Александр Дейнека - Пётр Германович Черёмушкин

хоть не очень жалко будет. Желаем всего хорошего, ждем Петра обратно, чтобы он рассказал про ваше житье-бытье. Крепко целую вас обеих. Сима»[149].

Преподавать стало некому, все студенты ушли на фронт, дипломники тоже отправились на войну вместо того, чтобы рисовать. Тем не менее именно в годы войны особенно обострилась и нашла свою неповторимую форму индивидуальность каждого художника. Война отодвинула прочь очень многие довоенные благоглупости, страхи и обиды, потребовала от каждого человека высочайшего напряжения сил, жертвенности и самоотдачи.

В октябре 1941 года Дейнеку отстраняют от преподавательской работы в связи с отсутствием студентов, но на фронт не отправляют — он нужнее в тылу. Постепенно он переключает свое внимание на мрачный военный быт города, к которому приближается враг. С октября 1941-го по март 1942 года он делал плакаты для «Окон ТАСС», изготавливал рисунки для листовок. 16 октября во время печально знаменитой московской паники Дейнека находится в столице, но о его впечатлениях этого драматического дня мы ничего не знаем. 3 ноября немецкие войска вошли в его родной Курск, где находились мать и сестра. Впоследствии он сделает картину «Под оккупацией», на которой передаст мрачные лица соотечественников, оказавшихся во власти врагов. Дейнека начинает делать наброски и зарисовки, пытаясь запечатлеть обстановку, сложившуюся в осажденной Москве. По большей части в условной форме, не создавая ярких портретов, а наоборот, всячески отображая общность судьбы москвичей в ту суровую осень. Здесь нет красоты, а только тревога, холод, настороженность, ожидание беды.

На широко известной картине «Окраина Москвы» Дейнека изображает ощетинившиеся противотанковые «ежи», готовые встретить врага, и мчащийся грузовик с развевающимся над кузовом брезентом. Динамика картины подчеркнуто напряжена. Серое небо, пустые дома, накрытые снегом, — выглядят они так, будто люди покинули их, оставили навсегда. Двери, сорванные с петель, заколоченные окна, проталины в снегу. Как всё это узнаваемо, точно схвачено! Как здорово удается Дейнеке передать атмосферу и настроение времени! «Героический драматизм исторических процессов, происходящий в действительной жизни людей» — так описал картину Владимир Сысоев[150].

Сейчас, когда мы знаем, что судьба столицы тогда висела на волоске, что неудача немцев под Москвой вовсе не была предопределена, картина Дейнеки как ни один исторический документ передает глубочайшее эмоциональное напряжение ноября 1941 года, царившее в городе. Мирная окраина стала оборонительным рубежом. Откуда-то могут вот-вот прорваться вражеские танки. Куда несется этот грузовик? Спешит за новыми боеприпасами или продовольствием, должен доставить на передовую пополнение или просто убегает от приближающихся немецких мотоциклистов? До коренного перелома в войне еще далеко, и Дейнека со свойственной ему правдивостью демонстрирует это в своем бессмертном полотне. По своей поэтике «Окраина Москвы» сравнима своей безысходностью и трагизмом со стихотворением Твардовского «Я убит подо Ржевом». Здесь нет людей — только силуэты и линии, невидимые души и сердца.

Многие москвичи в те месяцы были эвакуированы или самостоятельно бежали из столицы куда глаза глядят. Оставшееся население жило на грани голода. По воспоминаниям Германа Черёмушкина, чья семья жила на чердаке дома 5 по Петровскому бульвару, приходилось жарить оладьи из картофельных очистков, которые раньше выбрасывали на помойку. Кожуру пропускали через мясорубку. Добавляли немного воды, муки и соли. Кофе делали из желудей. Вместо цветов выращивали на подоконниках огурцы и лук — впрочем, эту методику использовали довольно долго, вплоть до перестройки. В некоторых жилых домах было невозможно жить, потому что в результате бомбежек повыбивало стекла, а отопление и электроснабжение отсутствовали. Отец постоянно вспоминал бесконечные очереди за хлебом и патокой, в которых приходилось стоять, чтобы получить хоть какую-то еду. В открытке Александра Робертовича Кизеля, учителя моего деда Вацлава Леоновича Кретовича, отправленной из Москвы во Фрунзе 8 января 1942 года, говорилось: «Со времени Вашего отъезда настроение в Москве сильно поднялось и жизнь приблизилась к нормальной в отношении привычек. Будем надеяться, что она приблизится и в отношении съестного. Привет всем, Ваш А. Кизель». Через неделю старый профессор-биохимик Кизель, основатель кафедры биохимии растений МГУ, был арестован как немецкий шпион и расстрелян на полигоне «Коммунарка». Это характерно для панической обстановки того времени, когда можно было поплатиться жизнью за любое неосторожное слово.

На рубеже 1941–1942 годов Дейнека делает целый ряд живописных работ, отразивших жизнь прифронтовой Москвы. Особенно хороша «Площадь Свердлова в декабре 1941 года». У фонтана перед Большим театром стоит патрульный с красной повязкой. Этот удар красного цвета — единственный признак оптимизма в мрачной гамме красок, которые использует художник. Сегодня мы знаем, что все объекты в центре города были заминированы и должны были взлететь на воздух, если бы немцы вошли в Москву. «Вечер. Патриаршие пруды» — одна из самых запоминающихся картин Дейнеки из серии «Москва военная». Мальчишки, играющие на пруду в хоккей, воплощают неистребимость жизни в любых условиях, даже во время войны. Гигантская сигара аэростата воздушного заграждения плывет в небе над городом, будто грозная летучая рыба, появившаяся неизвестно откуда и отправляющаяся неизвестно куда. И, конечно, примета времени — патруль с автоматами за спиной, которому поручено выполнять приказ коменданта Москвы о расстреле на месте всех паникеров и мародеров, неспешно бредущий по краю Патриарших прудов.

1942 год стал временем тяжелых испытаний как для всей страны, так и для художника Дейнеки. 16 октября в оккупированном Курске умерла его мать Марфа Никитична, о чем он узнал только год спустя, после освобождения города. В феврале вместе со своим другом Георгием Нисским Дейнека выезжает на фронт под Юхнов после того, как немцев отогнали от стен Москвы, и делает зарисовки в прифронтовой зоне. Эти наброски, объединенные в графическую серию «Дороги войны», по своей выразительной силе в полной мере воплотили войну и смерть. Вместе с Нисским они ехали на машине по местности, только что освобожденной от немцев, где повсюду были видны воронки от бомб, брошенные орудия, разбитые танки. «Сквозь вьюгу, снег, который сечет лицо и рвет с плеч плащ-палатки, мчался танк с людьми в нем, в масле, копоти, обледенелыми, с обожженными морозом лицами и заснеженными бровями и ресницами. Это был Микеланджело, барочное буйство человека и природы. Длинный ствол рассекал воздух и стремился вперед. В стороне, на обочине, из снега выступали кверху руки с белыми ногтями и сбитыми клочьями кожи», — писал Дейнека в своих записках[151].

Карандашные зарисовки сделаны мимоходом, но очень точны и лаконичны, отражая именно то, что увидел художник. Он не собирался их выставлять не только потому, что они явно