Бунин, Дзержинский и Я - Элла Матонина

9 июля 1811 года на Киевском Подоле начался пожар, уничтоживший весь нижний город. Жертвы были неисчислимые. От деревянных строений, которыми был застроен Подол, ничего не осталось. Милорадовича видели в самых опасных местах, домой он возвращался в шляпе с обгоревшим плюмажем. Через неделю Киевское губернское правление донесло Михаилу Андреевичу, что подольские мещане и купцы остались без крыш над головой и средств к существованию. За помощью Милорадович обратился к императору, разработав план компенсационных выплат погорельцам. Однако его предложение не нашло отзыва у государя, а министры признали предложение «не соответствующим благотворительному намерению государя-императора».

А между тем киевляне штурмовали своего губернатора, требуя помощи. И тогда Милорадович самостоятельно решил выйти из положения. Он обратился за помощью к частным лицам города, киевскому дворянству. И они помогли своему губернатору, потому что Милорадович являлся примером человеколюбия, терпимости и доброты.

Такой была ответная реакция киевского общества.

Потом был 1812 год. С середины августа Милорадович начинает формировать резервы действующей армии в районе Калуги. С этой боевой единицей он присоединяется 15 августа к главной русской армии.

Во время Бородинского сражения генерал от инфантерии Милорадович возглавлял войска правого фланга и центра русской позиции. Когда был ранен Петр Багратион, он временно заменил его, командуя 2-й армией.

В конце августа – 28 числа – 1812 года М. Б. Барклай де Толли именем Отечества просит Милорадовича принять начальство над арьергардом. Милорадович сменил М. И. Платова на посту командующего арьергардом, прикрывавшим отход армии за Москву. При отступлении французов из России арьергард генерала Милорадовича превратился в авангард русской армии. Он был самым талантливым, отважным и умелым из авангардных начальников. На себе это почувствовал неприятель и его предводитель, непобедимый Наполеон, когда Милорадович гнал врага до самых границ Российской империи.

Именно Милорадовичу пришлось напрямую в трагических событиях того времени – временном перемирии при оставлении русскими войсками Москвы – взять на себя ответственность.

Приказ о сдаче Москвы ему прислали с тем, чтобы он «почтил видом сражения древние стены столицы» и тем самым дал больше времени русским войскам, всем раненым, больным, гражданским лицам и обозам на эвакуацию.

Милорадович уже расположил свой арьергард в боевом порядке, когда вдруг многочисленные французские войска начали обходить его со всех сторон. Показались даже у Воробьевых гор. Обойдя его и окружив, не дали бы выйти из Москвы частям русской армии. Дальше – слово самому Милорадовичу, о котором и после его смерти ходили легенды.

«Дабы неприятель не так скоро завладел Воробьевыми горами, то я послал туда небольшой отряд с тем намерением, чтобы маскировать и ввести неприятеля в обман, будто там много войск…

…Чем опасность больше, тем я становлюсь пламеннее. Прежде, например, в Италии, когда я услышу выстрел неприятельский, то я летел к нему, как на бал. И в сие время характер мой не изменил мне. Презря все даваемые мне советы, я обратился с гордым, торжествующим лицом к моим адъютантам и закричал: «Пришлите ко мне какого-нибудь гусарского офицера, который умеет ловко говорить по-французски». Когда приехал таковой офицер, то я сказал ему с тем же надменным видом: «Возьмите это письмо Кутузова к принцу Нефшательскому, поезжайте на неприятельские аванпосты, спросите командующего передовыми войсками короля Неаполитанского и скажите ему моим именем, что мы сдаем Москву и что я уговорил жителей не зажигать огней с тем условием, что французские войска не войдут в нее, доколе все обозы и тяжести из оной отправлены не будут и не пройдет через нее мой арьергард. Посему скажите ему, чтоб он, король Неаполитанский, сейчас приостановил следование колонн, которые уже на Воробьевых горах, и также с других застав в оную сейчас должны войти. Если же король Неаполитанский не согласится на сие предложение, то объявите ему, – сказал я грозным голосом, – что я сам сожгу Москву, буду сражаться пред нею и в ее стенах до последнего человека и сам погребуся под ее развалинами».

Таким образом, нашелся и гусарский офицер, знающий прекрасно французский. И был он не дерзок, а смел и вдохновлен своим командующим, генералом Милорадовичем. На все условия русских согласились и Неаполитанский король, и Наполеон и остановили вход своих войск в Москву.

Сам Милорадович прошел весь город для «устроения порядка в улицах Москвы, и способствуя жителям спасаться».

Позже, не раз думая о выпавшем ему историческом случае, он спрашивал себя: смог ли он на самом деле сжечь Москву?

И каждый раз ему казалось, что не смог. Потому ли, что помнил ужас и утраты пожара в Киеве на Подоле в пору его губернаторства? Или потому, что он чувствовал каждой своей жилкой, что это Москва, неприкосновенный город, разрушить живую жизнь которого – значит нанести ущерб Российской империи, и без того содрогавшейся от нашествия неприятеля, хотя война шла довольно узкой в масштабах России полосой.

Сомнения о положении России одолевали тогда многих, когда корпуса Наполеона численностью в 600 тысяч человек вклинились между малочисленными армиями Багратиона и Барклая де Толли. Не сразу и Кутузов решился заявить о сдаче Москвы. Недаром он издал этот приказ о сражении, которым надо почтить древнюю столицу. Одновременно в этом же приказе предполагалось, что Москву придется все же сдать. Но многие возмущались поступком фельдмаршала, его не поддерживали и не понимали: как можно было после такой битвы, как Бородино, открыть путь Наполеону на Москву?! Царь тоже был недоволен. Но когда обществом искалась причина сдачи врагу древней столицы, то в речах, спорах, в поведении, дневниках, а потом в воспоминаниях доставалось и царю, и его порядкам, и всему русскому обществу – «уныние было повсеместным». Вот главный мотив тех настроений. Как свидетельство разноречивого состояния умов в России, приведем запись 1812 года в дневнике генерала Вяземского:

«Мы по сию пору еще не знаем, где неприятельские корпусы расположились и какое их намерение – мало денег, нет верных шпионов… Кавалерия наша поправилась, артиллерийские лошади тоже, а люди изнурены. Мясо отпускается только два раза в неделю. Водки мало, холодно. Мы все-таки бережем эту землю, хотя явно обнаружилась преданность их Наполеону; бережем и тогда, когда уже армия Наполеона в Вязьме, оставляем ей серебро, частные богатства, лошадей, скот и, одним словом, хорошее состояние, исключая жатвы нынешнего года.

Теперь сердце уже дрожит о состоянии матери-России. Интриги в армиях – немудрено: наполнены иностранцами, командуемы выскочками. При дворе – кто помощник государя? Граф Аракчеев. Где вел он войну? Какою победою прославился? Какие привязал к себе войска? Какой народ любит его? Чем он доказал