Рипсимиянки - Арм Коста

молитвы и крестилась вслед за Григором. Не упустила из виду и жену царя – царицу Ашхен, нашедшую в себе силы простить любовную лихорадку мужа к юной Рипсимии. Люд, собравшись на погребении христианок, теперь не ждал зрелища, не шутил, не стоял равнодушно, разинув рты, – молчал, тужил вместе с землёй и небом, жалел женщин, погибших за свою идею глупой смертью, несправедливой смертью.

О, кто бы мог знать, что их смерть станет зерном, взросшим на крови и слезах!

А люди всё шли: христиане и язычники обтекали царский дворец, приносили цветы за упокой душ. «Аминь» летело в небо и рассыпалось пылью.

Назени подошла к Григору и робко обратилась к нему:

– Григор?

Он повернулся всем телом – старец с совсем юной душой взглянул на женщину, окликнувшую его. Не сказав ни слова, Григор растроганно поклонился – благодарил, что живой.

– Среди умерших нет Мане, – тихо обронила Назени. – Спасена!

Никто не видел её, никто не знал, куда пошла Мания, – лишь Бог ведал, где она.

ГЛАВА 25. ВЕЛИКОЕ НАЧАЛО

Слабый, неясный свет косо падал на чешуйчатую, как змея, дорогу, по которой ступали дивные люди. В их глазах отражалась усталость, а слегка загорелые лица выражали невозмутимость, умиротворённость. Временами путники переговаривались друг с другом, переглядывались, останавливались на минуту и шли вперёд, словно не могли свернуть. Голод в их глазах был ярким и в то же время временным явлением, от которого спасали хлебные лепёшки или глоток молока.

По коже Нуне разливалось тепло. Солнце пригревало, но девушка не рада была ему, ей хотелось бы, чтобы его кто-то забрал с собой или вовсе погасил. Фигура в длинном одеянии заставила прохожих задержать на ней свой взгляд, одна женщина и вовсе остановилась – удивилась тому, что было в руке незнакомки.

– Девушка, постой! Ты христианка? – за спиной Нуне послышалось восклицание на иврите, но девушка не обратила на него внимания.

Иудейка лет сорока догнала Нуне и с нескрываемым волнением впилась глазами в крест – юная дева обхватила его пальцами, прижимала то к бедру, то к груди, словно боялась, что у неё отнимут самое дорогое сокровище.

– Ты же христианка, так? – накинулась с расспросами женщина. – Ты не понимаешь меня? Глуха? Нема?

Нуне не отвечала, не желала говорить, а иудейка продолжала терзать её своими вопросами. Непослушные локоны женщины развевались по ветру, выбивались из-под платка – она то и дело их убирала с щёк, нервничала, злилась на горячий ветер. Уставилась испытывающим взглядом на неразговорчивую, странную христианку.

– Да, христианка, – грустно ответила Нуне, – видишь, несу крест: он – память, покаяние, прощение души моей.

– Спрячь его, прошу, в землях этих не добры к христианам.

Не смолчала на предостережения женщины, не смогла не сказать, что одному Богу решать, жить ей или не жить, и что совсем скоро люди перестанут бояться христианства и наказания за веру в Христа – всему своё время, всему есть свой час. Всё образуется. А крест в руке – оружие и щит.

Объяснялась перед иудейкой, стояла с израненным сердцем, с горе-мыслями, молилась внутри себя, продолжая идти, хотя тело, пронизанное усталостью, не слушалось. Женщина отбилась от кучки людей, но продолжала слушать Нуне, и когда та закончила поток своих внезапных мыслей, предложила:

– Пойдём с нами, девушка, направляемся мы в Мцхету из Иерусалима, дабы увидеть гробницу Сидонии, поклониться ей, просить её и благодарить за то, что уберегла ризу Спасителя, что объединяет нас, учеников Господа, и помогает нам.

То ли живая, то ли мёртвая Нуне пришла в себя: разговор с верующей женщиной будто разбудил её после долгого страшного сна, который всё никак не закачивался. Думала не подпускать к себе чужую душу, не хотела ни говорить, ни видеть людей – слишком много боли они ей принесли, слишком много горя и зла, не с кем уже было советоваться, некому было помогать – одна, без сестёр. Одна!

– Пойдём… – вырвалось из уст Нуне и растворилось, словно соль в воде, без следа.

Пришлось догонять людей, от которых отстала иудейка. Молчаливость девы постепенно проходила, видимо, встретившаяся ей женщина была специально ниспослана, чтобы спасти Нуне от горя, заговорить её, успокоить.

– Слова порой бывают лишними, гораздо ценнее поступок. Не знаю, что могу сделать для тебя, не знаю, как вылечить твою боль, заполнить твою утрату – да и можно ли её заполнить… Могу лишь подбодрить тебя словами, поддержать. Господь, наверное, посылает нам страдания, чтобы и мы, люди, ощущали его боль…

– Ощущали себя людьми, – прервала иудейку Нуне. – Я знаю, что я человек, но чувство внутри болит, и дай мне, Господи, сил, чтобы прожить и пережить его.

– Переживёшь, девушка. Таких, как ты, записывают в историю!

Дорога в Мцхету не была короткой, и чтобы Нуне не хмурила лоб от усталости, путница решила рассказать ей историю, почему же, собственно, она и другие люди идут в далёкие края.

– Жила в Иберии дева по имени Сидония – чистая, добрая, воспитанная матерью Саррой вместе с единокровным братом Элеазаром в вере и преданности Богу. И вот глубоко верующему человеку, учителю, брату Сидонии, выпала миссия – отправиться из Иберии на неправедный суд, который собирались вершить над Христом. Мать и сестра слёзно умоляли Элеазара не судить невиновного, не присоединяться к убийцам Его, палачам, врагам Его. Просила Сидония любимого брата о вещи или мелочи, принадлежащей Тому, кого будут предавать суду, – на память как о чём-то великом для всего человечества. И пообещал Элеазар выполнить просьбу сестры, ибо любил её и не мог отказать ей. После распятия Христа принялись палачи решать, кому же достанутся одежды Его: четверо получило по одному лоскуту, а хитон поделить не смогли, ибо цельным соткала его Дева Мария – ни разорвать, ни разрезать, иначе расползётся на нити. И было так: «Распявшие же его делили одежды его, бросая жребий». (Мф.27:35). И выпал он, как знак судьбы, палачу, который охотно продал его Элеазару – и повёз он сестре хитон, как и обещал. Встретила Сидония брата в трауре и слезах: мать их, Сарра, умерла в ночь казни Христа, ибо почуяло сердце праведной женщины беду, не выдержало боли и крика Невиновного. И прижимала дева к сердцу сокровище, привезённое братом, – прижимала и просила облегчить её страдания, благодарила за вещь, приносящую великое Спасение и Любовь Господню, а вскоре и сама ушла вслед за матерью. Царь Иберии, услышав о деве и хитоне, оставшемся в её руках, возжелал не только взглянуть на верное дитя Христа – Сидонию, но и забрать Христовы одеяния себе. Не смог – приросли они к деве, сроднились с телом её и душой. А второе чудо произошло во время погребения Сидонии и молитвы, которую читал её брат, провожая сестру в последний путь: земля загудела-заревела и раскрылась, приняла в свои объятия гроб девы, преданно и беззаветно любящей Христа. Ныне все верующие в Бога идут в Иберию, чтобы помолиться и взглянуть на гробницу святой – и тебе туда нужно, облегчение получишь, ответы на вопросы свои узнаешь, прощение заслужишь.

Глаза Нуне внезапно и зачарованно загорелись, будто две звезды на ночном небе – пылали ясно, пылали жизнью. Примкнула она к иудеям-паломникам, шла навстречу неведомой земле с крестом в руках и Господом в сердце.

***

Ещё вчера Мания была в шаге от смерти, а сегодня её каратель – Тиридат беспомощно лежит в предсмертном бреду; вчера она верила в Бога, а сегодня – он, убеждённый христоненавистник, читает молитвы; вчера она бежала от его гнева, а сегодня царь бежит от своего греха навстречу раскаянию. Вчера я, но завтра – ты!

Взмахи крыльев ангелов сменяли дни на ночи, а ночи – на дни. Мания брела, сама не ведая куда, а примкнуть к людям не могла, не хотела, ведь и среди них можно быть одиноким. После катастрофической бури наступает не только полная разруха, но и спокойствие. Всё, что вынесла, – позади, буря и разруха – позади, впереди – полное равнодушие.

Её одежда износилась так, что превратилась в лохмотья, бурые, грязные, «украшенные» каплями крови её сестёр. По дороге пастухи спрашивали, кто она и нужна ли ей помощь, угощали едой, но Мания отказывалась, брела дальше.

Горы Даранаги скромно стояли, ожидая встречи с человеком. Их радушие было весьма скромным: