Ведьма княгини - Симона Вилар

Волхвы медленно двинулись вокруг изваяния Чернобога, что-то напевали, в горле у них клокотало. В их движениях была величавость, плавность. Они обошли его раз, другой, третий. Самое необычное, что Мал стал как будто подремывать от этой неторопливости и унылости их песен. Но когда волхвы так же стали обходить вкруг огромного остова Морены, Мал не пожелал остаться один у жуткого идола и этого странного ровного пламени, засеменил за ними. Вот так и шли они цепочкой, опять бубнили что-то слаженно, но Мал не мог понять ни слова. И когда, обходя в очередной раз распростертое тело подземной богини, они приближались к идолу Чернобога, Мал видел, как на его железном лице отсвечивают отблески колдовского огня. Создавалось впечатление, будто пробудившийся от долгой спячки идол наблюдает за ним. Да как он мог, если глаз у него нет? Рот по идее есть, а глаз… Зачем ему глаза в его подземном мире?

И все же у Мала было ощущение, что божество за ним наблюдает, поэтому он боялся оглянуться на него, когда двинулся за церемонными волхвами по третьему разу обходить изваяние Морены.

Но особенно страшно ему стало куда позже, когда Маланич начал творить какие-то свои особые заклинания, невесть откуда вынул широкую плоскую чашу. В руке его оказался нож, и он протянул его Малу.

– Надрежь десницу, княже, пусть капли твоей крови падут в сей сосуд для наших богов-защитников.

Лезвие холодного каменного ножа было остро отточено, Маланич предупредил князя об этом, но от страха Мал все равно резанул по руке куда сильнее, чем намеревался. Больно было, и он даже забеспокоился, как же он побежит назад волком, когда лапа порезана? Он почти с удовольствием подумал, как хорошо опять будет стать зверем… как хорошо будет поскорее убраться отсюда.

К нему приблизился Маланич, принял у него нож, а потом неожиданно срезал им у Мала прядь волос. Мал и спросить не успел – на кой она ему, как Маланич указал на Чернобога.

– Сейчас мы поднимем тебя, княже, а ты смажешь своей кровью уста защитнику.

Малу стало вдруг так страшно, что едва не кинулся прочь. И даже вспомнилось предостережение Мокея. Да что это хочет от своего князя страшный Маланич?

Но Пущ и Шелот уже стояли перед идолом, пели что-то тягучее, Маланич подталкивал его, и растерянный Мал так и полез с чашей на скрещенные руки волхвов. Они его подняли, и Мал совсем забыл, кого просит, заикаясь и творя по привычке мольбу к Роду и чурам-прародителям, стал мазать из чаши железную личину божества. Ну, наверное, там, где полагалось быть рту… пасти. А потом так быстро соскочил на землю, что оступился и упал, выронив чашу.

– Нехорошо, – произнес Маланич, однако голос его показался князю неожиданно веселым. – Рука-то еще кровоточит? Тогда и Морене дай немного крови.

– Как?

Мал покосился на очертания этой глыбы. Изнутри она давно вся выгорела, остались лишь закоптелые глиняные стены, с контурами расходящихся бедер, плеч, головы. Но рта у богини не было, у нее даже лица не было. Однако Маланич уже творил заклинание, был серьезен и как-то особенно напряжен. Поэтому князя к Морене подвел Пущ и тут же оставил. Мал постоял, постоял, подумал и погладил глиняную оболочку идолища там, где должна была быть голова. Как будто по темени похлопал.

Звуки голоса Маланича становились как будто громче, в них слышалось рычание, словно из волхва рвалась некая огромная сила. Пущ и Шелот стояли прямо, скрестив руки на груди, головы были опущены, они что-то бубнили, слышался лишь глухой ропот, который будто эхом повторял громкий голос верховного волхва. Малу все это казалось и нелепым и торжественным одновременно, он не мог отвести глаз, даже забыл убрать окровавленную руку с темени глиняной великанши. Он хотел понять, что же они говорят, что это за язык, от которого веет чем-то древним, жутким и значительным. Он не понимал… и все же вдруг что-то уловил: как будто Маланич просил Чернобога опять взять в жены Морену, ибо тогда они – хозяйка смерти в подземельях и бог смертных страданий, будут единой силой, достойной великих жертв.

И тут что-то случилось: пламя на камне, которое до этого дивило Мала тем, что дров для него собирать не пришлось, вдруг поднялось высоко, стало… округляться, что ли. Оно было очень светлым, но и тусклым, как болотная гнилушка во мраке. И сквозь образовавшийся темно-светлый овал словно смотрел кто-то. Но Мал и впрямь увидел за ним темный силуэт идола Чернобога с его железным лицом, на котором отражались отблески. От этого пустое лицо божества казалось ожившим, создавалось впечатление, что он смотрит, озирается. А ведь впрямь…

Малу стало жутко, но он и двинуться не смог, когда узрел, как у Чернобога открываются глаза… или появляются проемы там, где должны быть глаза. Темные, жуткие. И пригрезилось Малу, что через своего идола Чернобог и впрямь смотрит на него… или на Морену, подле которой стоял Мал.

И тут… Древлянскому князю вдруг показалось, что земля под ним содрогнулась, под его рукой на шершавой поверхности очертаний головы богини произошло некое движение, этот глиняный гигантский остов заворочался, как будто богиня пытается пошевелиться, привстать. И звук – как стон от вздыбливаемых краев земли, как рев ветра налетевшего, точно рушилось что-то, стоявшее веками. И в этом шуме угадывалось требование – жертву! Есть хотим!

Пущ и Шелот тут же оказались подле князя, схватили его под руки, потащили к светящемуся проему между богами. А ему казалось, что это Морена и Чернобог тащат его, и он завизжал, закричал, стал вырываться с неожиданной силой. Но сила немалая была и в волхвах, будто сами боги держали Мала их руками.

– Вот ваша жертва, сам князь земли древлянской, князь самой древней на Руси крови!

Его сильно толкнули – и Мал оказался в круге света. Его затягивало, он ослеп от его яркости, его уволакивало, он заслонился руками, орал. И вдруг из этого света точно множество острых игл, острых клыков разом вонзились в него, и это была нечеловеческая боль… Его не имевший в себе уже ничего человеческого крик не мог передать и малой толики того, что он ощутил.

И исчез. Его будто всосало в свет, за которым был только мрак.

Свечение погасло, огромный мерцающий зев захлопнулся, и повеяло такой силой, что все три волхва повалились на землю, покатились. Волна силы пошла кругом, затрещали деревья в чаще, забурлила вода в тихой речке Гнилопяти, сорвало камыши и осоку по ее берегам, даже рухнули березы на высоком обрыве над рекой.

Три волхва были в беспамятстве. Первым пришел в себя Шелот. Вытер струящуюся из носа кровь, встал, поддерживая руками голову, такой она была тяжелой. Пошатываясь, двинулся туда, где лежал раскинувшийся Маланич, и, достав из-за пояса склянку со светящейся чародейской водой, брызнул на него. Тот медленно пришел в себя, поднялся даже живее Шелота. Выпрямился во весь рост.

Там, где пытался приподняться с земли Пущ, послышался слабый голос:

– Я не знал, что так будет. Когда Игоря казнили, они так не лютовали.

– Каждая последующая жертва для изголодавших богов будет тяжелее. Но разве не чувствуешь, какая сила теперь в нас?

Похоже, Пущ этого еще не уразумел. Более того, его вдруг выгнуло и несколько минут мучительно рвало. Маланич не смотрел на него. Он отошел, чему-то засмеялся и вдруг взлетел. Покружился в воздухе медленно и плавно и медленно опустился подле тяжело поднимавшегося Пуща.

– Ты никогда не обладал особым могуществом, кудесник. Снимать заклятия ты умел, а вот…

– Ты сохранил то, что взял у Мала? – довольно резко и непочтительно перебил его Пущ. – Учти, без князя нам возвращаться нельзя.

Маланич как будто о чем-то вспомнил. Разжал левую руку, которую даже в беспамятстве держал в кулаке. На его ладони лежала срезанная у последнего древлянского князя прядь волос.

– Приведи Шелота, Пущ. Он хорошо умеет притворяться, ему и быть Малом.

Через какое-то время волхв Шелот и впрямь принял облик Мала Древлянского. Прядь волос словно приросла на его собственную голову, он стал ниже ростом, тучен, лицо его расширилось, тонкий костистый нос стал мягоньким и курносым. И все одно в его взоре было нечто такое, чего никогда не имелось у Мала Древлянского: недоверие, ум, особое упорство. Да и в голосе, когда заговорил, послышались совсем иные интонации. И все же Маланич остался доволен.

– Ну вот, хвала темным силам! Теперь всеми признанный Мал станет таким, что на него можно будет положиться!

И он почти весело похлопал Мала-Шелота по плечу.

И опять волки бежали через лес, так скоро, как могли. К частоколу волховского скита они вернулись, когда уже светало. Их ждали, и никто не спросил, отчего их меньше, чем отбыло. А когда сонные охранники Мала вышли, позевывая, в серое дождливое утро из теплой дымной полуземлянки, они увидели своего князя мирно беседующим на завалинке с волхвом Маланичем. Пущ стоял немного в стороне. Куда подевался Шелот, никто не стал спрашивать. Особенно когда князь строго повелел им собираться в обратную дорогу. И непреклонно так приказал, даже не позволил охранникам перекусить на дорожку у волхвов. Видать, чем-то недоволен был или торопился нешуточно.