Тяжело в учении, легко в бою (If You Like School, You’ll Love Work) - Ирвин Уэлш

Дома я первым делом просовываю голову в гостиную. Старик пялится в ящик, по Четвертому каналу – скачки. На коленях – газета, открыта на спортивной странице.

– Неужели у тебя нет никакого выхода на конюшню, где ты раньше работал? – спрашивает он, поворачиваясь к своему единственному отпрыску (во всяком случае, мне сказали так).

– Нет, сейчас нет… Па, мы с Дженни пойдем наверх, музыку послушаем.

– Господи, Джейсон, тебе двадцать шесть лет, – с издевкой говорит отец, – а ты в каких-то щенячьих выражениях объясняешь мне, что идешь прочистить трубы!

Надеюсь, Дженни не услышала или хотя бы не обратила внимания; мы взлетаем по лестнице, и вот вам пожалуйста: будуар самого Кинга! Тут все завертелось еще быстрее. Одежда летит на пол; у нее не сиськи, а комариные укусы. Около одного соска – большая родинка. Трусики – какой-то красный шнурочек, а под ним все такое аппетитное. И шерсть там погуще, чем мне представлялось. Даже удивительно. А может, я так себе представлял все из-за бритой пиздищи Крейвиной мамаши?

Пиздеи, бля, крышу сносит…

24. Мой милый

Хочу его; хочу не могу. Какой он милый, я его хочу. Стройное изящное тело, сумасшедшие глаза, сдержанное безумие. То, что у них было что-то с этой сучкой Парой, заводит меня еще сильнее. Она призналась, что, когда была девочкой, хотела ему отдаться.

Но все равно он чудной какой-то. По-моему, не хочет раздеваться. Я сижу перед ним голая, а он и пальцем не пошевелил, чтобы снять одежду. Может, думает, что я толстая, отвратительная, потому что он такой стройный.

– Я тебе не нравлюсь? – спрашиваю.

– Ты… прекрасна, – выговаривает наконец.

– Тогда давай раздевайся, – подталкиваю.

– Сначала хочу тебе кое-что показать. Для тебя сделал.

Он открывает здоровенный шкаф, там – бак. Но Джейсон сует руку под емкость, на полку, забитую коробками. И вытаскивает оттуда… человеческий череп! Ну конечно…

– Увы, бедный Крейви! – вздыхает Джейсон, затем зажигает свечу на тарелке и накрывает ее черепом. Пламя сверкает в пустых глазницах, желтые отблески пляшут по комнате. Как это прекрасно; глаза Элли Крейвица вновь сияют светом.

– Как… мило, – говорю я. Это и впрямь мило.

– Вот, что мне пришлось сделать, Дженни. – Отблески свечного пламени пляшут в черных глазах Джейсона. – Ему совсем не к лицу синяя кожа. Да и вонять начал. А черви… Так что сварил я этих гадов копошащихся. Есть в черепе что-то…

Достоинство, что ли?

– Он бы наверняка так и сам захотел. А все остальное? Кожа, мозги, глаза? Все это… ты куда девал?

– В пластиковый пакет, и зарыл всю эту ебатень под травку за футбольными воротами в Центральном парке, – отвечает Джейсон с печальной улыбкой. Он падает спиной на кровать, сбрасывает обувь, снимает джинсы и закрывает глаза.

Подхожу и рывком стягиваю с него футболку. Кожа молочно-белая. Он трепетно подрагивает, но лежит и не пытается действовать. Вокруг нас мерцают и колеблются отсветы язычков пламени. Облизываю его соски и прикусываю один так, что он взвизгивает от боли, по груди стекает темно-красная капля крови.

Стягиваю брюки и беру в рот его член. Плоть деревенеет под моим прикосновением, я чувствую, как он все еше набухает во рту. Сначала вкус солоноватый, но это проходит. Языком облизываю головку, скольжу губами и ладонью по стволу. Кажется, он готов кончить. Останавливаюсь и шепчу на ухо: – Сегодня жокей я…

Джейсон бормочет в ответ что-то невнятное. Вскарабкиваюсь, туго и медленно насаживаюсь на него. Неторопливо оседлав, беру его глубже, двигаю бедрами вверх и вниз. Мертвые глаза Элли Крейвица окатывают нас мерцанием свечи.

У меня еще не было такого пассивного парня, как Джейсон. Впрочем, до него всего и было-то двое, если говорить о сексе по-настоящему. Откинувшись, он что-то самозабвенно бормочет, а я жарю его, пока оргазм не охватывает короткими вспышками, а потом и вовсе безумным крещендо… Только собралась свалиться рядом на бочок, как Джейсон запускает ладони мне в подмышки с неожиданной силой, да так, что по стройному телу проступают плети мышц. Мой мальчик кончает, содрогаясь, яростные конвульсии даже пугают меня на мгновение – у него словно припадок.

– Уй, бля… – наконец выдыхает Джейсон.

Пенис утихает во мне, сдувается и, наконец, выпадает как созревший фрукт; скатываюсь на постель и обвиваю хрупкое тело моего любовника.

– …Так хорошо… с тобой… – шепчу; мы свернулись в клубок на узкой кровати.

– Девочка из Боллингри говорила то же самое, – бормочет он, засыпая.

25. На хер выше

Вплываю в “Гот”, чувствуя себя… выше, что ли. Дай в штанах, бля, кажется, прибавил на столько же. Стою у барной стойки, но хер ли мне теперь слушать, о чем там шепчется клуб онанистов – Сосед Уотсон, Дюк Маслбери и Реджи Комортон. Я затусил со Стариком Арчи, местной знаменитостью и двоеженцем. Обычно он пьянствует в “Джимми”.

Арчи работал водителем дальнобойщиком и долгие годы жил на две семьи, одна здесь, в Файфе, другая в Гулле. А расколоться ему пришлось, когда Кении, его сынишка, что живет здесь, познакомился с одной цыпой во время отпуска на Тенерифе. У них там все завертелось со страшной силой, и курортный роман перерос во что-то более серьезное. И вот она к нему приезжает, и у Арчи челюсть до пупа отваливается, сынок приводит домой… его собственную дочку из Гулля! Кажись, ее Надей звать. Ну, и понеслась пизда по кочкам! Однако обе бабы смекнули, что, поскольку он – главный кормилец обеих семей, то пусть все остается как есть. Вот так он и работал на два фронта, полнедели тут, полнедели там. Они обе сошлись во мнении, что на полставки мужа Арчи еше ничего, но по полной программе – его слишком много.

Арчи рассказывает мне об истории, или, как он говорит, о “шотландской истории секса”, это его любимый предмет. Этот кобель – самый настоящий доктор ебических наук, спец по шотландскому траху второй половины двадцатого века.

– Во время Карибского кризиса вдруг появилось столько незаконнорожденных детей! Через девять месяцев после его начала везде были мелкие ублюдки.

– С чего это?

Он заходится в кашле, да так, что на глазах появляются слезы, но не сплевывает, а глотает. Протерев глаза, пускается в объяснения:

– А тогда думали, что все, конец света. Сколько в Шотландии американских баз? Вот мы и думали, что стоим первыми в очереди на раздачу советских баллистических ракет. Все как с ума посходили. Незнакомые люди просто сходились и еблись до потери пульса. Где бы девица ни видела свободный хуй, тут же на него вскарабкивалась.

Во, бля! Услышал и в тот же момент вспомнил: когда в Нью-Йорке обрушились Башни-Пиздецы, я прихватил альбом “Слипкнот”, упаковку растаманского пива, курицу джал-фрези из “Шимлы”, естественно, Кэта Стивенса в качестве последнего довода и нарисовался на Ларином пороге. А она упиздовала на каникулы, на юг Франции. И – кто бы сомневался! – еблась с каким-нибудь лягушатником, нажравшимся чеснока и наговорившим ей всякой бессовестной дребедени о конце света!

– А Лара наверняка ведь и в Сент-Андрус ходила только для того, чтобы подкараулить принца Уильяма, – сообщаю парням свежую мысль. Теперь в нашем круге и Дюк, и Сосед Уотсон. После того, что Джен мне рассказала, пощады этой блядюге не будет, поэтому продолжаю: – Она от него тащится. Это что же, у нас групповушка получается? Херушки! Не то чтобы я против парнишки из королевской семьи, он с понятием, не сомневаюсь. Просто не привык делить свое дупло с чужой елдой!

Арчи ржет, Сосед выдавливает бледную вымученную улыбочку, а Дюк заказывает пива на всех. Ебать-молотить, это что ж должно было случиться?

– А представляете, если бы Уилл Лару все-таки натянул и, как честный человек, взял на себя ответственность за воспитание будущего сына, а тот бы стал наследным принцем, – вставляет Сосед, – а потом вдруг случись такая хуйня, что родится коротышка, который любит кататься на лошадях, прирожденный талантливый игрок в настольный футбол, да еще и выпить не дурак!

Над этой шуткой Дкж загоготал, да, признаюсь, я и сам не стал задирать нос и сдержанно хохотнул.

– А что, бля, – говорю. – Так и надо. Накачать бы нашей файфской ДНК в это застоявшееся старческое болото дряхлой спермы. Не впервой же! Представляю, акушерка выпала бы в аут, увидев торчащий шотландский подбородок. Пожалуй, я слишком поспешно отказался делить эту девку с принцем.

Они поржали, и мы сдвинули кружки – все как в старые добрые времена. Хотя кое-что меняется: после этой кружки за мной заехала Дженни, и мы отправились в Керколди, на поэтический конкурс. Я тутей показал фигню всякую, которую пишу под мухой. Для меня эти стихи вроде психотерапии были, я так помогал себе справиться с потерей Крейви. А Дженни глянула на мою мазню и говорит: «У тебя талант!». Да кто ж спорит?

Даже мой старикан обещал прийти. Я и ему показал стихи, так папаша не по-детски впечатлялся, разглядев там где-то политический контекст.