Дитя урагана - Катарина Сусанна Причард
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вечером в поезде я все жалела, что мне не удалось подольше пробыть в Британской Колумбии. Поездка в горы, доброта их обитателей, лесные богатства страны — сколько тут крылось новых тем и сюжетов! Но то была чуждая мне среда. Я знала — только долгие годы слияния с этой страной и ее народом помогли бы мне понять их, но я навсегда была уже связана с Австралией.
В Скалистых горах наш поезд задержала метель. Пришлось ждать, пока снегоочистители освободят пути от заносов. В купе стояла такая жара, что я то и дело выбегала глотнуть свежего воздуха на площадку, откуда меня упорно гнал проводник, уверяя, будто здесь человека легко может снести в сугроб, а там поминай как звали!
В результате задержек мы прибыли к месту пересадки на железнодорожные линии Соединенных Штатов с опозданием. Было два часа ночи, и поезд, с которым мне следовало ехать, давным-давно ушел. По словам проводника, следующий поезд в Штаты отправлялся лишь после полудня. Станция была безлюдна, если не считать двух носильщиков-негров. Я спросила, где тут можно устроиться на ночлег. Проводник ухмыльнулся и назвал адрес пансиона, где жил он сам. Сочтя за лучшее не пользоваться его советом, я приготовилась просидеть остаток ночи в зале ожидания. Вблизи не видно было жилья, но напротив станции виднелись огни — по всей вероятности, там помещалось кафе.
Я отправилась туда. Вдоль одной стены кафе тянулась стойка, у которой на табуретах сидели несколько мужчин, судя по виду, жители дикого Запада. При моем появлении они все обернулись и, тараща глаза, следили, как я села за один из столиков и стала ждать, когда женщина, стоявшая за стойкой, подойдет ко мне.
Немного погодя она подошла, и я спросила кофе и пирожков — мне казалось, что именно так положено в Америке. Когда женщина принесла еду, я объяснила, что еду из Австралии в Нью-Йорк и опоздала на поезд.
— Господи! — фыркнула она. — В нам из самой Шотландии добираются, и то ничего.
Она сказала, что поблизости от депо переночевать негде, а до ближайшего городка несколько миль. Я спросила, не может ли она по телефону вызвать такси, чтобы мне добраться туда. Она охотно согласилась, и я услышала, как она кричит в телефон:
— Говорят из Центрального ресторана, прямо против Главной Северной станции, у нас тут одна женщина желает кэб!
Я была несказанно благодарна ей, когда к кафе подкатил древний, запряженный лошадью экипаж и сонный старик извозчик повез меня темной дорогой в городок, в гостиницу. Мне отвели там просторную комнату, и я тут же заснула; разбудила меня цветная служанка, сверкая улыбкой, она говорила:
— Голубушка, может, вам завтрак подать?
Экспресс на восток отходил вскоре после полудня: давешний старик извозчик поджидал меня у гостиницы, чтобы доставить на станцию. Он очень радовался, что увез меня накануне из кафе, и теперь считал своей обязанностью позаботиться, чтобы я успела на поезд.
Экспресс шел из Сиэттла; в пульмановском вагоне было душно, стоял противный дух людей, которые ели, курили и спали здесь. Снег набивался между рамами окон, а внутри с каждым часом становилось все удушливее. Весь день поезд мчался по заснеженной равнине; ближе к ночи пассажиры заваливались спать на койки за зелеными занавесками. Изредка под звон поездного колокола из окружающей белизны вдруг непонятным образом возникал какой-нибудь город. А посреди прерий иногда из сугроба вился дымок. Это топилась печь на одной из погребенных под снегом ферм. Меня пугали эти необъятные снежные поля, в которых словно вымерло все живое.
— А посмотрели бы вы на них весной, — говорила пожилая женщина, моя попутчица. — Все зеленеет, так и кипит разной живностью.
Эта женщина и ее муж сели в вагон на одной из станций среднего Запада, имея при себе внушительную корзину с провизией. Мы мило болтали, пока не наступало время очередной еды, и тогда все свое внимание они отдавали содержимому корзины.
Еда в вагоне-ресторане стоила дорого, и я позволяла себе только самый скромный завтрак и вечером — обед. А в полдень мои попутчики раскладывали на столике у меня перед носом свои припасы и самодовольно жевали цыплят и пироги, в то время как я разглядывала пейзажи за окном. И они ни разу не предложили мне ни крошки, что было бы совершенно немыслимо в Австралии.
У нас в Австралии обычай требует в далеком путешествии предложить хотя бы бутерброд или фрукты каждому, кто окажется рядом с тобой и не ест, когда ешь ты. Мало того, я знаю людей, которые всегда в дорогу берут лишнюю провизию на случай, если попадется нерасторопный попутчик или попутчица, не запасшиеся едой; правда, теперь в поездах дальнего следования торгуют фруктами, печеньем и шоколадом. И позже меня не раз поражала эгоистичность американцев, столь разительно отличающаяся от щедрости и дружелюбия австралийцев. Американцы — те, кого я знала, — обычно были слишком заняты, слишком озабочены своими собственными делами, чтобы интересоваться кем-либо еще.
Спертый воздух и вонь в вагоне стали невыносимы. Я ухитрилась простудить горло и чувствовала себя совсем больной. К моей радости, оказалось, что можно на несколько дней остановиться в Чикаго.
Так я и сделала и два или три дня провела, осматривая этот город. Но очень скоро обнаружилось, что зимой в Чикаго выходить из дому в обычной кожаной обуви довольно рискованно. Отправившись в первый раз побродить по городу, я стала скользить и спотыкаться, словно основательно приложилась к бутылке; пришлось повернуть обратно. До дома, где я снимала комнату, я добиралась, хватаясь за стены и ограды вдоль тротуаров.
— Ну и ну, — отдышавшись после приступа смеха, сказала хозяйка. — Вы что ж, не знали, что в Чикаго в такую погоду шагу не ступишь без галош?
Срочно обзаведясь галошами, я отправилась морозным вечером послушать негритянского оратора Букера Вашингтона, который выступал в небольшом зале на берегу озера. Это по сей день остается самым ярким из моих воспоминаний о Чикаго.
