Медвежьи сны - Светлана Смолина

Маруся села на край кровати, сгорбилась и уронила руки на колени. Пес привалился к ее ногам, положив морду ей на руки. В сложных человеческих отношениях Филька разобраться не мог и помочь не мог, зато мог лизать ее в ладонь и смотреть в глаза, и дышать как паровоз в душной спальне, мучаясь от невозможности скинуть палевую шкуру.

– У меня есть квартирка в Москве, – после долгого молчания продолжила Маруся и на минуту оцепенела от собственных мыслей. – Если уехать туда, пока еще никто ничего не понял… А когда родится малыш… Что будет, когда родится малыш? И как я проживу одна эти месяцы и потом тоже как я справлюсь? Он прав, у меня ни гроша за душой. Вот сейчас бы надо, а нет ни копейки. Филя, что же мне делать, а? Что мне делать?

Филька даже не догадывался. И не представлял, как он, она и малыш будут жить в крохотной квартирке у черта на рогах в какой-то далекой Москве. Он слушал плачущий голос, лизал ей руки и тихонько поскуливал, стараясь не потревожить ее мыслей своими сомнениями.

Ближе к вечеру Маруся вышла из спальни позавтракать, твердо решив, что не бросит пение в ресторане до тех пор, пока ее положение не станет заметным, а отцу будущего ребенка сообщит новость чуточку позже, хотя гораздо раньше, чем уйдет со сцены. Но когда этот день придет, она не знала и загадывать не решалась. Проблемы с утренней тошнотой и головокружением решались изменением режима дня и таблетками. Ей и в голову не пришло, что, желая оставить ребенка, она должна показаться врачу и пройти обследование, чтобы убедиться, что в ее возрасте беременность и роды пройдут без осложнений. Она до поры могла обманывать себя или своего любовника, даже весь город, включая своих врагов, но обмануть природу она не могла. Первый ребенок в ее возрасте требовал повышенной заботы и внимания.

Дмитрий Алексеевич позвонил накануне приезда и сообщил, что погодные условия в Германии задерживают его неизвестно на сколько. Маруся вздохнула с облегчением, в котором он услышал сожаление, и, понизив голос, наговорил ей милых глупостей, вроде того, что он и сам уже соскучился и хотел бы забраться к ней в ванну, как в тот вечер, или увезти ее в лес на машине без шофера и как американский подросток творить всяческие безобразия на заднем сиденье ее лексуса. «Конечно, он не откажется от своего ребенка! – думала она, вздыхая в трубку. – Он не из тех мужчин, которые трусливо сбегают, когда слышат эту новость!»

– В общем, очень скоро меня не жди! – неожиданно жестко закончил он. – Я позвоню в ресторан. Твоя концертная программа сокращается на два часа. С восьми до одиннадцати ты поешь, а к двенадцати должна быть дома как штык. Поняла?

– Да, конечно, – растерялась Маруся. – А почему?

Но он уже повесил трубку, оставив ее с повисшим в воздухе вопросом.

Он прилетел через три дня и сразу завалился спать, не дождавшись ее возвращения из ресторана. Войдя в спальню, она обнаружила его на кровати, небритого, пахнущего потом и перегаром, и, подавив внезапный приступ тошноты, легла рядом, прижалась щекой к его спине и напомнила себе, что наступает время откровения. Время, чтобы узнать, чего стоит почти год ее жизни в медвежьем углу. Но наутро эта решимость испарилась, как роса в лучах солнца, и она заторопилась сварить ему кофе и отправить в стирку содержимое его дорожной сумки, пока он спал. После кофе мужчина зазвал ее в душ, и Маруся боялась, что он увидит изменения в ее теле, которых она еще сама не замечала. Но он ничего не увидел, кроме виноватых глаз и потемневших прядей, липнущих к телу. После короткого допроса он узнал про испорченный замок, про лобовое стекло лексуса, про микрофоны и погром в гримерке.

– Ты просто дока притягивать к себе неприятности.

– По-твоему, это неприятности? А по-моему, это вполне спланированные акции.

– А что говорит доблестная милиция про ауди?

– Мне не звонили.

– Ладно, сам разберусь.

Слава богу, до конца февраля ему никуда не надо было ехать, и почти везде, где она появлялась, он был рядом. Сплетники молча переглядывались, черные Люськины глаза пожирали поющую на сцене шансонетку, а неприятности обходили Марусины вещи стороной. Как ни странно, ее перестало тошнить по утрам и головокружения куда-то ушли, но она исправно перепроверяла результат теста, который ни разу не изменился. Мария Климова, в девичестве Аверина, а пока все еще Климова, как значилось в паспорте, была беременна от любовника. И ее муж Дмитрий Климов даже не представлял, где она и с кем.

Каждое утро мучительно тянулось до момента, когда она понимала, что сегодня тоже не сможет сказать ему о ребенке. А потом время галопом неслось к середине дня и стремительно врывалось в прокуренный зал, где Маруся пела со сцены о любви, изменах, ревности и одиночестве для мужчины, которому не могла рассказать самое главное, что случилось с ней за долгие годы. И когда наступил день отъезда в очередную командировку, она со смешанными чувствами облегчения и волнения проводила его до ворот, а через час неслась по дороге в областную столицу, где в медицинском центре предварительно записалась на прием.

– Аборт или рожаем? – сухо поинтересовалась пожилая докторша, пощупав Марусин все еще плоский живот.

– Нет-нет, зачем же аборт! – забормотала та и прикрылась замерзшими ладонями. – Мне нужен этот ребенок.

– Тогда сдаем анализы и пытаемся разобраться, что у нас там внутри.

– В каком смысле, что внутри? – не поняла Маруся.

– Мужу сколько лет?

– Ребенок не от мужа, – глупо призналась она и увидела презрительную ухмылку на лице докторши. – Отцу ребенка пятьдесят. Это существенно, да?

– Ты старородящая, папаша тоже не призывного возраста. Не боишься родить уродца?

– Господи, да что вы говорите…

– Знаю, о чем говорю, – огрызнулась докторша. – А то сначала плодят все подряд, а потом вспоминают про генетический анализ. Будем проверяться на хромосомные и генетические отклонения или все самотеком пустим?

– Я подумаю!

Маруся вылетела из кабинета бледная и дрожащая. Как же она забыла о возрастном факторе? А что, если с малышом не все в порядке? Что, если он болен и родится таким, что окажется не нужен ни отцу, ни матери? Уже сейчас она может узнать об этом и решить все вопросы, не создавая себе и своему мужчине лишних проблем. Но узнать то, что скрывала природа, было еще страшнее, чем признаться Дмитрию Алексеевичу о своем положении. «Вот расскажу ему, и пусть сам решает, – трусливо убеждала себя Маруся, смотрясь в большое зеркало в ванной. – Вернется из Питера, и все расскажу!»

Он вернулся в последний день марта, вышел из машины в одном костюме, посмотрел на бегущие под ногами ручьи и почти растаявшие сугробы и поднял голову к окнам дома. Маруся сидела в кабинете на подоконнике и смотрела на него сверху вниз, мысленно подбирая слова. Фраза «дорогой, у нас будет ребенок» была такой заезженной и пошлой, что у нее тут же подскакивал пульс и учащалось дыхание. Мужчине, стоящему посреди двора, засунув руки в карманы и подставив лицо весеннему солнцу, не был нужен этот ребенок. Ему была нужна женщина, сидящая на подоконнике, как кошка. Он взмахнул рукой, и Маруся вышла из ступора и побежала вниз по лестнице встречать хозяина.

– Погода шикарная, – зажмурился от яркого солнца он, раскрыв ей объятия. – И ты шикарная. Я бы пообедал с дороги, если не возражаешь. А потом мы поговорим, да?

– Да, – осторожно кивнула она и потянула его за руку в дом. – Обед ждет тебя уже целый час.

Он по сложившийся в последние двое суток привычке сунул свободную руку в карман и нащупал бархатную коробочку, которая все время напоминала, что после обеда ему обязательно надо с ней поговорить. Теперь он был уверен, что время для разговоров подошло к критической черте. Дальше делать вид, что нынешнее состояние его устраивает, смысла не было. Он хотел не просто отношений с этой женщиной, он хотел, чтобы эти отношения стали серьезными.

Пока он обедал, Маруся рассказывала о мелких неприятностях, которых в этот раз оказалось не слишком много, о Диме и Маше, которые день ото дня становились все более ручными, как почуявшие любовь зверушки, о первой грозе и недовольстве посетителей ресторана из-за сокращения ее вечерней программы.

– Ничего, перекантуются. Пусть радио слушают и караоке поют.

Константин молча принес накопившуюся почту из ящика и положил на подносе перед хозяином. Дмитрий Алексеевич слушал вполуха Марусю и вскрывал конверты, вчитываясь в обратный адрес.

– Смотри-ка, это тебе! – Он сунул ей в руки большой коричневый конверт. – Поклонники?

– Да кто бы рискнул писать мне письма в твой дом, – улыбнулась Маруся и вскрыла письмо.

С больших фотографий на нее смотрел Дмитрий Климов собственной персоной. То на пороге собственного офиса, то возле подъезда, в котором располагалась их квартира, то выходящий из машины. И на каждой фотографии рядом с ним была молодая женщина, высокая и худая, с короткой стрижкой и красиво очерченными чувственными губами.