление борьбы за власть. Теперь, когда Советская Россия твердо стояла на ногах, сделалось возможным убирать политических конкурентов или потенциальных оппозиционеров. Обычное, в принципе, дело. Революция всегда пожирает своих детей.
Вся беда нынешней ситуации в том, что в нее активно вовлекаются самые низшие слои: крестьянин стучит на крестьянина, уборщица — на уборщицу, а иной раз на директора. И того убирают: с должности, с работы, со свободы.
—
