Ведьма княгини - Симона Вилар

– На что это ты намекаешь, длиннополый! – резко вскинулся кто-то, но тут встала Ольга и подняла руку, требуя слова.

– В том, что сказал этот ведун, есть своя правда. Поэтому, думаю, стоит попробовать пройтись по окрестным селищам. Проводников сами древляне готовы дать, я с ними разговаривала. Но я никому не возбраняю поступать так, как того от него потребует положение. Где силком, а где и милком вы сможете распространить свою власть. Но одно потребую: как только кроны начнут желтеть, как волхвы объявят время отмечать день матери Макоши[99] – возвращайтесь сюда. А там, – и да помогут нам боги! – и на Искоростень пойдем. Ибо пока мы не убьем Мала Древлянского, у древлян будет за кого сражаться. А я не получу успокоения и не буду считать мужа своего окончательно отмщенным.

При последних ее словах воеводы почтительно опустили головы, но и потом никто не возражал. Тем, кто жаждал войны, княгиня предложила только ее отсрочку, тем, кто хотел обойтись малой кровью, – она давала на это шанс. Даже почтенный боярин Асмунд похвалил ее решение, а к слову первого советника Игоря многие прислушивались.

Потом они долго изучали нарисованную на большом куске телячьей кожи карту, обсуждали, кто куда и с какими силами тронется, кто кого возьмет в проводники, рассматривали пути по рекам и ручьям, где можно было пройти, не заплутав в чаще. Было решено, что часть войска двинется на полуночь хоть до самой Припяти, их возглавит воевода черниговский Претич, а другую рать, которую поведет Свенельд, они направят на полудень вдоль границы, хоть до истока реки Тетерев, а там… будет время, пусть идут далее, а нет, – их тут ждут. Еще немалые силы – в основном из варягов и киевской дружины Асмунда, было решено оставить вместе с Ольгой и маленьким Святославом: как для охраны, так и для вырубки леса в широкую просеку к киевским заставам, чтобы было откуда ждать пополнения и подвозить провиант. На том, чтобы именно Асмунд остался, настоял Свенельд, но да ему и не перечил особо никто. Старый воевода – он хоть опытен, но уже и стар, ему сидеть да лад наводить легче, чем рыскать по чащам.

Только Малкиня знал, отчего Свенельд так старается оставить старого соратника Игоря на месте. На другой день, когда Свенельд выезжал, Малкиня поблагодарил его за эту предосторожность. Нечего христианину развеивать последнее лесное чародейство верой, а заодно изничтожать места, где могут бить источники живой и мертвой воды. Последнее для Свенельда много значило, потому он и верного Стоюна оставил при Ольге, строго-настрого повелев тому оберегать правительницу, а на деле просто удерживая принявшего христианство друга в стороне.

Малкиня сам вызвался быть проводником в отрядах Свенельда. А варяг по-своему даже позаботился о древлянине, велев выдать тому крепкий щит да приказав охранять, если стычка в лесах случится. И все же Малкиня угадал и еще кой-какие мысли варяга, ответил невозмутимо:

– Ты сам не понял еще, Свенельд, что поручил мне заботу о Малфриде. Но не волнуйся, по всем приметам ее срок родить раньше Макошиного дня навряд ли наступит. Ну а что она с ребеночком задумала сделать… Она с собой оберег Кощея таскает, вот и уразумей, за что ей темный колдун такой силы оберег дал.

Свенельда передернуло от отвращения. И что ему до того дитяти? Но все же отчего-то считал, что стоит за ней приглядывать. Странная она. Странная и страшная. Но он все же женой ее назвал. Вот и нужно было, чтобы кто-то присмотрел за ведьмой. Лучше Малкини на эту роль никто не подходил. Ну да до Макошиного дня так до Макошиного.

И он заставил себя думать о другом.

Свенельд стоял так высоко, что Малкиня при нем был не более чем просто проводник. Если не учесть того, что с ним было интересно. Вот и ехали сквозь чащи рядом, Малкиня вглядывался в лес, указывал путь, ему даже коня выдали, чтобы быстрее двигаться. А Малкиня умел находить такие пути-лазейки, где и конники проехать могли. Гуськом, правда, один за другим, но все же пробирались.

Малкиня вызвался быть провожатым у Свенельда потому, что понял: если кто и сможет сговориться с лесными древлянами, то только этот варяг. И действительно, в первых же селищах, куда неожиданно для местных нагрянуло это длинное, вьющееся змеей воинство из леса, Свенельд не стал никого рубить или мучить, наоборот, сказал, что везут с собой достаточно провианта, чтобы не обременять поселян прокормом войска более того, чем закон Рода гостеприимного повелевает. Так он и воззвал к совести самих древлян, какие по давней традиции обязаны были угостить пришельцев, и показал, что намерения у русичей самые мирные. Вечером, когда в это же селище явились старшины из окрестных поселений, Свенельд так и сказал на сходке, что не тронет никого, кто не проявит вражды. Правда, и не таил того, что после войны древлянам придется выплачивать положенное… или поболее положенного. Ведь опять же восстали, пусть теперь на себя пеняют.

Подобная откровенность посадника была очередной хитростью: мол, вон каков я, ничего от вас не утаиваю, но и зла не желаю. Малкиня же просто глох от радостных помыслов старост древлянских, надеявшихся выслужиться перед варягом, а там… Там еще неведомо, как Доля с Недолей схлестнутся и что судьба принесет. Пока же они угощали русичей лесным медом, подносили к столам плоды, какие удалось собрать с репищ[100], древлянки выносили витязям кадушки со свежеквашеной капустой, благо, что как раз было время капустницы[101], и все избы в селищах будто источали этот кисловато-пряный аромат квашенины. Ну и есть обычай: того, с кем трапезничал за одним столом, – трогать не полагается. Значит, перемирие пока у них, значит, ладить будут.

Но все же было еще нечто, что переодетый в дружинника ведун Малкиня уловил во всеобщем гомоне. Отозвав за овин Свенельда, сообщил негромко:

– Сюда эти мятежники из лесов порой за припасами нахаживают, местные их обязаны кормить, хоть это им и не очень любо. Так что будет лучше, если ты часть воев тут оставишь, пусть погост установят да с оружием не расстаются. А то эти лесные соколы могут и помститься селянам за то, что тебя мирно приняли.

Свенельд подумал, подумал и согласился. Правда, когда на еще одной сходке в другом селище Малкиня о таком же заикнулся, Свенельд поплевал на ладонь и показал ему кукиш.

– Если я так свои войска на каждой стоянке оставлять буду, вообще без дружины останусь.

В том, что именно Свенельд был прав, Малкиня понял, когда через день на растянувшееся по лесу воинство Свенельда было совершено нападение. Казалось, сам лес стрелял из чащи острыми жалами, словно град из смертоносных стрел обрушился на отряд в самой середине его длинной цепочки. Люди падали, когда острые стрелы вонзались в их не защищенные доспехами руки, шеи, лица, бились пораженные стрелами кони. Лес огласился криками, стонами, безумным лошадиным ржанием. И самое неприятное, что на узкой заболоченной тропе свои не могли помочь своим же. Произошла путаница, смятение, а врагам было только ловчее так губить русичей, оставаясь почти неуязвимыми в своих зарослях. Лишь кое-где мелькнули за кустами темные силуэты, но едва их заметили, едва конники, круша подлесок, двинулись в их сторону, лесные стрелки растворились, как морок. Лес затих, установилась тишина, прерываемая стонами раненых и хрипом умирающих.

Но самое страшное оказалось то, что древляне стреляли отравленными стрелами. И к ночи даже те, кого только слегка зацепило, кричали и корчились от страшных мук, их раны воспалились, и не было никакой возможности спасти их.

– Мне бы сейчас чародейскую воду! – почти стонал Свенельд. Он и не ожидал, что ему будет нанесен такой страшный урон, что он столько дружины потеряет. И посадник почти тряс Малкиню за грудки: – Где здесь живая и мертвая вода? Говори, ведун, иначе на кол посажу.

Но не посадил. По сути Малкиня сейчас был единственным, кто мог хоть как-то помочь. И хотя бывалые кмети знали по опыту всякие способы врачевания, они послушно внимали советам этого древлянского волхва, втирали выданные им мази, пытались повторять за ним заклинания… Бесполезно, раненых погибло столько, что когда их тела уложили на погребальный костер и подпалили, дым от костра стоял такой, что лесные враги могли даже по запаху понять, насколько удачна была их вылазка.

Малкиня сам не заметил, когда стал помогать русичам. Они были врагами, но он оказался в их лагере и, как ни хотел, не мог радоваться победе древлян, видя столько смертей. А вот иное он мог – это уловить из лесу чужую мысль. Ранее он не сказал об этом Свенельду, теперь же сам предложил помощь. Правда, пояснил, что помочь сможет только там, где проезжает сам, а вот за растянувшимся воинством следить и ему нет силы.

На следующий день Малкиня был как никогда напряжен, слушая лес. А все, что смог, – это уловить мысли затаившегося в чаще охранника небольшого лесного селения. Но и то хорошо: когда парнишку изловили, тот с перепугу сразу стал пояснять, что просто наблюдал за проходившим войском, однако сам же предложил, если его не тронут, провести чужаков через все ловушки и нацеленные на тропу самострелы, какими древляне обычно ограждали свои жилища. Вот и привел людей посадника к своим. Это оказалось просто захудалое поселение: пяток курных изб лепились над обрывистым берегом ручья, из жителей все больше старики и бабы. Тут и гадать не надо было, чтобы понять, что мужчины по большей части подались в леса, воевать с находниками с Руси.