Казейник Анкенвоя - Олег Егоров

- Если известь и кирпич забили отверстие достаточно плотно, - взяв передышку, выступил в качестве эксперта по затоплению Матвеев, - конечно, в коллектор вода будет просачиваться, но вряд ли мы захлебнемся в ней.

- Вы очень мудрый человек, товарищ Матвеев, - похвалил я от всей души моего спасателя. - Мудрая, умная, сообразительная, хитрая и расчетливая личность.

- Разве это не одно и то же, епископ?

- Нет. Послушайте, я открою вам тайну. Я не епископ. Я не епископ, не кардинал, не игумен, не капеллан, не монах, не иерей, и даже не певчий церковного хора.

- Разве это не одно и то же?

- Да. Я мирянин и самонадеянный осел. Вы ослов спасаете?

- Редко, - сознался Матвеев. - В Чечне одного генерала спас. После спасения он салажат загнал в ущелье четверть батальона, где их перебили как мух.

- Возможно, мой случай, - сознался я.

Честность за честность. Когда люди в такой смрадной обстановке начинают сознаваться, их трудно удержать.

- Мне Дмитрий так и сказал.

- Полозов очень мудрая, умная, сообразительная, хитрая и расчетливая личность.

- Дмитрий однажды в состоянии легкого алкогольного опьянения или, проще сказать, пьяный в соску, за рулем «копейки» вместо первой заднюю скорость врубил. Главное, собаки в конуре не оказалось. Переехал конуру, снес баню, ну и багажник в хлам.

- Расчетливо. Полозов дождался, пока сука выйдет из конуры.

- Согласен. Хотя это был кобель, и он издох накануне.

- Я в нюансах плохо разбираюсь. Моя вторая теща говорила, что я нюансов не чувствую.

- А что чувствуете?

- Вонь. Жуткую вонь. Жутко мутит от нее.

- Тогда почесали, епископ.

Я смирился. Епископ, так епископ. Епископ тоже человек. Смирившись, я догнал Матвеева. Тем более, он внезапно замер. Путь нам отрезал мощный водопад хлеставший сверху. Расщепляясь о дно коллектора, водопад стремился дальше во всех направлениях.

- Крышку снесло, - сказал Матвеев. - Следует подняться, и люк закрыть.

- Не следует. Над нами океан. Крышку, возможно, упавшее дерево сдвинуло.

И точно, что недавно. Иначе здесь было бы два утопленника.

- Вы очень сообразительная личность, епископ. Если успеем до развилки, мы спасены.

Продравшись сквозь водопад и вымокнув до нитки, мы почесали по коллектору как ошпаренные. Но и водопад не стоял на месте. Сначала уровень поднялся нам по лодыжки, затем по колени, затем по бедра. Я уже не чесал, а брел, натыкаясь периодически на Матвеева, зажигавшего следующий факел. Я потерял счет дням, ночам и неделям, когда по горло в холодной воде достигнул развилки. Матвеев достигнул ее по грудь. Подводная труба, схваченная чугунным коленом, гнулась вправо и вниз. Туда же устремлялись потоки Стикса. Пустой короб влево шел на подъем. Спасатель Матвеев осветил сухой док трескучим пламенем догоравшей пакли, заполз в него и протянул мне руку помощи. Потом еще долго мы сидели обессилевшие, спинами прислонившись к шершавому бетону коллектора.

- Выскочили, - сказал, наконец, Матвеев. - Пока нижнюю шахту не затопит.

- Скоро затопит? - прохрипел я, вздрагивая от холода.

- Вряд ли. Ассенизация до комбината тянется. Там подземные очистительные сооружения. Система отстойников. Каскад. Высота метров около двадцати.

- А здесь почему пустая коробка?

- Здесь трубу отрезали, когда Борис Александрович наладил полностью автоматизированную немецкую линию производства в старых пивных цехах. Автоматы редко испражняются. Пара сменных диспетчеров по нужде в кусты бегает. Менять ради них самую изношенную секцию было нерентабельно. Фильтры для отходов компактные. Прямо в речку чистят.

- Знаешь Бориса Александровича?

- Видал. Издалека. Его Митя знает. Когда мы с чеченцами бодались, тогда-то Ростов и скупил нашу малую отчизну. Жена Полозова работала технологом на комбинате. Борис Александрович узнал про их горе. Сынишку Митиного на лечение в Нюрнберг отправил. Операцию оплатил. Да поздно. Какие-то необратимые изменения в миокарде начались. Ростов и пересадку оплатил. Пока ожидали подходящее донорское сердце, мальчик умер. До Митиного прилета и жена отравилась. А сколько Полозов должен Ростову, он и сам не знает. Мне только известно, что Ростов на эту тему отказался разговаривать.

Все это было типично для Князя. Совершенно в его характере. Я помнил, как упорный жулик Борис Александрович отправлял за свои средства раненых борцов с бандитизмом на излечение в Швейцарию, а их многодетные семьи брал на материальное содержание, когда родное министерство стремилось отделаться мизерной компенсацией.

- И что было дальше? - спросил я Матвеева.

- Дальше, - он достал спасенную за ухом папиросу, прикурил набитый кончик от издыхавшего факела, и положил его рядом на бетон. - Дальше Дмитрий похоронил жену и сына, вернулся в Грозный и закрыл свой контракт. Пока закрыл, умудрился грохнуть какого-то полевого командира. Поехал в его село на газике, в одиночку вырезал охрану, пятерых боевиков, и пристрелил на собственном дворе. Чеченцы вендетту исповедуют. Им без разницы, что полевой урод двенадцать наших пленных бойцов замучил до смерти. Еще родственники духа выясняли, кто, да где, Митя вернулся домой. Ростов его начальником личной охраны взял. А дальше между ними что-то расклеилось.

- Что именно?

- Что-то, - факел умер, и я видел только вспыхивающий в темноте уголек папиросы Матвеева. - Митя объявил себя анархистом, собрал отряд из местных мужиков покрепче, навел дисциплину. Чуть после я примкнул. И вот мы здесь.

Ясно, что у Мити с Князем расклеилось. Борису Александровичу Полозов стал нужнее в поселке, где его уважали и боялись. Митя был отличным противовесом для Славянского ордена. Орден, конечно, состоял на службе у Князя, но Ростову хорошо известны были нравы уголовников. И Полозов грамотно страховал своего хозяина от неприятностей. Князь хотел, чтобы комбинат его работал как часы. А я хотел курить. Сигарет я лишился. Догадливый Матвеев зубами оторвал сырой мундштук, и передал мне из темноты папиросу. Изможденные, но живые, и гордые собой, мы исполнили хором строевую песню: «Шагать осталось нам немного…».

Тогда мы не знали, что одному из нас взаправду осталось немного шагать. Через каких-то полчаса, когда мы выбрались по коллектору на Пивной остров, Матвеев был убит пьяными хлыстами. По-моему хлысты и сами не ведали, кто нанес ему смертельный удар булыжником по затылку. Они навалились на Матвеева кучей, и все с булыжниками. Последний раз я увидел спасителя моего лежащим в луже грязи на животе, и с окровавленными спутанными волосами. Я только выполз из бетонного колодца и кинулся к растерзанному телу Матвеева, от которого при явлении меня отпрянула вся рвань, как поскользнулся и был придавлен к земле чьим-то задом.

- Даешь на связку! Антихриста изловили! - призвал на помощь рассыпавшуюся сволочь оседлавший мою спину балбес.

Громко подбадривая друг друга, хлысты навалились на меня отовсюду.

- В глаза не смотри! - истошно вопил бабий голос. - Загипнует, исчадие!

Голову мою хлысты из соображений безопасности мигом закидали верхней одеждой, смягчившей удар булыжником, нанесенный, вероятно, из тех же соображений.

- Антихриста сцапали! Антихрист! Антихрист! - горланила возбужденная толпа по другую сторону окутавшей меня темноты.

- Который из них? - уже теряя сознание, услышал я деловитый баритон Коли Семечкина.

Меня привязали к забору. Доски за моею спиною едва отпружинили, когда я, очнувшись, дернулся. Лицо мешковиной замотали. И я вынужден был дышать сквозь пыльную рогожу. Запах овощной базы, дух гнилого картофеля, и ящик, до которого я дотянулся кончиком сапога. Вот представление, составленное мною о николаевских застенках. Долго я прозябал во тьме. Но это не мешало мне пораскинуть мозгами. Упеченный Семечкиным в антихристы, я, скуки ради, вспомнил, что мне было известно «о себе». Я перетряхнул старые библиотеки обоих полушарий. Хотя правое ныло. Мигрень, зараза. Обостренная реакция на циклоны. Вперед из прочего строя антихристов вылез Антихрист литературного образца. Философский «Антихрист» Фридриха Ницше единственный, пожалуй, список из немецкой философии, в коем отсутствуют парадоксы. Субъективный, разумеется, взгляд. Однако, если взять за основу, что объективный взгляд по причине устройства людского зрения отсутствует как таковой, субъективный взгляд наиболее объективный. И, главное. Труд «Антихрист» Ницше выдумал персонально для меня. То есть, это моя объективная гипотеза, изошедшая из обращения Ницше ко мне в первых строках: «Эта книга принадлежит немногим. Может быть, никто из этих немногих еще и не существует (поверьте, я тогда не существовал). Иные люди родятся posthum». Я родился posthum. И я иной. Ко мне, стало быть. Это дает мне зыбкое право называть автора просто Фридрих. Кто-то возразит, что «Антихриста» Фридрих выстрадал минимум еще для одного припадочного то ли «сборщика шекелей», то ли «закапывавшего» какую другую «валюту». Так по-разному переводится фамилия «Schicklgruber». Но я признаю сочинение Фридрихом трактата «Антихрист» исключительно для меня. Я даже в студенческие годы, почитав самиздатовский текст, отправил Фридриху Ницше благодарственную телеграмму: «Поздравляю с днем рождения О.». Почтовая женщина принимать ее не хотела. Но приняла, когда адрес получателя: Веймар, Психиатрическая лечебница, я переправил на адрес моей квартиры. И у меня есть свидетели. Герр Schicklgruber таких свидетелей даже заочно не представил. Полагаю, он Фридриху даже открытки не послал. Даже когда имел возможность, рисуя в молодости эти самые почтовые открытки. Ну и кто из нас двоих после этого сумасшедший? Но, к сути. В труде «Антихрист» изрядно я нашел для себя антисемитизма, стыдливо прикрытого нападками на декадентов-христиан. Узнал я из «Антихриста», что вреднее любого иного порока: «деятельное сострадание ко всем неудачникам и слабым». А еще я нашел в труде любовное положение, какого не нашел в книге «Камасутра»: «слабые и неудачники должны погибнуть: первое положение нашей любви к человеку. И им должно еще помочь в этом».