Любить и мечтать - Вера Кузьминична Васильева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как-то раз пришел ко мне брат Вася, снисходительно полюбовался нашим любимцем, потом решил покурить — открыл в лоджии окно и забыл закрыть. Сидим за столом, шутим, пьем-едим и вдруг вспоминаем о Филимоне, а его нет… Ищем в квартире, в коридоре, на лестнице. Охватывает паника, идем на улицу, во двор. Зовем, уже темнеет, а его все нет… И вдруг откуда-то тихое жалобное «мяу»… Снова ищем, и снова нет его, только звучит то ли в ушах, то ли наяву тихое «мяу»… Заглядываем под кусты, под машины, и вдруг из-под одной из них в темном дворе сверкнули его глазки… Сидит… наш малыш… Какое счастье! Несем его домой, тельце Филимона вздрагивает, носик разбит, но мы счастливы… Потом снова врач, лечение, лекарства… выхаживаем, и снова чудесные минуты радости, покоя, заботы согревают наши сердца.
По утрам наш Филимон, наслаждаясь покоем, нежится на солнышке, принимая самые обаятельные позы, вытягивает лапки, показывает белый животик… Заметив, что я проснулась, он, подождав, пока встану, солидно вышагивает к кухне, где я его кормлю, но прежде чем начнет есть, он ходит около моих ног, трется мордочкой о руки, выражая свою благодарность. Тихо мурлыкая, очень деликатно съедает свою еду и потом сидит и облизывается, жмурит глазки, а я радуюсь и разговариваю с ним, как будто он все понимает. Ну конечно, понимает! Разве можно не понимать, когда любят?!
Я очень любила вернуться домой, открыть дверь, и на пороге увидеть Филимона — сидит, жмурит свои сонные глазки, вытягивает спинку, подрыгивает задними лапками, а потом шаловливо ложится, склонив головку, и ждет моих ласк. Долго наслаждаться собой он не дает, через минуту спокойно покидает меня, солидно идет к своему домику, сверкая пушистыми «галифе» на задних лапках, за что мы его прозвали «Штанишкиным».
По утрам и вечерам я слышала бархатный, ласковый голос моего мужа — это он разговаривал с нашим Филимоном. И какие чудесные, нежные слова он находил для этого теплого, пушистого, шаловливого комочка, этого таинственного существа, которое рождает в душе радость любви и заботы. Как же это здорово, что Дашенька не послушала меня и привезла его к нам.
У времени в плену
А сейчас я хочу немного поговорить о тех изменениях, которые произошли за последние годы в нашей стране. Вся моя сознательная жизнь прошла с ощущением, что советский строй вечен, что так будет всегда. Мы к этому в искусстве уже приспособились, о наших недостатках мы говорили через искусство, через театр, через поэзию. Разрыв между фальшивой риторикой и реальностью жизни был велик, но это питало наши гражданские чувства, и через театр наши нервы взывали к душам людей, чтобы они оставались людьми. И зрители шли в театр не только за развлечением, им хотелось вместе с нами уносить из театра и чувство протеста, и чувство общности, и веру во что-то высшее и справедливое.
Я вспоминаю художественный и гражданский успех спектаклей театра Любимова на Таганке и наши лучшие спектакли, поставленные Валентином Николаевичем Плучеком, — это и трилогия Маяковского «Клоп», «Баня», «Мистерия-буфф», и «Дамоклов меч» Назыма Хикмета, и «Василий Теркин» Твардовского, а также «Доходное место» Островского в постановке Марка Захарова. Большинство из этих спектаклей были запрещены или осуждены как идейно невыдержанные. Это было драматично, но прекрасно. А сейчас ставить можно все что хочешь и как хочешь, и, оказывается, это не приносит счастья. Деньги страшнее, чем цензура. Низкий уровень культуры зрителей — интеллигентные люди с небольшой зарплатой, но с любовью к искусству, не могут себе позволить походы в театр из-за дороговизны билетов, а те, кто имеет материальную возможность, предпочитают развлечения иного рода или идут в ногу с модой, которая насаждается показом по телевидению огромного количества плохих голливудских фильмов и отечественных сериалов, среди которых лишь изредка появляются действительно достойные произведения.
Мне вспоминаются годы перестройки. Она была воспринята народом и интеллигенцией с верой и надеждой на лучшее. Как мы все слушали по телевидению выступления Михаила Сергеевича Горбачева, подпадая под обаяние его внешности и манеры поведения. Как смешно, что нас всех сначала немного раздражала элегантность и нарядность его супруги Раисы Максимовны. А потом, после ее смерти, эти же ее качества стали дорогими в воспоминаниях о ней.
Как мы все прилипали к телевизору, когда транслировали заседания депутатов. Каким любимым был Собчак. Мы вдруг увидели, что среди руководителей много умных, умеющих прекрасно выражать свои мысли людей.
Помню то чувство боли, когда не давали своими возгласами говорить Сахарову, и как он упорно и мужественно оставался на трибуне и договаривал то, что считал нужным.
И вот появление Бориса Николаевича Ельцина, мощного, сильного, полного обаяния, которое исходило от его личности. Еще не будучи президентом, он был в гостях в Доме актера, который тогда находился на Тверской. Мы сидели в кабинете Александра Моисеевича Эскина, редчайшего талантливого директора этого Дома. Пили чай с печеньем и конфетами. Борис Николаевич был так прост и так близок к людям, что я, сидя с ним за столом, осмелела и спросила, будет ли он таким же простым и доступным, если станет президентом. И он ответил, что не изменится, что всегда будет таким, какой есть.
Все это было так необычно, вдохновенно, и так верилось, что будет так, как каждый наивно надеялся. Распался Советский Союз, но многим казалось, что да, будут называться республики государствами, а по существу дружба останется и все мы по-прежнему будем вместе.
И теперь, когда все новое уже установилось, как ужасно сознавать, что Россия одинока, с какой нелюбовью от нас отошли бывшие республики, хотя я уверена, что люди на бытовом уровне относятся к нам хорошо. Я сужу по тому, как встречают спектакли, когда мы гастролируем на Украине, в Прибалтике, Белоруссии. С какой жаждой и любовью зрители встречают наши спектакли, смотрят на нас и со слезами на глазах дарят цветы тем, кого знали многие
