Дело № 113 - Эмиль Габорио

душу, что испугался даже сам Рауль, и ему показалось, что она сошла с ума.

Он поцеловал ее в лоб и ушел.

В том самом ресторане, в котором они обедали, Кламеран, мучимый неизвестностью, поджидал своего сообщника.

И едва только показался Рауль, как он стремительно вскочил с места, побледнел от беспокойства и едва слышно спросил:

– Ну?

– Все исполнено, дяденька, спасибо тебе. Теперь я последний из негодяев.

Он быстро расстегнул жилет и, бросив на стол, еще залитый тем вином, которым он опьянял себя для храбрости, четыре связки банковых билетов, он с ненавистью и презрением сказал:

– На, подавись! Эти деньги будут стоить чести и, быть может, жизни трех человек.

Кламеран не почувствовал обиды. Дрожавшей рукой он сгреб банковые билеты и стал их ощупывать, точно стараясь убедиться в успехе.

– Теперь Мадлена моя! – сказал он.

Рауль молчал. Вид этой радости после всего того, что он испытал за этот час, его возмущал и унижал.

– Трудно было? – спросил Кламеран с улыбкой.

– Я тебе запрещаю, – закричал вне себя Рауль, – понимаешь? Я тебе запрещаю когда бы то ни было говорить со мной об этом вечере! Я должен его позабыть…

Кламеран нетерпеливо пожал плечами.

– Забывай, забывай, милый племянничек, – насмешливо проговорил он, – сделай такое одолжение! Только я не думаю, чтобы из боязни воспоминаний ты отказался от этих трехсот пятидесяти тысяч франков. Возьми же их! Они твои.

Это великодушие не удивило и не удовлетворило Рауля.

– По нашему условию я имею право на большее, – сказал он.

– Совершенно верно. Это – в счет платежа.

– А когда я получу остальное?

– В день моей свадьбы с Мадленой. Не раньше.

– Ладно, я соглашаюсь. Но от поручений, подобных нынешнему, я положительно отказываюсь.

Кламеран расхохотался.

– Хорошо, хорошо, – отвечал он. – Теперь ты можешь сделаться честным сколько влезет: момент удобный, ты богат. А так как тебя пугает твоя трусливая совесть, то я больше уже не буду давать тебе никаких поручений. Итак – иди за кулисы. Теперь начинается уже моя роль.

Глава XXI

По уходе Рауля госпожа Фовель целый час оставалась в оцепенении, близком к полной нечувствительности ко всему, что бывает следствием одинаково как крупных моральных потрясений, так и сильных физических страданий.

Мало-помалу она стала приходить к сознанию настоящего положения и вместе со способностью мыслить возвратились к ней и страдания.

Теперь она поняла, что была жертвой гнусной комедии, что Рауль мучил ее сознательно, хладнокровно, с заранее обдуманным планом, делая из ее страданий себе забаву, спекулируя на ее нежности.

Но Проспер? Был ли он сообщником Рауля? Способствовал ли он ему в краже?

В этом вопросе для госпожи Фовель заключалось все. Если не он, то кто же другой мог сообщить Раулю слово и заранее положить в кассу такую громадную сумму денег, когда, согласно формальным приказаниям патрона, она всегда должна была оставаться пустой. Да и самое поведение Проспера делало вероятным сообщение Рауля. Она знала, что он живет с одной из тех тварей, по капризу которых бросаются на ветер целые состояния и которые губят даже лучших людей. Она считала ее способной на все.

Разве она не знала по опыту, до чего может довести увлечение?

Тем не менее она извиняла Проспера и его падение приписывала себе. Благодаря кому именно Просперу было отказано от дома, который он считал своим? Кто разрушил хрупкое здание его надежд и испортил его чистую любовь?

Она думала об этом и не знала, как теперь поступить, сообщить ли обо всем Мадлене или нет?

И она решила, что преступление Рауля должно остаться в тайне. И когда в одиннадцать часов вернулась из гостей Мадлена, она ей не сказала ничего.

Ее спокойствие не изменило ей и тогда, когда пришли домой и Фовель с Люсьеном. Но под внешним спокойствием было скрыто ее тяжкое страдание. Что, если банкир вздумает сейчас сойти вниз, в контору, и осмотреть кассу? Это бывало редко, но все-таки бывало.

Наступившая ночь была для госпожи Фовель одним долгим и невыносимым страданием.

– Через шесть часов… – говорила она себе. – Через четыре часа… Через три часа все будет открыто. Как-то все обойдется!

Настал день, стали в доме пробуждаться. Вот заходила прислуга. Вот стали отпирать контору, вот донеслись до нее голоса приказчиков.

Она хотела встать и не могла. Непобедимая слабость и тяжкие страдания овладели ей. Тогда она стала ожидать, присев на краю кровати и насторожив слух. Отворилась дверь, и в ее комнату вошла Мадлена. Несчастная была бледна как смерть и дрожала как осиновый лист.

Госпожа Фовель поняла, что преступление открыто.

– Ты знаешь, тетя, что случилось? – спросила Мадлена прерывающимся голосом. – Обвиняют Проспера в краже. Сейчас внизу полиция, и его отведут в тюрьму.

Госпожа Фовель застонала.

– Все это штуки Рауля или маркиза… – продолжала молодая девушка.

– Как? Почем ты знаешь?

– Я ничего не знаю. Проспер не виноват – вот и все. Сейчас я его видела, говорила с ним. Если бы он был виновен, то он не осмелился бы так честно смотреть мне в глаза.

Госпожа Фовель уже открыла было рот, чтобы сообщить ей обо всем, но не смогла.

– Чего хотят еще от нас эти два чудовища? – воскликнула Мадлена. – Каких им жертв еще надо? Обесчестили Проспера!.. Лучше бы убили его…

Приход Фовеля прервал ее. Банкир так был возмущен, что не мог говорить.

– Негодяй! – пробормотал он наконец. – И он осмелился обвинить меня!.. Сказал во всеуслышание, что это я сам себя обокрал… Теперь маркиз Кламеран может заподозрить меня.

И, не замечая выражения лиц двух дам, он рассказал, как все случилось.

В этот день преданность Мадлены своей тетке выдержала тяжкое испытание. На глазах у благородной девушки втаптывали в грязь человека, которого она любила; она верила в его невиновность как в свою собственную.

Она знала тех, кто подставил ему ловушку, и не могла его защищать.

А госпожа Фовель поняла, что ее недомогание может послужить уликой, и, полумертвая, собралась с последними силами и вышла к завтраку.

Это был печальный завтрак. Никто не ел. Прислуга ходила на цыпочках и перешептывалась, точно в доме был покойник.

В два часа Фовель сидел запершись у себя в кабинете, когда к нему пришел вдруг казачок и доложил, что его желает видеть маркиз Кламеран.

– Как! – воскликнул банкир. – Он смеет…

А потом он подумал и сказал:

– Проси.

Но маркиз не пожелал входить. Возвратившийся мальчик доложил, что по важным соображениям он хочет видеть господина Фовеля в банкирской конторе.

– Что еще за новости? –