Замена - Сергей Цикавый

– Еще раз, – объяснила я. – Отсюда: «Мы страхом наполним сердце и кровь…». И без улыбок, пожалуйста. Мэтт, верни музыку на две сорок три.

– Да, мисс Витглиц!

Пульт всегда отзывался так. «Мисс Витглиц… Мисс Витглиц… Да, мисс Витглиц». Репетиция покорно соглашалась со мной во всем – кроме порядка.

Зал шумел, и я временами почти не видела сцену – таким насыщенным был гомон. На рядах переодевались, кого-то щипали, а на галерке, не скрываясь, смотрели видеоролики: там шумели сильнее всего. Кураторы только усиливали беспорядок, гоняя самых громких из конца в конец актового зала. Мне было плохо.

Не больно – просто плохо.

– По-моему, недурно, – сказала пани Анжела. – Да что там – недурно? Здорово. «Черная лотерея» в холле… Хм…

Она листала документ, озадаченно хмурилась, щурилась с интересом. Ее мысли были далеко от сценария: замдиректора думала о чем-то своем, пряча половину лица за свечением монитора.

Я рассматривала алые пятна, плывущие перед глазами, и ждала, когда это пройдет. Удвоенная доза обезболивающего, уколы нейростимуляторов и колкие искры в мышцах ног – так ощущалось утро. К десяти часам я стала видеть полупрозрачные красные тени. «У твоей ELA наркотрип», – без улыбки пошутила Мовчан и вывернула на меня результаты анализов.

Мне хотелось спать, меня мутило от нового сочетания препаратов.

– Можно?

Я повернула голову, глядя, как рядом садится Кристиан. Светло-серый свитер, светлые брюки. Желтое стекло очков, насмешливый взгляд.

Набор пятен.

– Сколько здесь Ангелов? – спросил он.

Тишина, перерастающая в тонкий звон. Ровные тихие басы – тихие специально для меня – таяли в беззвучии. Свет жался к окнам, к лампам, свет рывками покидал помещение, будто отдергивая руки от чего-то холодного и склизкого.

Он раскачивал их – всех сразу. Волна одури была тяжелой, ее рыбий привкус терзал безотчетным страхом, но я успела: «Я – это я».

И меня много.

Рассыпавшись, я погрузилась в себя – в память, в далекие дни, в редкие секунды радости. Когда мой микрокосм попал под удар, его встретили уже десятки «я». Вокруг цвел чужой сад, и я – все я – сидела на лужайке, ожидая дрожи и холода, но все закончилось так же быстро, как и началось. Кристиан приложил указательный палец к ноздрям, посмотрел на пятна крови, расплывшиеся по фалангам.

– Ни одного, – сказал он, потянув носом. – Странно.

Репетиция приостановилась, вскрикнула Элли, а Сирил, вздрогнув, отнял руку: он слишком сильно сжал грудь своей партнерши. Своей ведьмы. В глазах детей таяла муть страха и слабости. Я смотрела на них и закрывалась от дурмана их боли.

Чужой боли.

«Зачем?» – хотелось спросить мне. Зал медленно отходил от удара – самого настоящего ненаправленного персонапрессивного удара. Свет снова вливался в мир, мысль возвращалась во взгляды людей, и на какую-то секунду мне показалось, что я слышу только звуки, вижу только глазами.

– Ты же помнишь, – легко сказал Келсо и улыбнулся. – Все ради боли.

– Простите… У вас кровь течет.

Я подняла взгляд. Около нас, протягивая платок Кристиану, остановилась Элли – еще бледная, с заполошным пульсом, который мне видно даже с метрового расстояния.

– Правда? – он улыбнулся еще шире, принимая до скрежета белую ткань. – Спасибо. С таким подарком не жаль умирать.

– Вы умираете? – серьезно спросила Элли.

«Беги», – хотела сказать я, но вместо этого смотрела на его висок. Кристиана не брала химиотерапия: серые волосы только поредели, сделались как пух, но не выпали.

– Я? Да, – ответил Келсо. – Как раз об этом я разговаривал с вашей мисс Витглиц.

– Вы похожи, – вдруг сказала ученица, переводя взгляд с него на меня. – Вы…

– О, это грустная история, – отмахнулся Кристиан. – Она тоже умирает.

У нее карие глаза с едва заметной зеленой крапинкой. У нее короткое каре. И она не Ангел – во всех смыслах. Я встала.

– Элли, вернитесь на сцену, пожалуйста.

– И подсаживайтесь ко мне вечером в столовой, – добавил Кристиан. – Вам ведь нравится слушать о смерти?

Он оглушил всех, на него подадут рапорт – кто-нибудь из кураторов-медиумов – но он при мне взял всех. Я прикрыла глаза, глядя вслед уходящей Элли. Снова была прихожая, тяжелые толчки и вспышки тьмы надо мной.

Я снова чувствовала себя раздавленной.

– Будешь защищать свою игрушку?

Его голос. Воспоминание из госпиталя «Нойзильбер», те же слова – один в один, – те же мысли.

…Ребенок стоял на подоконнике, думая, что перед ним – детская. Он видел игрушки, друзей, нянечка этажа улыбалась ему. Я видела мысли мальчика, но Кристиан не позволит ему умереть счастливым: за пять этажей до земли ребенок успеет прожить ад.

– Боль должна быть избавлением.

«А не так, как для нас», – закончила я за него.

Вокруг снова был зал, и Элли уже странно глядела на меня со сцены.

Кристиан сидел рядом, светски улыбался уголками рта. Он словно бы говорил: «И что ты вскочила?» Тот же вопрос читался в глазах у многих. Длинная пауза, пустые секунды – минуты? – а я все стояла, стояла…

– Президент, – позвала я. Голос хрустнул в тишине актового зала.

– Да, учитель Витглиц, – отозвался Андрей где-то позади.

Я не стала искать его взглядом.

– Заканчивайте без меня. Всего доброго.

– Твоя трость, Соня, – подсказал Кристиан.

Зал оживал, и голос Келсо почти растворялся в нем – звучал только для меня.

– Они и правда так похожи, – услышала я, закрывая за собой дверь.

В зеркале отражалась я: синеватая бледность, серо-розовые губы. Фальшивые серые глаза. Впадина под шеей была такой глубокой, что казалась дырой. Я поспешно застегнула ворот блузки и сжала его в кулаке.

Мы похожи. Мы умираем.

Я провела пальцем под правым глазом. Там был тонкий длинный шрам по всему нижнему веку, едва видимый за ресницами. Кристиану попалась картина, на которой девушка плакала кровавыми слезами. Так совпало, что от лекарств я в тот вечер лежала пластом.

«Это красиво», – сказал он, доставая тонкую булавку.

«Вот увидишь», – пообещал он.

И я действительно увидела.

Вода шуршала из-под крана, с сероватым плеском уходила в слив. Никто, совсем никто не заходил в туалет, никто не мешал мне и зеркалу. Отчего-то захотелось рассмотреть себя, попытаться понять, кого преследует Кристиан уже столько лет. Что во мне такого? Рассмотреть, из-за кого дергается Куарэ, почему он так смущается.

Я знала, что мой ответ не найдется в зеркале: он не в глазах, не в форме лица, не в сочетании черт. Он здесь – я попыталась коснуться лба своего отражения, но палец встретился с пальцем. ELA послушно отозвалась покалыванием в висках.