Ведьма княгини - Симона Вилар

– Мне бы сейчас чародейскую воду! – почти стонал Свенельд. Он и не ожидал, что ему будет нанесен такой страшный урон, что он столько дружины потеряет. И посадник почти тряс Малкиню за грудки: – Где здесь живая и мертвая вода? Говори, ведун, иначе на кол посажу.

Но не посадил. По сути Малкиня сейчас был единственным, кто мог хоть как-то помочь. И хотя бывалые кмети знали по опыту всякие способы врачевания, они послушно внимали советам этого древлянского волхва, втирали выданные им мази, пытались повторять за ним заклинания… Бесполезно, раненых погибло столько, что когда их тела уложили на погребальный костер и подпалили, дым от костра стоял такой, что лесные враги могли даже по запаху понять, насколько удачна была их вылазка.

Малкиня сам не заметил, когда стал помогать русичам. Они были врагами, но он оказался в их лагере и, как ни хотел, не мог радоваться победе древлян, видя столько смертей. А вот иное он мог – это уловить из лесу чужую мысль. Ранее он не сказал об этом Свенельду, теперь же сам предложил помощь. Правда, пояснил, что помочь сможет только там, где проезжает сам, а вот за растянувшимся воинством следить и ему нет силы.

На следующий день Малкиня был как никогда напряжен, слушая лес. А все, что смог, – это уловить мысли затаившегося в чаще охранника небольшого лесного селения. Но и то хорошо: когда парнишку изловили, тот с перепугу сразу стал пояснять, что просто наблюдал за проходившим войском, однако сам же предложил, если его не тронут, провести чужаков через все ловушки и нацеленные на тропу самострелы, какими древляне обычно ограждали свои жилища. Вот и привел людей посадника к своим. Это оказалось просто захудалое поселение: пяток курных изб лепились над обрывистым берегом ручья, из жителей все больше старики и бабы. Тут и гадать не надо было, чтобы понять, что мужчины по большей части подались в леса, воевать с находниками с Руси.

Свенельд был так зол, что стал пытать старосту, чтобы тот выдал, где хоронятся лесные стрелки. Староста сперва храбрился, но да люди Свенельда умели пытать. Вот и повели чужаков в чащу, показали, где стоянка стрелков-древлян. Ну и уж тут русичи отвели душу – никого не выпустили, никого не брали в плен, всех положили. Правда, позволили местным похоронить своих. В этом было особое великодушие Свенельда, ибо, ощутив вкус победы, он не бывал жесток.

Именно поэтому Малк и решился ему поведать, что разглядел в мыслях старосты и чего тот не сказал под огнем и ножом. Дескать, тут недалеко есть большое село, которым правит баба. Вернее, она не правит, во главе села стоит старейшина, но он как раз старший брат этой разумницы Прости, к слову которой многие прислушиваются.

– И зовется то село Сладкий Источник, – подытожил Малкиня.

– Источник? – так и вскинулся Свенельд. Хлопнул ведуна по плечу, да так, что тот чуть с лавки не свалился. – Друже Малкиня, неужто мы нашли чародейскую воду? Неужто и нам Доля наконец улыбнулась!

Малкиня лишь посоветовал, чтобы проводника они взяли, пообещав жизнь, если к Сладкому Источнику проведет. Ибо село то хорошо охраняется. Одного не сказал, что упомянутая Простя – жена того Мокея вдовьего сына, который и стоит во главе лесных стрелков. Ну да вскоре их перепуганный проводник, желая выслужиться, сам о том поведал. Малкине только и осталось надеяться, что Свенельд считал ниже своего достоинства на бабах зло вымещать, что это по его понятиям было недостойно сильного воина. Но все же Малкиня от себя добавил то, что проводник не поведал: мол, баба эта хоть и женой Мокея слывет, да ведь оставил он ее, когда в Искоростень подался.

Свенельд покосился на ведуна зеленоватым холодным глазом из-под личины шлема: понятливый был, догадался, что про Простю эту его ведун уже проведал, но таился. Древлянин, что с него взять!

Селище Сладкий Источник и впрямь оказалось богатым: несколько крупных усадеб на лесной поляне над ручьем, да еще и отдельных избушек-землянок немало у леса настроено. У реки дети рыбу удят, на репишах видны силуэты женщин, козы пасутся на склоне, куры возятся, а от леса охотники тащат убитую лань на шесте. Но едва первые всадники стали появляться из зарослей, как в селище шум и крик поднялся, охотники бросили свою добычу и побежали к избам, а оттуда уже иные повыскакивали, кто с рогатиной, кто с ломом или дубиной. Но стали останавливаться, когда увидели, сколько все новых и новых конных воинов появляются из чащи.

«Ну хоть отсюда немногие в леса ушли, – отметил про себя Свенельд. – Видать, свое село им милее, чем общая судьба племени. Обычное дело, на этом все древляне живут. Так что и тут можем попробовать договориться».

Он выехал вперед, поднял две руки ладонями вперед – в извечном жесте, что с миром пришли и злых намерений не имеют.

– Да помогут вам Род и Макошь в ваших делах, добрые люди!

– И тебе здравия, хоробр, – вежливо отозвались из толпы.

Отвечали-то приветно, но взгляды суровые, мрачные. Баб и детишек как ветром сдуло. Правда, не всех, вон за этими рослыми силачами – все как на подбор, с каким-то удовольствием отметил Свенельд, – за их широкими спинами и плечами виднелся бабий повойник, богато расшитый цветным бисером.

Свенельд чуть тронул коленом коня, подъезжая, но мужики загородили путь.

– У тебя сила, чужак, но и мы не лыком шиты.

– Это я понял. Отчего же такие хоробры да не при оружии? Или Мокей вдовий сын вас в отряды свои не покликал? Небось опасался, что заставите его к жене брошенной возвратиться?

Они какое-то время молчали, потом кто-то выкрикнул:

– Что нам тот Мокей – перекати-поле. Нам о роде своем думать надобно, а он как был чужак, так чужаком и остался.

– Что, не оценил Мокей, что вы его в род приняли да девку свою ему дали?

Опять как будто обидой от селян повеяло – тут и мысли разуметь не надо, чтобы заметить.

– Ну а пустите на постой дружину мою?

– Тебя принять – самим с пустыми закромами остаться.

– Не боись, не обижу. У моих людей все свое. А захотите в мире с нами быть – сами за столы усадите. Угостившего своим хлебом угощаемый не обидит.

– Тебя обидеть – себе во вред.

Но все одно оставались стоять, загораживая путь.

«Ну не в пояс же им кланяться? А заартачатся – только моргну, враз мои укажут им место».

Но тут из-за рослых родовичей вышла вперед эта Простя. Коренастенькая, телом крепкая, ничего даже, а вот мордочка у нее… Вот уж действительно мордочка – глазки маленькие, нос как пятачком кверху торчит, щекастенькая, будто хрюшка.

«Немудрено, что супружник от нее в вольный свет подался», – отметил про себя Свенельд. Но на молодицу продолжал глядеть ласково, приветливо. От такого его взгляда бабы обычно так и таяли, цветами распускались. Эта же скоренько глянула – и к своим. Что-то сказала негромко, и они расступились.

– Что ж, будь гостем. Мы Рода чтим, нам его законы ведомы.

Ну, пустили к очагам, может, и столкуется с ними. Вот Свенельд и толковал: говорил, что не хочет им зла, однако и доверять не будет. Ведь известно, что мятежник Мокей с ними в родстве. Значит, и они ему помогают. И едва местные стали пояснять, что знать ничего не знают, ведать не ведают – да иного ответа Свенельд от них и не ожидал, – как он огорошил их вопросом: где их знаменитый сладкий источник, от которого селище имя получило?

Селяне заволновались, переглядываться стали. Но опять же, как тень, прошлась между ними Простя, и они ответили: мол, можем показать, что с того, источник их на много верст известен.

– Ну, ведите, – поднялся с лавки Свенельд. – Мед ваш хорош, но недаром же мы сквозь чащу так долго пробирались, чтобы на это диво ваше не поглядеть.

Говорил вроде спокойно, а в душе все дрожало от нетерпения. Когда повели, едва сдерживался, чтобы не погнать их во всю прыть. А как увидел… Вода и вода. Зачерпнул в пригоршню, глотнул – ну, сладковатая, ну, вкусная, но… самая обычная. Без чародейства.

Однако отправившийся со Свенельдом Малкиня вдруг заволновался. Оглядел проводников пристально и внезапно так и ломанул в чащу. Свенельд с дружинниками за ним. Местные пытались вроде удержать, но куда там – так и смели их. И увидели они…

Свенельд и вздохнуть не мог в первый миг. Вот она, радость его – жизнь, здоровье, молодость… богатство.

Ибо стекали с глинистого крутого бережка в воду разноцветными переливающимися струями не один, а сразу несколько источников, журчали чарующе. Голубые струйки, золотистые, даже розоватые вроде были. День выдался блеклый, в чаще и вообще сумрачный, а тут как радуга над водой стояла, искрилась разноцветной россыпью на листьях, как драгоценная роса.

Малкиня первым сошел в воду, смотрел, зашептал заветные слова, от которых вода силу не теряет, не прячется. Потом медленно набрал в пригоршни, глотнул. И словно пузырьки заиграли в горле, голова кругом пошла, а потом… Потом петь и плясать захотелось, плечи распрямились, сила взыграла. Малкиня расхохотался, радуясь сам не зная чему. Вернее зная – жизнь в себя влил, долгую, сильную, без хворей!