Литературы лукавое лицо, или Образы обольщающего обмана - Александр Миронов

А что же поделывают «бывшие» революционеры Павел Горданов и Глафира Бодростина? А они, как это ни странно, пытаются покорять друг друга, дабы, добившись сначала победы над ближним своим, перейти затем и к покорению уже дальних. Другими словами, они желают обожения самих себя любой доступной им ценою. На первых порах в этом прискорбном деле верх одерживает Глафира, которой Горданов вынужденно уступает в надежде все-таки в дальнейшем вернуть себе все права господина людей. В частности, он демонстративно пишет, показывает и отправляет под давлением своей временной госпожи в лице Бодростиной отказное письмо ранее покоренной им Ларисе. В нем он демонстративно пишет ей такое: «Прошу вас, Лариса Платоновна, не думать, что я бежал из ваших палестин, оскорбленный вашим обращением к Подозерову (речь о том, что она не отходит от постели тяжело раненного Гордановым Подозерова. – Авт.). Спешу успокоить вас, что я вас никогда не любил, и после того, что было (речь о том, что Горданов фактически склонил Ларису признаться ему в любви. – Авт.), вы уже ни на что более мне не нужны и не интересны для моей любознательности». С одной стороны, Горданов действительно пишет правду, так как он с рождения своего любить кого-либо совсем не может, с другой – фактически сообщает Ларисе, как говорится от противного, что все-таки дорожит ею, так как иначе бы совсем не писал ей. Но понимает ли сие Лариса? Вряд ли. Почему? Чересчур простодушна. Впрочем, это еще не финал романа, а значит, не будем спешить с окончательным приговором на ее счет. Но вот что о ней думает поправившийся после ранения Андрей Подозеров: «У нее нет ничего… Она не обрежет волос, не забредит коммуной, не откроет швейной: все это для нее пустяки и утопия; но она и не склонит колена у алтаря и не помирится со скромною ролью простой, доброй семьянинки. К чему ей прилепиться и чем ей стать? Ей нечем жить, ей не к чему стремиться, а между тем девичья пора уходит, и особенно теперь, после огласки этой гнусной истории, не сладко ей, бедняжке!» Казалось бы все точно, но кроме одного – «бедняжке». Почему?

А потому, что подобное положение по умолчанию естественно предполагает доброту (добрый нрав) страдающего лица, тогда как Лариса отчетливо не добра, а значит, и понимать ее таковою (бедняжкой) следует лишь в кавычках. Иначе говоря, героиня ежели и страдает, то лишь за дело, либо пожинает плоды своего худого нрава или своей вполне порочной натуры. Но почему вдруг так жестоко? А потому, что даже подыскиваясь перед Подозеровым как возможным своим женихом, она утаивает от него некоторые важные детали и совсем скрывает подробности собственного поцелуя, данного ею Павлу Горданову в знак своей любви к нему на окне собственной спальни. В результате этой неоткровенности по отношению к себе самой обманутый ею Андрей Подозеров наивно верит в беспредельную наглость Горданова, содрогается от возмущения по причине отсутствия возможности воздать мерзавцу по заслугам. Зато взамен сего неудовлетворения он все-таки соблазняется, в свою очередь, чарами Ларисы и начинает глубоко сочувствовать ее якобы бедственному положению, что и приводит его с героиней затем неотвратимо под горький свадебный венец, в котором все окружающие его люди усматривают для него большое несчастье. То есть Лариса Висленева оказалась вполне достойной своего брата Иосафа. Другими словами, для достижения своих целей она не брезгует «мягкой» неправдой или легко прибегает к сокрытию главного, а значит, вполне склонна к манипуляции людьми. А что еще нужно революционеру? Впрочем, еще нужна убежденность, что во имя революции («общего дела») все позволено, нужна также решимость к неблаговидным поступкам, чего Ларисе, как и ее брату, скорее всего, не достает, но не достает лишь как характера (натуры).

Теперь несколько слов о положительных персонажах романа, скажем, об отставном майоре Форове и о священнике Евангеле Миневрине. Что есть примечательного в описании взаимоотношений этих лиц, чему с их помощью Н. С. Лесков пытается наставлять своего читателя? В качестве соответствующего случаю примера рассмотрим спор героев о справедливости. В главе «О тех же самых» четвертой части романа, названной автором «Мертвый узел», священник спрашивает майора: «А мы можем ли постигать, что справедливо и что несправедливо?» Спор завершается странно, в частности, майор восклицает: «Ну уж этого совсем не понимаю: и оно (жестокосердие в связи со справедливостью. – Авт.) есть, и его нет». Тем самым автор романа внушает читателю, что справедливости на самом деле и нет вовсе, а ежели все-таки она и есть, то хлопотать о ней человеку совсем не стоит. Но прав ли Н. С. Лесков, внушая посредством очевидно положительных героев романа подобную мысль? Да, человеку в борьбе за справедливость легко впасть в ее противоположность. Но означает ли это, что она уму человеческому и не доступна вовсе? Скорее всего, если под нею понимать «состояние беспристрастного восприятия кого-чего-либо», то она для человека действительно непосильной выходит. Иначе говоря, в таком случае она удел лишь святых людей, для которых Провидением многое наперед открыто, а значит, у них и соблазна впасть в пристрастие по какому-либо поводу не имеется совсем. Поэтому-то, с одной стороны, справедливо лишь то, что по-честному творится, что без насилия совершается, с другой же – нет в мире ничего лишнего и случайного, а значит, все в нем вполне справедливо происходит. А то, что жизнь порой тяжко всяким человеком переносится, никак не означает отсутствия в ней же справедливости как, с одной стороны, воздаяния людям за что-то содеянное или не содеянное ими, так, с другой – им же в назидание на будущее, в самом обширном смысле. Вместе с тем если говорить о справедливости в революционном понимании, то она тогда воистину противной многим из людей станет, так как всякая революция взамен стремления человека к праведности непременно провозглашает в конечном итоге лишь «земное блаженство» самих революционеров, что опять же непременно выльется в связи с наличной порочностью человеческой натуры в обвальную погибель души многих.

Теперь о признаках грядущей трансформации еще только нарождавшейся русской революции. В пятой части романа, озаглавленной «Темные силы», в главе «Отбой» в письме Тихона Кишенского Глафире Бодростиной, обосновавшейся в Париже, читаем нижеследующее: «Не удивляйтесь моему поступку (речь о доносе на Горданова. – Авт.), почему я все это вам довожу: не хочу вам лгать, я действую в этом случае по мстительности, потому что Горданов мне сделал страшные неприятности и защитился такими путями, которых нет на свете презреннее и хуже, а я на это даже не могу намекнуть в печати. Не только печатать, а даже и дружески предупреждать стало бесполезно, и я прекрасно это чувствую в сию минуту, дописывая вам настоящие строки, но верьте мне, что я вам говорю правду, верьте, верьте хоть ради того, черт возьми, что стоя этак на ножах друг с другом, как стали у нас друг с другом все в России, приходится верить, что без доверия жить нельзя, что, одним словом, надо верить». О чем речь, чего хочет записной негодяй Кишенский? Он вдруг осознал, что его план разорения Михаила Андреевича Бодростина стал служить неожиданно Горданову, причем игра пошла явно крупная, а значит, и потери могут статься громадными. Видимо, поэтому-то подлец и мерзавец Кишенский вспомнил о доверии как о чем-то совсем уж давным-давно позабытом. То есть, когда на кону «космические» барыши, можно даже призывать других к морали или вполне торговать ею же. Обобщая сказанное выше, следует заметить, что для революции как крупномасштабного и даже планетарного передела собственности все средства были и всегда будут допустимы.

Ну вот почти и финал романа (часть шестая «Через край», глава «Одинокие книги в разных переплетах»). Что в нем особо для нас примечательного? После того как группа заговорщиков и одновременно искателей личного богатства в лице Глафиры Бодростиной, Павла Горданова и Иосафа Висленева совершила-таки три убийства (отравила Кюлевейна, племянника и наследника Михаила Андреевича Бодростина, подстроила по ошибке смертельное падение с моста княжеского управителя Светозара Водопьянова, убила под видом крестьянского бунта самого Михаила Андреевича Бодростина), возникла и угроза ей вполне справедливого за ею содеянное возмездия. В частности, первым был задержан властями Иосаф Висленев, который в числе прочего заявил нечто крайне существенное: «Я ничего не скрою, я не отступаюсь, что я хотел его (речь о М. А. Бодростине. – Авт.) убить, но по побуждениям особого свойства, потому что я хотел жениться на его жене, на Глафире Васильевне. Она мне нравилась, к тому же я имел еще и иные побуждения: я. и хотел дать направление его состоянию, чтоб употребить его на благие цели, потому что, я не скрываюсь, я недоволен настоящими порядками. Я говорю об этом во всеуслышание и не боюсь этого. Теперь многие стали хитрить, но, по-моему, это надо честно исповедовать. Нас много, таких как я. и мы все убеждены в неправде существующего порядка и не позволим. Если закон будет стоять за право наследства, то ничего не остается как убивать, и мы будем убивать. То есть не наследников, а тех, которые оставляют, потому что их меньше и их легче искоренить». Что тут сказать? Как мы видим, несмотря на распространенное мнение о сумасшествии Висленева, его слова имеют весьма выраженное революционное содержание. Почему? А потому, что перед нами не просто воры и убийцы, которые злодействуют лишь для себя лично, перед нами, как ни крути, все-таки революционеры. И разве не революция на первом этапе отменила право наследования собственности? Поэтому-то речи Иосафа не так уж наивны, как могут показаться в случае их недооценки. Другими словами, писатель весьма точно подмечает революционный дух группы заговорщиков. Впрочем, кто-то возразит, что этих слов Висленева все-таки маловато будет для решительного вывода об этом. Что ж, попробуем дочитать роман и тогда уже либо согласиться с приведенным выше возражением, либо еще тверже обосновать сформулированную ранее мысль. В самом конце эпилога романа мы читаем слова Андрея Ивановича Подозерова: «Да, да, нелегко разобрать, куда мы подвигаемся, идучи этак на ножах, которыми кому-то все путное в клочья хочется порезать; но одно только покуда во всем этом ясно: все это пролог чего-то большого, что неотразимо должно наступить». Те есть герой романа ясно ощущает надвигающуюся общую беду для России, которую как раз и вызывает сложившаяся среди русских людей традиция жизни на ножах. А теперь взглянем еще на весьма любопытное описание поведения Висленева: «Являясь на допросы, он, выставлял себя предтечей других сильнейших и грозных новаторов, которые, воспитываясь на ножах, скоро придут с ножами же водворять свою новую вселенскую правду». То есть в двух последних цитатах из романа вполне усматривается то, что его автор вольно или невольно констатирует как предстоящее рождение русской революции, так и ее же грядущую неизбежную трансформацию в нечто совсем уж неприличное, что ничем оправдать уже будет невозможно. Иначе говоря, сама русская революция непременно рано или поздно сбросит с себя свои «благие» одежды и превратиться волей своей изначальной сути в «воров в законе».