Повесть о моей жизни - Федор Кудрявцев

Фирма «И. Осьминин и Д. Соколов» просуществовала недолго. Нэпманов из Вани и Мити не получилось. Сами они пошли в услужение к нэпманам — один в обувной магазин, другой в мясную лавку.

Конец голодной жизни

После почти трех месяцев голодной жизни и поисков работы, во время которых у меня износились сапоги и на лице посидел не один фурункул, мне наконец повезло. Я нашел одного своего товарища, Сашу Крылова, с которым вместе работали мальчиками в «Европейской» гостинице и дружили. Теперь он был женат на бывшей горничной из той же гостиницы, вдове с двумя детьми, польке Марии Антоновне. Он жил теперь на Петроградской стороне, а работал бухгалтером в Высшей военно-физкультурной школе на Литейном проспекте в доме 62. Эти мои прежние сослуживцы приняли самое горячее участие в моем трудном положении. Саша обещал узнать у своего начальства насчет работы. Оказалось, школе был нужен помощник повара, он же кухонный рабочий, которого еще не успели взять. Я обрадовался этой работе. По затребованию школы как военной организации биржа труда дала мне направление на эту работу.

На другой день рано утром я был уже на кухне, большом холодном помещении с двумя вмазанными чугунными котлами, возле которых возился в засаленном ватнике и белом фартуке повар, парень моих лет, да расхаживали два дежуривших на кухне курсанта. Повар, которого звали Петр Львович, дал мне фартук, показал на кучку мерзлой картошки и велел ее чистить. Я с радостью принялся за дело.

Радостно было от мысли, что я наконец на работе, что сегодня, завтра и в последующее время буду нормально питаться и еще буду получать двадцать рублей жалованья в месяц. Повар Петр Львович получал двадцать один рубль. От радостного волнения и, должно быть, оттого, что от мерзлой картошки у меня сразу озябли руки, я вдруг почувствовал, как у меня в голове растекается что-то тяжелое и липкое, опускаясь на глаза и к затылку, тело ослабло, ноги подкосились, и я потерял сознание. Очнулся я, когда дежурные по кухне курсанты осторожно посадили меня на табуретку и я ткнулся головой на стол. Они подали мне воды, я стал пить и увидел перед собой удивленное лицо начальника продовольственного снабжения Алексея Алексеевича Тюнегова, принимавшего меня на работу. «Меня примут за припадочного и вернут обратно на биржу труда», — тревожно подумал я.

— Я не больной, я здоровый, это просто так… я долго был без работы, вот и… — заговорил я слабым голосом, стараясь придать ему твердость.

— Ничего, ничего, товарищ, я все понимаю, успокойтесь, отдохните и продолжайте работать, — участливо ответил Тюнегов и вышел.

Поспел обед. Я получил миску пшенного супа, кусок вареного кролика, порцию тушеной на постном масле сладковатой картошки и вволю хлеба. Какое блаженство быть сытым, хотя и такой скромной пищей! Кролики, из которых мы готовили почти каждый день, были не розовые тушки домашнего откорма животных, какие мы видим на рынке. Это были крепко замороженные в небольших деревянных ящиках синие тощие тушки диких австралийских кроликов, по-видимому, долго лежавших в холодильниках и привезенных к нам через океан. Но в то время на их вкус никто не сетовал, тем более что в некоторые дни выдавалась и говядина, треска или вобла, а вместо пшена горох, гречневая или перловая крупа. Хлеба курсанты получали вдоволь, и после обеда оставалось много кусков. Эти куски мы отдавали давним обитателям дома, пожилым мужу и жене Куликовым, а они кормили поросенка. За куски Евдокия Денисовна стирала нам белье.

Вскоре я узнал от Куликовых, что дом, занимаемый школой, прежде был резиденцией бывшего обер-прокурора Святейшего Синода К. А. Победоносцева, и Александр Акимович Куликов после солдатской службы служил у него курьером и жил с женой и дочерью в двух небольших комнатках с кухней в подвале. В описываемое время он был в доме как бы старшим дворником на небольшом жалованье от школы.

Повар Петр Львович Коленкевич был поляк, беженец во время Первой мировой войны из Сувалской губернии. По состоянию здоровья в армии не был. В Петербурге он женился на русской девушке из Шульской губернии. Его жена и двое детей там и жили у стариков-родителей Марьи Ивановны (в девушках Бушиной).

Петя Коленкевич был сыном крестьянина, работал в городе кондитером. Война выгнала его их родных мест, и он оказался в Петрограде. Жил он при школе в пристроечке возле кухни, на заднем дворе, во втором этаже в небольшой комнате с плитой и раковиной с краном, с двумя окошечками над помойкой. Комната была наполовину завалена старой ломаной мебелью с торчащими из нее клочьями волосяной набивки. По его приглашению я перебрался к нему в комнату. Устроили из мебельного волоса общую постель на одной кровати и стали укрываться одним Петиным одеялом. У меня своего не было.

Мы с Петей крепко подружились и чувствовали себя счастливыми людьми. Еще бы, мы живем в Петрограде, куда еще вернулись из деревень очень немногие его жители. А мы живем и имеем постоянную работу, хотя и без выходных, но мы этого как-то не замечали, так как между обедом и ужином у нас оказывалось два-три часа свободного времени, и мы любили в эти часы раз-другой в неделю ходить в библиотеку им. И. С. Тургенева слушать литературные диспуты. На одном или двух из них мы слушали выступления поэтов-имажинистов. Когда их стихи были резко раскритикованы, они обидчиво заявили, что их не понимают, но что Сережа Есенин с ними. Так я впервые в 1923 году услышал это имя. Мы оба любили читать и по вечерам много читали. Помню, увлекались В. Г. Короленко.

Весной Коленкевич сказал мне, что он выпишет из деревни жену с маленьким сыном и дочкой. Я просто спросил:

— А где мне жить, Петя?

Он так же просто ответил:

— А здесь, вместе с нами.

Мы соорудили мне отдельную постель. Ломаную мебель вместе с волосом сожгли под плитой.

И вот приехала миловидная черноглазая шатенка, говорунья с певучим голосом Мария Ивановна с четырехлетним Витей и двухлетней хворенькой Надей. Мы слились как бы в одну семью и не чувствовали между собой отчуждения. Жили хорошо и дружно. Сами завели по маленькому поросенку и стали кормить.

И вдруг осенью беда! Школу закрыли, а нам дали расчет. Опять без работы!

Я вспомнил о товарищах по плену А. В. Эйдуке и Н. А. Матавкине и поехал к ним в Москву, уступив поросенка Коленкевичу.

Эйдука в Москве я не застал, он уехал строить Турксиб. Матавкин учился в Лесном институте, жил в общежитии и ничем мне в поступлении на работу помочь не мог. Но он сказал, что его брат Василий Александрович живет в Петрограде, заведует домом отдыха где-то за Лугой и, возможно, возьмет меня к себе.