Медвежьи сны - Светлана Смолина

– Не стоило тебе так рано просыпаться в праздник.

– И это благодарность за то, что я не стал будить тебя и завтракал один?

– Зато теперь ты сыт и готов к подвигам.

– Я голоден, как никогда, – возразил он. – Прекрати болтать, женщина, и делай, что обещала.

– Какой же ты медведь, Димка! И за что я тебя люблю?.. – зашептала она, пока он тонул в водопаде рассыпавшихся волос, желая получить ответ на этот вопрос прямо сейчас.

Заставить ее привезти свои вещи в коттедж оказалось не так-то просто. Она избегала разговоров о переезде, находила массу причин, чтобы не оставаться на ночь, хотя Филькины миски, ошейник, намордник и пара игрушек давно поселились в его доме. А сама Маруся, чуть что, норовила сбежать в город переодеваться, или за кремом, или за зарядкой от телефона, как будто оставляла себе шанс уйти от него в любой момент. Дмитрий Алексеевич жил все время на грани: чувств, отношений, перспектив, которых боялся и желал одновременно. Сразу по окончании праздников он впрягся в работу, оставив ее спать на широкой кровати одну, а когда вечером набрал привычный номер, ему никто не ответил. Один звонок Косте, и ситуация прояснилась: Маруся отправилась в ресторан. Он появился у сцены хмурый, в расстегнутом пиджаке и небезупречной рубашке, когда она, сияя глазами, пела: «А я сяду в кабриолет, и уеду куда-нибудь, если вспомнишь меня, забудь, а вернешься, меня здесь нет…» Он дослушал песню стоя и поманил ее вниз, как подзывают провинившуюся собачонку. Шансонетка кивнула на гору записок, он набычился и собрался наверх, но она положила микрофон и спустилась в зал.

– Ты почему здесь? – без предисловия начал мужчина и по-хозяйски привлек ее к себе. – Я тебя отпустил?

– Дима, что ты! – Маруся очень похоже изобразила испуг, пряча смеющиеся искорки под опущенными ресницами. – Я же здесь работаю.

– Моя женщина не будет петь в ресторане.

– Димочка, я же для тебя пою!

– Поужинай со мной.

– Но мне надо…

– Будешь спорить?

– Нет, что ты! Посижу рядом, конечно!

Он закусывал водку осетровым балыком и слушал ее отчет о том, как она провела день. Как спала до полудня, пила кофе, валялась на кожаном диване в библиотеке с книжкой, играла с Филькой в мяч и сетовала на то, что в коттедже нет хорошей пены для ванны. Маруся рассказывала, подперев подбородок руками и не сводя с него счастливых глаз, а он сосредоточенно жевал и сам наливал себе из графина, а потом, будто не слышал ни слова из сказанного, вдруг заявил:

– В понедельник поедешь со мной в Сибирь на пять дней. Только сапоги купи, чтобы можно было хотя бы из самолета выйти.

– Зачем в Сибирь? – не поняла она. – Что мне делать в Сибири?

– Да все, что захочешь: спать, книжки читать. И ждать меня по вечерам.

– Димка, я и так жду тебя и днем и вечером, круглые сутки. Я останусь здесь и буду ждать.

– Ты не останешься, потому что я тебя не оставлю.

– Но зачем тебе я в командировке?

– Это надо объяснять? – Маруся морщила лоб, и было видно, что она хочет спросить что-то еще. – Ну?

– Ты не сможешь обойтись без меня в другом городе или ты не доверяешь мне?

– Водки тебе налить?

Он не собирался отвечать, и ей оставалось самой придумать причину.

– Что ты! Мне еще петь!

– Ну, пойди спой, пока я ем. – Хозяин достал сигареты и откинулся на спинку стула. – А потом домой, я сегодня устал.

Она благодарно коснулась его руки и вернулась на сцену. Из глубины зала за ней пристально следили черные глаза свергнутой королевы, но Маруся отказалась принимать вызов и отвернулась. Через полчаса Дмитрий Алексеевич затребовал свою женщину обратно, не отпустил в гримерку переодеваться, и когда администратор принес Марусину дубленку, завернул ее, как ребенка, в мех и увел из зала. А в машине, дав волю рукам, одновременно выговаривал ей за то, что не носит шубу, что пошла петь, хотя знала, что он больше не хочет видеть ее на сцене, что не отвечала на звонки. Маруся просила прощения словами, но ни голосом, ни глазами, ни губами не раскаивалась. Обнимала в ответ, смотрела весело и нежно и целовала так, что ему хотелось забыть про Костю за рулем.

– Машка, ты совсем меня не боишься, что ли?

Она наигранно распахнула ресницы и через секунду рассмеялась и замурлыкала, как кошка, прижимаясь к его груди. Она была отчаянная в своей любви и, казалось, совсем ничего не боялась, ни его, ни с ним.

Он даже рискнул уехать без нее в Сибирь, хотя до последнего был уверен, что настоит на своем. Но она уютно смотрела из-под одеяла и рассказывала, какое это блаженство – вернуться туда, где тебя ждут. Где на заметенном пороге видна цепочка следов и небольшая вытоптанная площадка. Где потрескивают дрова в камине, а из чашки струится неземной аромат горячего кофе. Где в ванной шуршит пена, и уголок одеяла призывно отогнут. Она рассказывала ему такие сказки, которых было не прочесть ни в одном сборнике, которыми ни одна мать не баловала свое чадо, которые предназначались только для его ушей. И он собрал сумку и уехал, строго наказав ей ждать и не делать глупостей. Тех, которые обычно приходили ей в голову, и тех, которые еще не пришли, но если придут – гнать их прочь. И ждать, как обещала. А она взяла с него слово звонить так часто, как сможет. Он хмыкнул и пообещал, наклонился к подушке, отстраненно поцеловал, словно разлука уже забрала его с собой, и ушел в морозные сумерки. Маруся подошла к окну и долго всматривалась в дорогу, на которой давно погасли красные огни уехавшей машины, а потом побрела в каминный зал, который Филька облюбовал, как свою комнату, и до поздней ночи валялась у огня с книжкой, обнимая собаку.

Как ни странно, дни в отсутствие мужчины летели быстро. Она каждое утро гуляла с Филькой, ездила к Маше и Диме, читала скучного Пруста и пела в ресторане о несчастной и счастливой любви. Дмитрий Алексеевич не звонил. То ли был слишком занят, то ли занимался воспитанием своей женщины, и Маруся, набирая его номер, сбрасывала вызов, не решаясь задать вопрос. В четверг вечером она осталась ночевать в городе и уснула почти под утро между мобильным телефоном и Филькой. А в девять была разбужена странным звонком. Незнакомый голос потребовал, чтобы она спустилась на стоянку. Маруся долго не могла понять, кто это и что от нее хотят. Но мужчина был суров и непреклонен, и она кое-как оделась и в сопровождении Фильки пошла в торец дома, где оставила машину. Собственно, то, что она оставила ночью у дома, утром трудно было назвать машиной.

– Боже правый! – выдохнула Маруся и обошла искалеченную груду металла. – Как это возможно?

– Вот вы мне и расскажите, – потребовал незнакомый гаишник, поигрывая полосатым жезлом.

– Я вам должна рассказать?

– Ну, машина-то ваша!

– Судя по номеру – моя… была моя… машина…

Пока представитель власти оформлял протокол, Маруся ходила вокруг красной ауди, с которой кто-то старательно поработал то ли бейсбольной битой, то ли другим подобным орудием пролетариата. Филька плелся следом как привязанный, нюхал помятый кузов, фыркал и огорченно посматривал на хозяйку.

– Думаешь, уже пора ему позвонить? – спросила у пса Маруся и потянула из кармана телефон.

Гаишник и собравшаяся толпа зевак с интересом воззрились на нее. Пес уселся перед женщиной и завилял хвостом.

– А он спросит, почему я сразу не сказала? Ну ладно, давай подождем. Попросим Костю нас отвезти, да?

Филька одобрительно тявкнул и обернулся на представителя власти. Тот поспешно опустил глаза на планшет и продолжил писать. В толпе перешептывались достаточно громко, чтобы Маруся за полчаса оказалась в курсе всех версий случившегося. Над мелкими и незначительными мнениями доминировало одно, самое главное: не надо уводить чужих мужиков. Бурное обсуждение прервалось сразу же, как понадобились свидетели. Повреждения, нанесенные машине, – мятый кузов, битые стекла, проколотые колеса, – были громкими и не могли остаться незамеченными хотя бы одной бдительной бабулькой. Но никто ничего не видел и не слышал. Маруся с пониманием улыбнулась мрачному гаишнику и подписала протокол. Толпа расступилась, пропуская ее к подъезду, и снова сомкнулась вокруг останков ауди.

Дома Маруся сварила крепкий кофе и не меньше трех часов провела в ванне, не в силах согреться и перестать думать о происшествии. Одно дело – шутка с мертвой крысой, другое – разбитая машина. Кто такой смелый, что может позволить себе все в этом городе? Не Люська же собственноручно крушила ночью стекло и металл. Она могла нанять кого-то, могла спланировать… Хотя примерить на себя подобную ненависть к другому человеку у Маруси никак не получалось.

Филька тоже был задумчив и невнимателен и почти не реагировал на ее экзистенциальные рассуждения о произошедшем инциденте и человеческой сущности. За час до выступления она позвонила Константину, но его мобильный был выключен. Телефон в коттедже тоже не отвечал. Она пыталась набирать знакомые номера, но без толку. В конце концов она вызвала такси и уехала в ресторан, поругавшись с водителем, который ни за что не хотел брать в салон собаку. К счастью, Филька был достаточно сообразительным, чтобы догнать хозяйку своим ходом. Она долго обнимала его возле гардероба и извинялась за тупость таксиста, а потом ушла в гримерку с отрешенным лицом. По окончании выступления телефон Кости все еще молчал, приехавший таксист ничем не отличался от предыдущего. «Не положено!» – твердил он, и Маруся махнула рукой, отпуская машину.