Дипломатия Второй мировой войны глазами американского посла в СССР Джорджа Кеннана - Джордж Кеннан

Ол Грунтер занимался административными вопросами в колледже, и благодаря его энергии в сочетании с заразительным юмором учебный процесс шел, как говорится, без сучка и задоринки. Могу признаться, что никогда ранее не получал такого большого профессионального удовлетворения.

Все семь месяцев моего пребывания в колледже, с сентября 1946-го по май 1947 года, были полностью заняты изучением литературы и отработкой красноречия. Оглядываясь назад, я с некоторым удивлением отмечаю тогдашнюю свою энергию и настойчивость, которых мне явно не хватает. Я не только преподавал в своем военном колледже, но и выступал с лекциями и докладами в целом ряде других мест - в морском и авиационном колледжах, морской академии и Карлисловских казармах (куда обычно приезжал в понедельник прямо с фермы в таком физическом состоянии, что засыпал сам и усыплял других), в Йеле, Виргинии, Уильямсе и Принстонском колледже, а также перед частными аудиториями в восточной части страны. В течение тех 35 недель, кроме моих публичных выступлений, носивших подчас импровизированный характер или базировавшихся на некоторых тезисах, я написал 17 лекций, а также статей, каждая объемом не менее 5 тысяч слов. Все они переписывались мной раза по три, прежде чем принять окончательный вид. Моя неистощимая в то время энергия вызывала восхищение у моего личного секретаря Доротеи Хессман, работавшей со мной еще в Москве и последовавшей в военный колледж. Она перепечатывала бесконечный поток прозы, не считая работы с текущей корреспонденцией.

В учебном курсе колледжа, в особенности в осеннее время, были сфокусированы все взаимосвязи как военного, так и гражданского характера нашей национальной политики того периода. Короче говоря, он отражал политико-стратегическую доктрину страны. Впервые мне пришлось вплотную заняться этими вопросами - не только как преподавателю, но и как исследователю одновременно. Да и правительство Соединенных Штатов впервые предоставило эту тематику для официального ознакомления и изучения в военных учебных заведениях всех трех видов вооруженных сил и Госдепартаменте. Дело осложнялось тем, что эта проблема была абсолютно новой не только для нас лично: в истории Америки такой доктрины никогда не существовало, так что сравнивать ее ни с чем не приходилось и оттолкнуться в своих размышлениях и анализах было не от чего. Это свидетельствовало о слабости американского мышления в области международных отношений: за прошедшие 100 лет в американской политической литературе вопросу взаимодействия войны и политики никакого внимания не уделялось. Американское мышление в области внешней политики ограничивалось проблемами мира, уделяя основное внимание международному праву и интернациональной экономике. Размышления о войне прерогатива военных штабов и учреждений, но и они занимались, по сути дела, технической стороной этого вопроса - проблемами стратегии и тактики - для достижения победы исключительно военными средствами. Среди военных теоретиков выделялся Механ, значение которого не следует недооценивать, но и он рассматривал в основном аспекты морской мощи. К тому же его выводы и рекомендации потеряли свою актуальность в связи с появлением новых видов оружия и изменениями международной обстановки. Поэтому нам пришлось изучать труды европейских мыслителей прежних времен - Макиавелли, Клаузевица, Галлиени и даже мемуары Лоуренса Аравийского. Правда, в нашем распоряжении имелся сборник "Разработчики современной стратегии", составленный Е. Эрлем и изданный Принстонским университетом в 1943 году. Лично для меня он оказался весьма ценным. Однако было вполне очевидно, что размышления наших предшественников и их концепции не вполне соответствовали потребностям великой американской демократии в атомный век. Поэтому нам приходилось переосмысливать все их положения заново. Политико-стратегическая доктрина должна соответствовать величию страны, которая намеревалась использовать свою мощь для обеспечения мира и укрепления стабильности в международных отношениях и, в частности, для того, чтобы избежать катастрофы атомной войны. Я надеялся, когда мы приступили к этой работе в соответствии с указаниями правительства, что результат ее послужит основой подобной доктрины.

В какой степени наш колледж послужил тогда этой цели, я сказать не могу. Полагаю, однако, что целенаправленной разработке доктрины помешала происходившая как раз в то время частая смена командования высшего эшелона во всех видах и родах войск, не позволявшая заниматься постоянно ее концепцией и направленностью и лишавшая разработчиков глубины и качества исследований.

Что же касается меня лично, то конфронтация с проблемами того периода времени вызывала у меня повышенный интерес и в какой-то степени даже стимулировала работу. Сейчас я, оглядываясь назад и перечитывая свои прежние записи, могу утверждать: целый ряд тогдашних положений стали и остаются до сих пор базовыми для моего отношения к американской политике.

Одно из них касается целей ведения войны. Прецеденты нашей Гражданской войны, войны в Испании, наше участие в двух мировых войнах XX столетия показывают - и это мнение не только солдат и матросов, но и простых людей, что целью этих войн было тотальное сокрушение противника и лишение его способности и воли к сопротивлению и, в конечном итоге, - принуждение к безоговорочной капитуляции. Все остальное решалось просто. Такая победа предоставляла возможность требовать абсолютного подчинения от поверженного противника и открывала победителю путь к беспрепятственной реализации своих политических целей, какими бы они ни были.

Именно в год своего пребывания в военном колледже я пришел к выводу, что использование нашей страной вооруженных сил для решения международных проблем впредь ничего не даст. Сомневаюсь, что это привело бы к ощутимым результатам, даже если бы и не наступила атомная эра. Я считал, что даже несомненный военный успех в двух мировых войнах способствовал тем не менее усложнению проблемы установления справедливого мира. Такая концепция в отношении большой страны, как Россия, даже при одностороннем наличии у нас атомного оружия (сомнительно, что это преимущество будет сохраняться еще долгое время), была нереалистичной. Выяснялось, что применение атомного оружия в тотальной войне равносильно самоубийству, причем если даже у противника его не окажется, это все равно было бы столь дискриминационным, и нарушающим принцип гуманности при ведении военных действий, что восстановило бы против нас мировое общественное мнение. Но даже абстрагируясь от этого, следовало иметь в виду, что оккупировать Россию просто невозможно. Для этого у нас физически не хватило бы никаких сил - даже при самых оптимистических расчетах. Да и политических и моральных возможностей было бы также недостаточно. Мы не смогли бы даже временно управлять столь большим населением в другой части света. В этом отношении показателен опыт хотя бы Германии.