Рипсимиянки - Арм Коста

высокую волю правителя или врёт ему? Знаешь, что такие ошибки смываются только кровью?

– Знаю, и я этого не боюсь! И тебя не боюсь! Я равнодушен к наказанию! А вот ты уже наказан, и жизнь твоя ничего не стоит! – рассмеялся Вардан. Правда так и лезла из его уст. – Ты умрёшь, ты уже умираешь от собственной злости! Как же ты глуп!

– Что?! Да как ты смеешь, грязный волчонок! – выкрикнул Тиридат, а затем выхватил меч из-за пояса рядом стоящего Мелкума.

Холодный металл вошёл в сердце молодого мужчины. Вардан закрыл глаза и гордо поднял голову: не хотел видеть лица ненавистного убийцы, желал лишь перед смертью оживить воспоминания о Рипсиме, видеть её лицо, слышать её голос. Смелый армянин упал на холодный пол, сделав его горячим, кипящим от крови и безумия и застыв в вечном спокойном сне.

Тиридат, не сказав ни слова, протянул Мелкуму меч и вернулся на трон: страшные чёрные силы сделали царя непривычно сдержанным.

– Жизнь легко превратить в руины, – произнёс он, откинув голову назад и закрыв глаза.

– Я распоряжусь, чтобы вынесли труп. Что прикажешь делать с телами… женщин?

– Прикажу тебе проваливать отсюда немедленно – чтобы не было здесь твоего смрада. Не появляйся, больше никогда не появляйся на моих глазах. Я запрещаю всем, и особенно запрещаю тебе, касаться своими грязными лапами девичьих тел.

О том, что христианство любой ценой, даже ценой смерти, не должно расцветать, напоминали тела убитых верующих: мужчин, женщин, стариков, детей оставляли на площади вокруг дворца, и в течение нескольких дней трупы страшили горожан, предупреждали, что так будет с каждым, кто станет поклоняться Христу. Выдуманная вера, по словам правителя, должна прийти в упадок, испариться, забыться. Не царь виноват, что умирают его люди, – виноваты люди, которые умирают непонятно за что и ради чего. Хочешь дисциплины – покажи раз-другой всем, что произойдёт с теми, кто её нарушит.

Тиридат не знал, как спастись ему от величайшего безумства, настигшего его, – изливал его на слуг, сыпал тяжкие оскорбления в адрес всех, кто попадался ему на пути, обвинял Мелкума и самого себя в содеянном преступлении. Душевная хворь паутиной оплетала разум правителя, отравляла его хуже любого яда, а затем и вовсе свалила с ног.

– Никто не вправе мне повелевать, что делать, ведь я – великий Тиридат – правитель Армении, владыка всех её земель! – говорил в бреду царь. – Могу сделать муравья своим советником, а советника могу превратить в муравья: и никто не возразит мне, никто не сможет перечить, никто не остановит меня и не осудит! Тот, кто не согласен со мной, – тот против меня! Того ждёт смерть!

– Я безостановочно плачу и безмерно сожалею о хвори царя. Подлая… подлая болезнь сломила его сильное тело и поразила его светлую голову, возможно, страшная печаль и сокрушительная волна переживаний упали на бедного правителя, и он не в силах был противостоять им. Просите богов вернуть ему прежний рассудок – пусть не дадут ему разрушить самого себя! Этот недуг быстро поражает человека, превращая его в немыслящее существо, – поведал Мелкуму врачеватель и ушёл прочь.

***

Назени проходила мимо людей, не поворачивая головы. Какое несчастье и какая свобода ютились в груди этой женщины! Никого не желала ни видеть, ни слышать – шла к Нуне! Шла быстро! Боялась, что не успеет рассказать ей всё, что поведал Баграт. Возвращалась от него, жалея измученных христианок, ведь такое зерно было посеяно Богом – и оно не взошло… Изнурённые зноем армянки сочувственно смотрели на убитую горем Назени – заплаканную, чёрную от боли, и охали: «Красивая, а такая несчастная! Куда же она идёт, бедняжка? Бледна, словно на казнь идёт!» Назени останавливалась по дороге несколько раз и, опираясь на придорожные камни, хныкала – рыдать навзрыд не было больше сил.

– Нет сил, Господи! – закричала она в пустоту.

И снова она двигалась дальше. Пришла к Нуне с вывернутой наизнанку душой и без надежды, упала к ногам девы и умоляла простить, а за что – так и не смогла выговорить, крик со слезами и тошнотой не давал словам родиться на свет, сумасшедшая тоска грызла клыками и скребла когтями душу женщины.

– «Прости нам грехи наши, ибо мы прощаем всякому должнику нашему». (Лк.11:4).

Нуне тоже плакала, и слёзы катились по молодому личику, по щекам, по нежным губам. Назени сжала руку девы и тихо прошептала:

– Не уберегли…

Нуне, сидя на маленьком стульчике и смотря в одну точку – крохотную, ничтожную точку в доме армянки, молчаливо гладила руку спасительницы, а затем, набравшись сил, спросила:

– Наша тайна раскрыта?

И Назени рассказала в отчаянии, на одном дыхании, страшную и обжигающую, как отравленная стрела, весть о том, что всех без исключения монахинь Тиридат убил, что Инри был отправлен к Диоклетиану, а возможно, Господь уже забрал его к себе на небеса. До самого последнего момента Назени надеялась, что Тиридат передумает и отпустит дев или бросит их в тюрьму, заставит прислуживать ему, ведь они не убийцы и не преступницы. Но нет, беспощадно убиты верующие, оставлены их тела бездыханные на палящем солнце и под проливным дождём прохожим на смех.

Нуне вскакивала и снова падала на стул, отступала от Назени, разводила руками, закрывала глаза…

– Чужая земля, чужие люди, чужая жизнь, так может быть – смерть будет родная? – воскликнула послушница, но спохватилась, ударила по губам себя за жуткие слова и разрыдалась. – Потерять самых близких людей – это уже смерть. Я мертва, – обречённо, с затуманенным взором произнесла Нуне.

Тучи надвигались, превращаясь в большую серую простыню на полупрозрачном небе. Каким чудом Нуне осталась жива – никто не понимал, однако чудо не случается дважды, поэтому ночью Назени и Нуне принялись готовить свёртки с едой. Время нетерпеливо дышало христианкам в затылок – нужно было торопиться.

– Они думают, что Рипсиме – это ты! – горячо прошептала Назени. – Воины царя бродили по округе, заходили в каждый дом и допрашивали хозяев, разнюхивали, где ты! Тебе нельзя здесь оставаться, они могут с минуты на минуту прийти за тобой! Для нас всех будет великим счастьем, если ты останешься жива!

Назени убеждала и себя, и Нуне в том, что человек не может жить в страхе и безнадёжности – нужно уходить от плохой жизни, от плохих людей, от опасности, которая здесь, в землях Армении, поджидает христиан на каждом шагу: Тиридат всё про всех знает, всё видит и всё слышит, обо всём догадывается.

– Ему слышен даже шорох змеи под камнем! – твердила Назени.

Может, потому они и шли тихо, торопясь, брели нехожеными тропами, прислушивались к тишине. Земля не гудела – и слава Богу. Никто не следил за женщинами – и слава Богу. Слёзы текли из глаз и разлетались по ветру – кому они нужны и зачем? Они шли к яме молча, с надеждой, спросить у Григора, как быть.

Нуне поведала Григору о гибели сестёр и о своей боли в душе, а в ответ услышала:

– Это проклятье, дочка, и оно приходит к тем, кто поддаётся власти, самохвальству, похоти и нелюбви к ближним. Беги от проклятых людей, беги от безбожников, беги туда, куда велит тебе сердце, куда ведёт тебя Бог!

– Куда мне бежать, подскажи, Отец!

– Твой путь – в твоей руке… в твоей руке… – голос эхом вырвался из ямы.

– Послушай Григора, – молила Назени, – недолго здесь будет царить тишина, ещё чуть-чуть и зазвенят плети и мечи. Не смей возвращаться сюда, если жизнь тебе дорога. Беги, даже если за тобой никто не будет гнаться!

– Прощай, добрая армянка. Прощай, сестра.

– Иди с Богом и помни, что никто не вправе определять, когда и какой смертью тебе умирать!

Острый жёлтый месяц то любопытно выглядывал, то заходил за тучи. Красная пыль падала на ноги Нуне, покалывала, словно стекло, врезалась меж пальцев. Девушка шла долго-долго. Она думала, что уже находится на том свете, ибо что её может держать на этом? Всё спало: и черноволосые и чернобровые красавицы-армянки, и степи с их зелёными, жёлтыми, красноватыми травами, и базары… Лишь мысли не спали, блуждали в туманной голове. Нуне поняла, что уже ничего её не волнует, она