Тяжело в учении, легко в бою (If You Like School, You’ll Love Work) - Ирвин Уэлш

– А Лара дома? – спрашиваю.

Доктор Грант смотрит на меня, как на пустое место. Этот человек одинаково ненавидит себя и весь окружающий мир. Он лишь кивает головой в сторону лестницы, и я поднимаюсь. Черт, у меня на попе мокрое липкое пятно, он, наверное, заметил.

Стучу в дверь и прохожу в комнату. Лара сидит на кровати и читает журнал. Она смотрит на меня поверх страницы, а под глазом – огромный синячище всех цветов радуги.

– Сегодня я в Данфермлин не поеду, – заявляет она сразу.

– Что случилось?

– Угадай! – отвечает она с вызовом. А потом весело так добавляет: – Этот урод совсем спятил. Я ему заявила, что мы больше не будем встречаться. Мы поссорились. Он сказал, что хочет… ну, понимаешь? Ну, в последний раз.

Мне тут же вспомнился подонок Клепто. Господи, думаю, эти отморозки на все способны.

– Бедняжка! А он тебя не…

– Нет, не изнасиловал. Совсем даже наоборот. – Теперь Лара ухмыляется. – Мне, знаешь, такая мысль и самой понравилась. Когда дело дошло до дела, я нехило завелась, – и качает так презрительно головой. – А у него не встал. Я немного переборщила с комментарием по этому поводу, что ему совсем не понравилось.

Лара сдавленно всхлипывает, видно, что ее до сих пор переполняет бессильная злоба.

– Бедняжка, – повторяю я и сочувственно раскрываю ей свои объятия.

– Ты такая милая, – говорит она позже. У Лары очень несчастный вид. – Я сама виновата. Знала ведь, что нельзя с ним связываться. От него только неприятности. Да и от дружка его.

Сдуру думаешь, что…

Я в порыве готова поделиться с ней тайной о мерзком Клептомане, и необдуманно вырывается:

– …что их можно изменить?

Лара отвратительно хохочет в ответ.

– Совсем охренела? Я не до такой степени дура, миз Кахилл! – фыркает Лара, и я даю зарок: никогда ничего важного и личного ей не доверять. – Просто думаешь, что эти скоты должны быть тебе благодарны, ведь им не шлюха какая-нибудь залетная дает. Но оказывается, все не так. Теперь этот фингал и до Хоика не пройдет. И выглядеть я буду как подзаборная шалава из рабочего квартала!

– Не преувеличивай, – говорю ей и достаю косметичку. – Повернись-ка.

21. Мама Джексона

Старуха моя потихоньку оплывает жирком. Особенно руки, вон как покруглели. Она продолжает выстраивать громоздкие конструкции из своих блондинистых волос, укрепляя их лаком. На лице – все те же непробиваемые слои косметики. И такая коротышка! Вот они откуда, мои гены. Свербит настойчивая мысль- меня выдрали из ее шел и вот уже больше четверти века назад.

– Что у тебя с рукой?

– Да так, синяки, – отмахиваюсь и рассказываю, что случилось с беднягой Крейви.

Она слушает, открыв рот. Глаза навыкате, как будто не по-детски дернула кокаина.

– Ты счастлив, сынок? – Она постоянно это спрашивает. – Нет, я не из-за бедняжки Алистера, а вообще. Ты вообще счастлив?

– Ну да, мам. Конечно, – отвечаю.

Тогда она смотрит так, типа вызывает на откровенность, и опять:

– Но по-настоящему ли ты счастлив?

Когда я в конце концов говорю, что нет, она начинает катить бочку на отца:

– Это человек сеет л ишь горе вокруг себя. Он разносит несчастье, как я разношу клиентам завтрак. Мало того, что мечтал тут социализм построить, что само по себе – гадость, так он еще и хотел, чтоб ему в этом все помогали. Но Алан Кинг – не тот человек, чтобы ради дела приподнять задницу. Единственное, что помогало мне вытолкать его на улицу, – это необходимость вовремя сходить на забастовку.

– А как твой этот, новый? – спрашиваю. Хотя какой же он новый, они вместе уже пятнадцать лет, дольше, чем она прожила с моим стариканом. Но меня все еще не заставишь даже имени пиздюченыша произнести. Однако кое-что изрядно греет мою душу. Когда говорят о нем, всегда добавляют «коротышка». «Коротышка Арни». А про меня так не скажут! То есть меня иногда обзывают «коротышкой», но никто и никогда не скажет

«коротышка Джейсон». И это, бля, УВАЖУХА!

Мать горестно смотрит на меня. По-моему, высшей точкой проявления наших взаимных чувств был момент, когда мы вместе смотрели «Бэмби»; с тех пор во время редких встреч мы оба подсознательно, но безрезультатно пытаемся пережить его заново.

– Джейсон, я не говорю, что Коротышка Арни – само совершенство. А кто идеален? Разве есть идеальные отношения?

Зато он всегда со мной, когда нужен. – Мать смотрит вниз, как мне кажется, на ту сиську, которую отрезали. Не то чтобы я помнил, какую именно отчекрыжили, они вроде выглядят одинаково под огромным красным свитером. А ведь я когда-то эти сисяры сосал. Во, бля, еще один радостный момент: я урвал

свою порцию, пока хирурги до них не добрались!

– Ма, я ведь к тебе не просто так приехал.

– А я ничего другого и не ожидала, – колко заметила она и протянула руку к сумке.

В душе моей сошлись в схватке желание срубить бабла по-легкому и потуги совести.

– Да нет, – победила совесть, -- не в этом дело. Мне бы кастрюлю на время, мам. Большую.

Она поняла ошибку, даже виновато как-то на меня посмотрела. А потом озадаченно:

– Ты ведь не собираешься суп варить, а? Помнишь, чем закончились твои опыты на кухне в прошлый раз? Хотя, – с тоской в голосе продолжает она, – ты тогда совсем малышом был.

Вдруг до нее, кажется, что-то доходит, и мама смотрит на меня уже с интересом:

– А не вьешь ли ты там гнездышка? Ты себе девушку завел?

Малышка Дженни сегодня ночевала у меня, ушла утром.

Интересно, это считается?

– Есть у меня кое-то, однако пока ничего определенного сказать не могу.

– А меня когда с ней познакомишь?

– Скоро, если дашь кастрюлю, – говорю. Малышка Дженни вообще вырубилась прошлым вечером. Но я был настоящим джентльменом – не считая, конечно, того, что подрочил на ее тугие ягодицы, заляпав молофьей черные штанишки в обтяжку. Ну и сам сразу отрубился. И видел рай в огненной дымке… А может, то был ад?..

Так вот, мы проходим на кухню, и я сразу хватаюсь за здоровенную кастрюлю, висящую на стене. Как раз то, что надо! Надеваю кастрюлю на голову. Офигеть!

– Ты что вытворяешь, дуралей? Немедленно сними! Это для пищи.

– Да ладно, дайте ребенку поприкалываться, – говорю, однако сразу снимаю.

– Зачем тебе такая кастрюлища-то? Открываешь столовую для кауденбитских бездельников?

Да, не долго люди помнят дом родной. Поживут тут в Данфермлине, научатся носы задирать и на тебе, уже буржуазией себя считают. Этот городишко стал городом, когда здесь открыли «Коста Кофе». Прямо так и слышу, как она со своим Говнюком-Коротышем – с этим мандализом – прутся с сумками из магазина к машинешке, а по пути заходят в кафе: «А мне большую чашку кофя!»

Нет уж, эту наживку я заглатывать не собираюсь.

– Меньше знаешь, крепче спишь.

Она закатывает глаза, закуривает и глубоко затягивается.

– Что ты задумал, сынок?

– Да ничего такого, мам. Зря ты куришь, у тебя ведь рак был.

Ее всю передергивает от того, что я так вольно обращаюсь с этим словом.

– Груди, а не легких, – отвечает она, боясь произнести его.

– Как будто от этого сигареты станут полезны…

Она качает головой.

– Снаряд в одну воронку дважды не попадает. А с грудью я сама виновата, слишком часто думала, как их увеличить.

– Но ты ведь не увеличивала?

– Нет, но помышляла. – Она воздевает глаза к небу. – И Он послал мне наказание за то, что думала о пустом, о глупостях. Но я лишь благодарю Его!

Это все Говнюк-Коротышка забил ей голову церковной чертовщиной.

– Скорее, это наказание за то, что мы живем в Файфе, – говорю я, вцепившись в кастрюлю.

В награду за такое замечание я получаю кислую улыбку. Потом мама кивает на кастрюлю:

– Смотри, не забудь вернуть.

– Ну конечно, мам.

– И не задерживай давай! Как взял, так и верни. А если головной убор нужен, хочешь, куплю тебе бейсбольную кепку.

– Угу.

– И осторожнее. Арни пересчитывает всю посуду, а шеф-повар терпеть не может грязи.

– Да не волнуйся ты.

Она протягивает мне большой мусорный мешок.

– У тебя деньги есть?

– Не, я на мели… – по привычке вырывается у меня, хотя на самом деле денег – немерено. И Кахилл за кое-какую «особую» работенку заплатил, да и с похорон кое-что осталось. Я себе даже бэушный компьютер за сотню фунтов прикупил в одной лавочке в центре – инвестиция, бля. Современные, мать их, технологии.

Мама достает кошелек, смотрит на меня пристально, напоминая взглядом о тех днях, когда содержимое этого кошелька волшебным образом исчезало у нас дома. А я радостно складировал в кучу очередную сборную модель самолета – одну из тех, что я так никогда и не построил.

– Возьми, сынок. – И протягивает мне две двадцатки.

– Мам! – Мне хочется что-нибудь сказать в порыве благодарности. Но что сказать – я не знаю. Поэтому выражаюсь коротко и ясно: – Спасибо!

С этими словами я хватаю жалкие откупные, подбираю кастрюлю и отправляюсь в Кауденбит.