Всеобщая история стран и народов мира. Избранное - Оскар Йегер

оруженосца, наблюдавшего за боевым конем, доверенного слугу или гонца, изучая при этом более суровые стороны и требования рыцарской службы, пока, наконец, по какому-либо случаю, – на турнире при праздновании княжеской свадьбы или при столкновении целых армий в настоящей войне – его не посвящали в рыцари с соблюдением предписанных обрядов, вместе с чем ему присваивались все права привилегированного сословия.

Разумеется, что при этом важную роль играли эмблемы, цвета, гербовые щиты, шлемы и тому подобные отличия, равно как определенные слова и формулы. Сознание принадлежности к рыцарскому сословию и соблюдение рыцарских обычаев особенно поддерживалось турнирами, или рыцарскими играми, составлявшими любимейшую забаву в XII–XIII вв. Они были целым событием для провинции, округа, города, – потому что горожане, по крайней мере высшего круга, пристрастились к этим потехам; начинались споры о превосходстве того или другого рыцаря в одиночном бою или о том, чья сторона при общей схватке забрала больше пленных, лучше исполнила то или другое движение. Заклады и призы играли при этом свою роль, и прославленные бойцы странствовали с турнира на турнир не всегда ради одного своего честолюбия или служения даме. В этой пестроте, оживлении и всем рыцарском быте было много блеска, хотя часто и мишурного. Водились молодцы, которые превращали свою виртуозность в нанесении или парировании удара в выгодный промысел. Если старание выслужиться при дворе, рыцарская гордость, стремление добиться благоволения знатной дамы имели во многих случаях свои достоинства, которых нельзя не оценить, то эти силы весьма часто изменяли себе или принимали ложное направление. Всему внешнему придавалось слишком много значения: снискание благосклонности государя обращалось в льстивость и низкопоклонство; рыцарская гордость – в грубость или высокомерное отношение к простолюдинам и их честному труду.

Идеализированное изображение средневекового рыцаря. Миниатюра из Манесского кодекса, 1305–1315 гг.

Во многих местностях рыцари все больше обращались в тиранов и вступали в явный и губительный антагонизм с трудящимся сословием, свободными поселянами и жителями городов. При более внимательном рассмотрении и в служении рыцарства женщинам окажется более теневых сторон, нежели светлых. Крестовые походы, отвлекавшие мужчину на целые месяцы и годы от его первых и непосредственных обязанностей, были губительны для правильной семейной жизни, совершенно противоречили всем ее основам. Те благородные провансальские и нормандские дамы, которые сами отправлялись в Святую землю, подавали повод иногда к неосновательным, а иногда и к совершенно справедливым и весьма непохвальным толкам, а то, что известно о нравственности, господствовавшей в сирийских поселениях, в военном стане под Акрой и во многих других, доказывает, что крестоносцы гораздо тверже и мужественнее исполняли свои воинские обязанности, нежели более трудные, налагаемые христианской нравственностью. Служение женщине стало особенно вырождаться в нечто весьма глупое и карикатурное с той поры, как турниры повсеместно вошли в обычай. В книге «Служение Даме», написанной одним австрийским рыцарем, Ульрихом фон Лихтенштейном (1276 г.), перед нами развертывается полная картина этого бессмысленного, смешного, дикого ухаживания, ради которого, например, женатый рыцарь, состоявший в услужении у жены другого рыцаря, наряжался в шутовской наряд мифической Венеры (Frau Venus немецких преданий) и следовал за предметом своего служения с турнира на турнир, всюду ломая в ее честь копья, в безопасном, но бесцельном и бессмысленном бою.

Немецкий турнир с двумя дворянами в роли рыцарей на конях. Гравюра Лукаса Кранаха, 1516–1517 гг.

Эти выходки, конечно, представляли собой еще меньшее из зол: несомненно, служение женщине в высших кругах общества вносило в жизнь и элемент значительной испорченности нравов под личиной демонстративного почтения к женщинам, давая простор и чувственности и не совсем приличным шуткам. Даже на обрядовой стороне культа святой Девы, особенно сильно развившегося именно в это время, отразились черты преувеличенного служения женщине, хотя нельзя не признать, что культ святой Девы как идеала женской кротости и чистоты представляет собой одно из весьма утешительных явлений в это время общего огрубения нравов, когда умение владеть мечом составляло едва ли не главную цель жизни каждого рыцаря.

Рыцарская поэзия. Трубадуры

Из рассмотрения исторической жизни двух веков можно сделать вывод, что не одно духовенство занимало первое место в европейском обществе, что рядом с ним возникло и развилось мирское рыцарское сословие. Принадлежность к нему была целью самых пламенных стремлений и желаний низших сословий, горожан и поселян: действительно, находились такие счастливцы, которые из низших сословий, своими личными заслугами, поднимались в это высшее сословие. Были и такие, которые из владетельных князей превращались в простых рыцарей, но, конечно, рыцарское сословие вскоре совсем изменилось, когда сделалось наследственным, т. е. перестало зависеть от личных заслуг. Хотя нравы, обычаи и воззрения этой военной аристократии во всей Европе придавали некоторую однородность высшему слою общества, однако, с другой стороны, рыцарство влияло и на развитие национальных особенностей в каждом из европейских народов. Рыцарство сближало их, но не обезличивало. Под непосредственным влиянием рыцарства всюду развилась национальная литература, главными создателями которой стали привилегированные, рыцарские классы. В этом отношении духовенство уже не могло тягаться с рыцарством. И как сильно ни был распространен латинский язык в обществе, языком этой новой литературы стал народный язык, и даже духовные лица, которые занялись поэзией, должны были творить на народном языке. Сильнее всего этот новый дух проявился в среде французского рыцарства: в любовных песнях, сирвентах или «служебных песнях» с их сатирическим оттенком, в стихотворных спорах и диалогических песнях трубадуров. Перечитывая живые и полные свежих поэтических образов произведения талантливейшего из южнофранцузских лириков Бертрана де Борна, поневоле переносишься в те времена, переполненные непрерывным военным шумом, и начинаешь понимать тот пафос, с которым он обращается к своему ленному владыке, Ричарду Львиное Сердце, или тот неистовый восторг, с каким он описывает битвы и штурмы замков:

Да! Это – это всему предпочитаю:

И сну, и пиру, когда звучит

Мне в уши труба: «Вперед! Вперед!»

И вот уж мчится конь без седока,

Оглашая воздух громким ржаньем…

И раздаются крики: «Дружней, дружнее в бой!»

И воины, сплотившись тесным рядом,

Уже падают на стене —

И у многих, в груди, выставляясь из-под одежды,

Еще торчит копье – причина его страданья!

Тот же воинственный дух иногда побуждает поэтов того времени дерзновенно поднимать голос и против весьма опасных соперников. Так, например, один из северофранцузских поэтов, Гюйо Провенский, не церемонясь, описывает римский двор, «преисполненный тяжкого греха, вместилище злобы, источник всяких пороков». При этом он рассказывает о продаже и