Чисто семейное убийство - Елена Юрская

— Сейчас, сейчас, — быстро проговорил Миша и отвернулся к пластмассовым стаканчикам. Как предусмотрительно — кинул в мусоропровод, и никаких отпечатков!

— Чем у вас тут так воняет? — поинтересовалась я. — Ужас. Вы пирожки на продажу жарите? Не пойму.

— Нет, мы собираем масло в банку. Оно ведь продукт многоразового использования, — гордо ответил Миша. — Знаешь, деньги на ветер — это ужасно. Мы с Ирой в этом вопросе абсолютно солидарны. А потому мы так и живем.

Мой потенциальный любовник победоносно взглянул на занавески с люрексовой нитью и лепнину на потолке. И то и другое мне приходилось видеть в богатых цыганских домах, которые производили на свет наркотики, детей и колоссальные по размаху свадьбы. Если в цыганском доме не было амурчика, он считался неполноценным убежищем полукровок. Но с учетом того, что и при царе цыгане в нашей стране жили неплохо, они и стали законодателями богатого вкуса для многих своих последователей.

— Ты торгуешь наркотиками? — нежно спросила я, представляя, как Миша и в дождь и в зной стоит на пятачке возле автобусной станции и предлагает всем желающим плохо сваренную ширу.

Мое сердце учащенно забилось, большими дозами в крови разлилась жалость к бедному маленькому богатею. Чтобы сохранить рабочее настроение, я снова пошла гулять по квартире. Нет, его определенно было за что полюбить. Мы выросли в одно время, знали, что Петр первый прорубил окно в Европу не только для того, чтобы поставить на нем цветок для профессора Плейшнера, и одинаково страдали по колбасе за два двадцать. Его тапочки напоминали изгрызенных плюшевых мишек, его домашние штаны были сделаны на местной трикотажной фабрике, а гамма его одеколона напоминала растертую в ладони траву. Я трогала его вещи, пытаясь взрастить в себе умиление. Я прошлась по его автоматической беговой дорожке, чуть повредив ее каблуком, тронула корешки книг, среди которых узнала Пушкина и Чехова, порадовалась горе газет на маленьком журнальном столе, улыбнулась бумажному самолету и на пике врастания в образ была заключена в объятия.

— Сними, пожалуйста, туфли, — жарко прошептал мне в самое ухо Миша. — Ты испортишь ковер…

— Да, я умею приносить неприятности.

— Что ты. — Он развернул меня к себе лицом и припал к губам. А я думала о Тошкине и о том, что курсы поцелуев Миша проходил заочно — через газету для начинающих. Из всех возможных вариантов соприкосновения этих частей человеческого тела он выбрал помпу. Когда вся нижняя часть моего лица, включая кончик носа и чуть отвисший подбородок, попала ему в рот, я опомнилась и попыталась вырваться. Меня посетила мысль. И от нее стало как-то не по себе…

— Ты еще не готова? — огорченно спросил Миша.

— Да, я бы почитала что-нибудь.

Не говорить же ему, красивому, удачливому, экономному и восхищенному мною, что нет в нем ничего такого, ради чего стоило бы нарушать папин запрет. Случилось, что из всех мужчин, способных подвигнуть меня на грех, один был моим мужем, другой жил по ту сторону мира, а третий стал мне другом. Да, я все еще верю в дружбу между мужчиной и женщиной. Но не до, а после всего… Прибитый любовью ко мне Миша все время толкал меня в объятия к Соколатому. У меня даже руки зачесались. Кому, как не ему, я могла бы рассказать о своем новом, кажется, уже несостоявшемся подвиге.

— Почитаешь? — удивился Миша. — Ты знаешь, я с тобой дурею… Я не знаю, как себя вести, что говорить, что делать. У меня было мало женщин…

Нашел, чем хвастаться! Прямо скажем, удивил. У меня тоже было мало мужчин в полном смысле этого слова, но я же не кричу об этом на каждом шагу. Я же сохраняю им лицо.

— Вот журналы. Вот газеты. — Миша обреченно сел в кресло. — Я на тебя посмотрю. Только все, что возьмешь, на листик запиши. Ира ведет строгий учет и контроль.

— Жадная? — сочувственно спросила я, разбирая завалы рваной продукции, годной только для макулатуры.

— Это дети играли, — объяснил Миша. — Все обрисовали. Но они маленькие. А ты веришь в любовь?

— Да, я сейчас верну тебе это кольцо, успокойся.

Я вышла за сумкой, и сердце мое билось уже не в предчувствии хорошего, а в предчувствии плохого. Мысль, испорченная Мишиным поцелуем, никак не давалась мне в руки.

Но зачем я ему? Зачем? Каждый нормальный мужчина нашего города знает, что увеселительная прогулка со мной может закончиться если не разорением, то позором на всю оставшуюся жизнь. Что нужно этому странному фотокнязю в хороший субботний день? Тоже алиби? Они что, все — банда? Я тихонько огляделась. Способности этого семейства мне были уже хорошо известны — сейчас из спальни выползет Людочка, из ванной мой муж Тошкин, а в дверь позвонит бабушка Аглаида Карповна. Нет, в такую любовь я не верю. Я, кстати, не верю в нее вообще. Когда-то наша преподавательница зарубежной литературы, на старости лет отхватившая в мужья своего любовника, не могла прийти в себя от восторга и посвятила лекцию о Мопассане своему видению отношений между полами. Она сказала: «Когда трескается асфальт, когда шумит в ушах, когда пыль становится ароматной, как степь весной, — это страсть. Когда нет дня, нет воздуха, нет жизни, нет ничего, кроме стука собственного сердца, — это любовь! Но от нее не рождаются дети, от нее вообще ничего не рождается. Только пустыня». Я хотела схватить пятерку «автоматом» и сделала сногсшибательный вывод в духе этнического детерминизма: «Значит, по площади любовных проявлений первое место в мире занимают жители Сахары?» — «Ничего, вы еще все поймете», — зловеще пообещала мне преподавательница. Но о ужас, сколько лет — и никак. Видно, она меня здорово напугала. Нет жизни, нет воздуха. А я привыкла спать с открытой форточкой.

— Вот. Держи. — Я протянула Мише кольцо, и он сжал коробочку в большой теплой руке.

— Я, пожалуй, пойду.

— Нет. — Миша решительно дернулся, оставил в покое кресло и потянул на себя складной диванчик.

Через минуту моему взору представился полигон любви, убранный по последнему слову индийской техники: белье на диване оказалось хлопчатобумажным и вульгарно розовым.

— Не уходи, — сказал Миша, красноречиво поглядывая на подушки.

В замочной скважине задребезжали хозяйские ключи. Не успел Миша собрать ложе разврата, как в комнате объявилась разъяренная Ира. Что и требовалась доказать. Я слегка кивнула ей и выглянула в коридор — других родственников за ее спиной не было.

— Это что? — Она окинула взором место преступления и очень побледнела, как я думаю, при виде моих туфель: они были действительно хороши, тем более что в нашем городе ничего подобного по качеству, изяществу и исполнению купить просто невозможно. Яша привез мне их в подарок и, как выяснилось, в качестве платы за проживание.

— Это что? — Голос Иры дрогнул.

— Ничего, — уныло сказал Миша. — Это учительница для детей. Вместо Луизианы Федоровны.

— Что? — возмутились мы с Ирой вместе. Она — из-за наглой лжи и грубо использованных пластмассовых стаканчиков, а я из-за нелепого сравнения с покойницей.

— Ничего. — Миша пожал плечами. — Как родственница и специалист она могла бы лучше подготовить наших детей к школе. И практически бесплатно. Ира, ты сама подумай. Ты же просила, а я сделал.

— И сколько это — бесплатно? — Ира плюхнулась в нагретое Мишей кресло и выразительно посмотрела мне в глаза.

Я сочла за лучшее пожать плечами. В моей практике не было опыта разговоров с женами чужих мужей. В такой ситуации лучше сойти за учительницу, чем удалиться лысой. В способностях Иры нанести значительный урон моей внешности я не сомневалась. Она была намного моложе, сидела дома и, судя по количеству сэкономленных денег, была личностью очень и очень целеустремленной.

— Мы только начали разговор, — сказал Миша. — Давайте обсудим это все вместе…

— Ну-ну. — Ира покачала головой и достала сигарету. — Слушаю.

Бурные чувства уже нагрелись во мне до точки кипения. Пар вот-вот собирался вырваться наружу. Это все Тошкин. Тошкин — сволочь. Пусть с ним и его пассией случится то, что случилось со мной.

Я изобразила на лице гримасу крайнего отвращения и с достоинством надела туфли.

— Я так и знала, — сообщила Ира. — Это был просто разврат. Придется позвонить Кате и узнать ваш домашний телефон. Или у тебя, Мишенька, он где-то записан? Ребята, поскольку все так удачно совпало, то в наших же интересах не выносить сор из избы. Двадцать долларов в месяц тебя устроит? Или будем делать вселенский скандал?

Вот это хватка! Если бы я так умела, то на плантациях любви, оставшихся от всех моих мужей, уже трудилась бы целая бригада коммунистического труда. Оставалось только понять, что мне дороже — изменщик Тошкин или работа, репутация и в целом — внешняя свобода. Но Миша-то, как хорош Миша! Просто фальшивый доллар, а не мужик. Получается, что он загнал меня в ловушку. Приятно! Надо было слушать старших и надевать джинсы. В них я бы им и окошки помыла, и полы протерла, и кафель. Представив себя подвергшейся шантажу Золушкой, я едва не расплакалась.