Ни дня без мысли - Леонид Жуховицкий

Среди множества этносов, населявших Советский Союз, были и турки—месхетинцы. Они жили в Грузии и очень успешно занимались традиционным для них земледелием, пока, как назвал его в своей знаменитой песне Булат Окуджава, «безумный наш султан» не приказал, в числе прочих народов, выселить их в Среднюю Азию. В годы перестройки, когда скрытая до того националистическая грязь всплыла на поверхность, месхетинцев изгнали из мест их нового проживания. Грузия, где тогда диктаторствовал Гамсахурдиа, их не приняла. Куда было деться? Тысячи людей, советских граждан, большинство из которых составляли женщины и дети, двинулись в Россию и осели в разных местах, в основном, в нескольких сельских районах Краснодарского края. Там и жили, пока к власти на Кубани не пришел господин Кондратенко.

Дела у губернатора не очень ладились, пресса периодически устраивала ему болезненную порку, и в этой ситуации, естественно, понадобились виноватые. Малочисленные и беззащитные месхетинцы на эту роль вполне годились, и султан местного масштаба решил дважды изгнанный народ изгнать в третий раз. Постоянная травля возымела действие. Но тут заговорила совесть у мирового сообщества, и двенадцать тысяч месхетинцев согласилась принять Америка.

Что произошло дальше? Об этом, собственно, и написали русские земляки хронических изгнанников.

Перед отъездом в США с турок—месхетинцев местные власти решили взять оброк. Под разными предлогами чиновники вымогали у них деньги. По месту жительства их не регистрировали, за отсутствие регистрации налагали новые и новые штрафы. У большинства денег не было – этих запугивали, унижали и отбирали имущество: у кого телефон, у кого телевизор, у кого колеса с машины.

Вот такие дела происходили в одном из южных регионов великой страны, подписавшей кучу международных соглашений о правах человека.

У меня нет ни малейшего желания говорить о совести, порядочности, человечности, о достоинстве, наконец. Тут как с голосом у певца: либо есть, либо нет. Поговорим о том, что понятно любому чиновнику на любом уровне – о выгоде.

Краснодарский край, как и любой регион России, как и любой штат, департамент или вилайет любой страны, нуждается в инвестициях, в деловых партнерах, в туристах. И, в силу этих причин, остро нуждается в репутации. А если репутация теряется, то это очень надолго. И очень накладно. И очень болезненно.

То ли пятнадцать, то ли двадцать лет назад репутацию потеряла Ливия, и, несмотря на все ее нефтяные роскошества, вести с ней какие—либо дела стало неприличным. Тамошний диктатор Муамар Каддафи сперва притворялся несгибаемым борцом, потом оголтелым фанатиком, но потом все же не выдержал, покаялся, принял все условия и на брюхе, с виновато поджатым хвостом, пополз назад в мировое сообщество. Его формально простили – но простить не значит забыть. А ведь диктатор по чину выше губернатора.

Изгнать дважды изгнанников, да еще хамски издеваться напоследок – значит безнадежно потерять лицо. Я понимаю, что репутация Кубани местных чиновников волнует мало. Но хоть собственная репутация волнует? Несмываемая грязь на карьере – не слишком ли дорогая плата за мелкое удовольствие сделать еще одну гадость маленькому народу? В конце концов, в жизни немало радостей, более приятных, чем подтолкнуть падающего и пнуть лежащего.

У этой истории есть и еще одна крайне неприятная сторона. Российские демографы, экономисты и политики бьют тревогу: население страны уменьшается, и конца этому процессу пока не видно. Кто через десять—пятнадцать лет придет на заводы и электростанции, кто будет растить хлеб, кормить наших стариков, защищать очень протяженные границы страны?

Легко представить, как помянут тогда россияне краснодарских чиновников, ограбивших Россию на целый народ!

Месхетинцы – прирожденные садоводы. Не исключено, что лет через пять великолепные фрукты, выращенные нашими бывшими согражданами, нам придется возить из Америки.

ЧЕЛОВЕК С КОВРИКОМ

Я очень люблю маленькие театры. И профессиональные, и самодеятельные – тем более что сейчас граница между ними так размыта, что найти ее порой просто невозможно. На одной сцене, в одной постановке могут выступать и зрелые актеры, почему—либо ушедшие из знаменитых театров, и отчаянные любители, для которых основная работа лишь средство для того, чтобы два, или три, или пять раз в неделю позволить себе такой праздник души, как репетиция или спектакль. И вовсе не факт, что по уровню игры одни другим уступают, тут бывает всяко. А если и уступают, не беда: одни возьмут техникой, другие страстью.

Театр – сложный и загадочный вид искусства. Что в нем главное? Не знаю. Во многом это зависит от зрителя. Для кого—то главное заключено в программке с пятью народными и семью заслуженными, в документе, точно удостоверяющем, что зрителю за его немалые деньги не подсунули второсортный товар. Конечно, звания мало что гарантируют – но это и не звук пустой. Как—то студентом, очень далеким от театра, я попал на юбилейный вечер Алисы Коонен. Ей исполнилось, кажется, семьдесят пять, мне она показалась совсем старенькой. И поразило, что в отрывке, который был показан, скромная актриса, подыгрывавшая знаменитой юбилярше, смотрелась лучше. Лишь потом я понял, что, как бы в тот день не играла Коонен, мне редкостно повезло: я своими глазами видел великую трагическую актрису, о которой многие мои сверстники нынче могут лишь читать. Даже былая слава важна и значительна, она как нимб над седой головой уступившего возрасту актера.

Колоссально влияет на зрителя само театральное здание – если оно того заслуживает. Множество туристов приходили когда—то в Одесскую оперу днем, просто посмотреть на шедевр архитектуры. Так же приходят и в Большую оперу Парижа. В питерской Александринке, где шли три мои пьесы, я пересмотрел практически все. Какие—то спектакли потрясали (с Николаем Симоновым, например), какие—то разочаровывали. Но само здание, возможно, лучшее произведение Росси, восхищало всегда.

В маленьких театрах нет ни впечатляющих афиш, ни позолоты, ни бархата, ни хрусталя. Случайные помещения, актеры без званий, буфеты с дешевыми бутербродами, зальчики на сотню, а то и на полсотни мест. И зритель часто случайный: шел мимо, увидел набранное на компьютере объявление, поразился смешной цене билета и решил рискнуть пустым вечером. А потом уговаривает знакомых: сходите, не пожалеете.

На чем держатся маленькие театры? Зачем они нужны?

Мне кажется, они не просто нужны – необходимы.

Великие театры за долгие десятилетия существования выработали традиции, создали школы, мало того, они создали и своего зрителя. Фанаты «Таганки» могут не ходить в «Современник», поклонники «Ленкома» равнодушны к «Вахтанговскому», завсегдатаям «Маяковки» глубоко безразличен «МХАТ на бульваре». Прославленному театру трудно менять свои традиции: и коллектив, и зритель могут резко отвергнуть крутой поворот. Когда на «Таганку» пришел гениальный Эфрос, его приняли в штыки, да и не сложилось у него. Он не смог стать вторым Любимовым именно потому, что был первым Эфросом.

Нравится нам это или нет, уважение к театральным традициям естественно и неизбежно.

Но ведь кто—то должен традиции не только хранить, но и создавать. Кто—то должен экспериментировать, рисковать, уходить от общепринятого. Кто—то должен, в конце концов, девять раз проваливаться, чтобы на десятый получился шедевр.

Вот для этого, мне кажется, и нужны маленькие театры.

Они творят, выдумывают, пробуют не потому, что этого хотят, а потому, что у них другого выхода нет. Если зал просто комната с деревянными скамейками, если сцена крохотна, а на декорации и костюмы нет денег – что остается? Новаторство, пусть даже поневоле. И ведь нередко получается, да еще как!

Помню, был год, когда очень солидный московский театр ухлопал на спектакль пятьсот тысяч долларов. Результат был средний. Второй театр прыгнул еще выше – семьсот пятьдесят тысяч «зеленых» ушло на постановку. Марк Розовский в крохотном театрике у Никитских ворот решил бороться с гигантами «ассиметрично»: он пообещал поставить спектакль за один рубль! И ведь поставил! И еще как поставил! Абсолютно наглый, ни на что не похожий спектакль «Песни нашего двора» уже через год стал классикой.

Вообще, Розовский практически всю жизнь работает в условиях крайней нищеты – но эта нищета стала не слабостью, а особенностью его театра, его фирменным знаком, вызовом хрустально—бархотной традиции. Конечно, театр у Никитских ворот никогда не заменит Малого и МХТ – но ведь и эти великие коллективы не заменят лихое сообщество, творящее свое искусство в крохотном пространстве бывшей коммуналки. И случайно ли из маленького театра, многократно – и не по своей воле – менявшего временные пристанища, вышли такие любимцы нынешнего зрителя, как Геннадий Хазанов, Семен Фарада, Александр Филипенко, Екатерина Гусева? Ведь все они вне шаблона, у каждого изобретательность в крови!