Я — твоя Кошка (СИ) - Нани Кроноцкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну да. По башке бы дала, образно выражаясь. А спрятав меня у Абрашек, Кот развязал себе руки.
— Есть такое заклинание… «граве гравамина». Оно заставляет вспомнить и бросить в лицо все накопленные друг на друга обиды. Ты меня тогда поразила, говоря откровенно.
— Своей глупостью невозможной? — я констатировала печально. — Граве гравамина… в переводе с латыни: «могила обид». Симпатичное заклинание.
— Светом своим поразила, моя мудрая радость.
Поцелуй нежный в висок, он обнял меня крепче.
— Так и запишем. «Достоинств других у мудреной Илонушки не обнаружено, зато свету в ней было…»
Он рассмеялся беззвучно и снова нежно поцеловал.
— Женщины меня часто хотели. Мы, оборотни, это чутко чувствуем, чуем. Мной восхищались, издалека любовались. Но никто никогда не любил. Даже Мария. В детстве я ей казался отражением отца, потом вырос и сам стал похож на нее. Сама понимаешь…
Нормальная женщина промолчала бы. Но где тут нормальные?
— А Гира? Марк, но так не бывает!
— Демоны не умеют любить. Мы с тобой не умеем летать, а они вот такие. Ты пойми: я никогда себе не принадлежал. Кот — само воплощение истинной Инквизиции. Кот должен быть идеален во всем. Кот не имеет права на слабости и ошибки.
— Ты и так идеален, — я убежденно сказала. — Во всем.
— Точно. Только дай-ка я вспомню, сколько раз за наше близкое, но кратковременное знакомство ты вытаскивала меня из… как бы так поделикатнее выразиться…
— Задницы? — я никогда не была деликатной.
— Даже глубже. Все это время идеальный я ошибался, был слаб, говорил не те слова, выглядел постоянно как полный придурок. А в твоих глазах я ни разу не видел осмысленного осуждения, Лю. Ты меня неизменно любила, прощала и ничего взамен не просила. Я думаю постоянно: «За что мне такое счастье?»
— Да уж… незнамо откуда взявшееся «Зеркало» с непонятной наследственностью и загадочным для всех даром. Подарок судьбы, да и только! — сказала правдивая я.
Марк вдруг наклонился назад, лишая меня тепла рук, но я даже поежится не успела, как на укутанные в спальник колени легла толстая папка-планшет в потрепанном кожаном переплете.
На ее грязно-желтой обложке красовалась лаконичная надпись: «Личное дело Спекуло Анны Иоановны, двадцатого июня 1856 г. р».
«Зовут, как мою маму», — почему-то подумалось. И день рождения у них в один день.
Пальцы сами потянулись к потертым завязкам, но муж отчего-то поймал мою руку.
— Это и есть мой третий подарок. Озеро, кольца и это. Но он непростой. Скажи, Лю, ты готова узнать тайну твоей необычной семьи, даже если она окажется некрасивой и горькой?
— Я?
Все прозвучавшее оказалось до такой степени неожиданным, что я растерялась.
Моя семья необычна? В ней есть тайны, настолько серьезные, что Марк называет их горькими и некрасивыми? Мой папа, самый секретный член нашей семьи, давно уже вышел на пенсию. Кот мне собрался поведать военную тайну?
— Только «да» или «нет», — за спиной прозвучало спокойное.
— А если я скажу «нет»? — спросила его осторожная я.
— Получишь винтажную папку с пачкой девственно-чистой, красивой бумаги. Всего-то. Ты имеешь право на душевное спокойствие и неведение.
Ну да!
После таких слов спокойствие мне гарантировано, я уверена. День и ночь буду думать о тайнах семейных и такое придумаю… Фантазия у меня очень богатая, вся в мамочку.
— Тогда открывай. Но я тебя предупреждал.
Не Кот он, а змей.
Я потянула завязку и лежащий на моих коленях планшет послушно раскрылся, как будто бы он меня ждал.
Титульный лист, круглая печать Инквизиции, надпись каллиграфическим почерком:
«Король Анна Иоановна, в девичестве Анна Спекуло.
Инициирована 15 мая 1883 года в возрасте двадцати семи лет. Место инициации: Москва.
Ритуал проведен, высшей светлой ведьмой Апполинарией Гнедош, в день коронации Александра III Романова.
Упомянутая ведьма ритуальный отчет своевременно отправила в московский филиал Инквизиции с пометкой: „Известных мне способностей у иной Анны Спекуло не нашлось“. Однако впоследствии Анна проходила обучение под руководством А. Гнедош и была приписана к Московским Дозорам в качестве внештатного мага защиты».
Три раза прочла эти строки. И с каждой минутой мне все больше сказалось: я сказку читаю. Фэнтези: ведьмы, дозоры, иные. Морф сидит рядом безмолвно.
А, нет, Кот это — реальность.
Перевернула страницу. Бросила взгляд и от неожиданности даже зажмурилась.
У нас дома никогда не было детских маминых фотографий. Бабушка говорила, что все потеряли при очередном переезде. Мама просто молчала, а мне и недосуг было расспрашивать. Отцовские были, а мамины начинались с момента их свадьбы. А тут… Старинные фотоснимки, датируемые концом уже позапрошлого века.
Девочка в гладком платьице, кружевных панталонах, с плюшевым медведем в руках и с огромным бантом на голове. Суровая гимназистка в форменном платье и толстой косой, перекинутой через плечо. Молодая, совсем юная девушка в строгом клетчатом платье с кружевным отложным воротничком, гладкие темные волосы локонами рассыпаны по плечам, строгая и серьезная улыбка.
Это была моя мама. Не какая-то неизвестная барышня, похожая на нее, а именно мама. Только она так держала перчатки в руках, чуть оттопырив мизинец. Только у нее я видела такую улыбку, когда рот улыбался, а все остальное лицо оставалось печальным.
Рядом красовалась еще одна надпись:
«Вивацитас. Иная деинициированная решением Инквизиции по личному запросу. Причина проведения ритуала — брак с человеком. Прошла обряд очищения памяти и сознания. В сейфе Инквизиции оставила письмо для потомков».
Ничего некрасивого в этой истории я не нашла.
Горько? Не знаю. Не чувствую. У меня получилось отличное детство, и не окажись я на пути мимикримов, выведших на мою персону Кота, кто знает, чем бы дело закончилось.
— А где письмо? — хрипло спросила я мужа.
— Больше ничего не хочешь спросить? — он произнес удивленно.
А, ну да. Кто мои дедушка с бабушкой? Тоже иные? Откуда вообще это «Зеркало» в нашем роду?
Вопросы плодились, выскакивали на поверхность сознания и пропадали, не успев за язык зацепиться.
— Письмо мне не дали, заберешь его из архива сама, — Марк вдруг теплой ладонью погладил меня по голове, словно ребенка. — Когда твоя мама встретила твоего отца, ему было двадцать четыре. А ей девяносто четыре. Выглядели они ровесниками, она вивацитас — долгоживущая. Как и все мы, смертные иные.
— Жуть какая, — я отчетливо представила себе эту картину. И пропасть между влюбленными тоже представила.
— Да. Он ухаживал за ней три долгих года. И в девяносто семь лет твоя мама сдалась.
— А память зачем
