Сын человеческий - Аугусто Бастос

— И я! — прервал его Корасон Кабраль.

— Потом появились братья Гойбуру, — продолжал Иларион, — как всегда, вместе, словно попугаи-неразлучники. Вместе они разделались с Мелитоном Исаси, вместе и в тюрьму угодили за это.

Он осекся: все смотрели на него с молчаливой укоризной. Тани Лопес нервно полировал о гимнастерку ноготь на мизинце, длинный, как коготь медведя.

— Теперь собрались все! — нарушив молчание, сердито сказал Иларион и, считая своим долгом чем-то развеселить помрачневших товарищей, добавил, указывая на Тани Лопеса — А этому дьяволу никакие пули не страшны — ни одного волоса на голове не тронули!

Никто не засмеялся.

— Мы уж думали, ты не вернешься, Крисанто, — сказал старый Аполинарио Родас, лицо которого было скрыто полями тростникового сомбреро. — Будешь жить теперь в своей долине?

— Не знаю. Посмотрим…

Не обращая внимания на разговор взрослых, мальчик упорно пытался отобрать костыль у Илариона Бенитеса.

— Ишь мешок-то как раздуло! — сказал Корасон Кабраль, легонько ударив по нему рукою. Снова послышалось мягкое, приглушенное звяканье. — Не иначе как стерлингами набил, — шутливо протянул он.

— Нет, солдатские пожитки привез…

Все захохотали, но тут же осеклись, словно захлебнулись. Я не смеялся. Слишком неестественным был этот смех. Смеялись не от хорошего настроения, а оттого, что чувствовали себя неловко и неуютно.

Старуха в монашеском платье, потянув за рукав Корасона Кабраля, отвела его в сторону и долго шептала ему что-то на ухо. Тот согласно кивал головой, но по всему было видно, что старуха раздражала его, — она, наверное, болтала о чем-то и без того известном. Наконец он отделался от нее и вернулся к нам.

Но тут Иларион Бенитес допустил новую оплошность.

— А вот твой сын, Крисанто, — сказал он, положив руку на взлохмаченные вихры оборвыша, возившегося с его костылем.

Снова наступило тягостное молчание. Иларион, разозлившись на себя за такую бестактность, яростно плюнул. Мальчик чертил что-то на земле большим пальцем ноги. Под спутанными космами сверкали черные неприветливые глаза, как две капли воды похожие на отцовские. Крисанто перевел на него взгляд и в первый раз уставился на мальчика.

— А… Кучуй[83], — только и сказал он. В его голосе не было ни радости, ни удивления, ни нежности. Просто встретились две птицы и приветствовали друг друга.

Иларион подтолкнул мальчика к отцу. Тот подошел и остановился рядом. То ли он робел, то ли чего-то стыдился и, чтобы набраться храбрости, принялся легонько царапать шершавую мешковину. Крисанто отстранил грязную мальчишескую руку, словно отмахнулся от слепня.

— Да здравствует сержант Крисанто Вильяльба! — закричал Корасон Кабраль, стараясь разрядить обстановку.

— Да здра-аа… — хором подхватили остальные.

— Трижды ура доблестному односельчанину, непобедимому сержанту Хоко! — снова закричал Корасон, радуясь тому, как удачно нашел выход из создавшегося положения. — Гип, гип, ура!

Народ прибывал. Толпа гудела, все сильнее поддаваясь притворному воодушевлению. Я кричал вместе с остальными и непрерывно чувствовал, что эти приветственные клики обращены не к бывшему солдату, сражавшемуся в Чако, а к печальной тени, омытой пепельным светом. Да, от этого человека осталась только тень — ее-то нельзя сломить.

— Ну, что мы тут торчим? — засуетился Корасон Кабраль. — Пошли в кабачок к Канталисио, отпразднуем твое возвращение, Хоко, — и широким жестом пригласил всех. В темных глазах его вспыхивали искры веселья, по красному лицу струился пот. — Пошли в кабачок!

— Идемте, я плачу за угощение, сеньоры, — сказал я.

— Нет, — воспротивился Крисанто, — мне надо идти в Кабеса-де-Агуа…

— Ну, Хоко, — умоляюще протянул Корасон, — мы тебя не отпустим. Считай, что ты у нас в плену. Столько лет не был дома! Столько лет не видались — и вдруг такое неуважение. Не каждый год бывает война, которая так кончается.

Все опять радостно закричали.

— Ура сержанту Вильяльбе, доблестному герою Бокерона! — завопил Элихио Брисуэнья, желая умаслить Крисанто. — А помнишь, Хоко, Пунта-Брава? Я там потерял руку, а ты один захватил боливийское орудие вместе с расчетом и получил первое повышение.

— Рота Вильяльбы, смирно, ша-а-а-гом марш! — загремел Корасон, пользуясь случаем, чтобы спародировать военную команду.

Крисанто заморгал. Челюсть отвисла, он ничего не сказал, только из горла у него вырвался сдавленный нечленораздельный звук. В первый раз в его глазах мелькнуло что-то похожее на воодушевление: очевидно, этот военный клич задел чувствительный и глубоко запрятанный нерв, и Крисанто сразу же перенесся в пылающее от зноя ущелье, увидел пороховой дым, услышал пулеметную трескотню и взрывы. Он даже слегка шевельнул рукой, словно собрался метнуть гранату, а скорее всего это было рефлекторное сокращение мускулов, может вызванное неожиданным воспоминанием. Однако продолжалось это недолго. Он сразу же опять сник, одеревенел, птичий нос вытянулся, на шее вздулись жилы, в раскосых глазах появился отчужденный блеск. Но теперь он, видимо, уже слышал голоса и смех своих товарищей по оружию, видел их веселые лица, гримасы, лукавое перемигивание. Глаза Крисанто потухли, веки опустились. Он больше не противился, и мы повели его, как вола. Кучуи бежал рядом с отцом.

Наши сердца сковало молчание, поэтому процессия была печальной, несмотря на крики и смех. Мы почти тащили человека, награжденного тремя крестами — по кресту за каждый год боев и тяжких потерь, за каждый год яростного солнца, бессмысленных лишений на безбрежной равнине, в чреве которой кипела черная яростная нефть.

Поэтому мы шумели точно так же, как в тот год, когда на нас напала саранча. Тогда мы колотили в канистры, жгли костры, стараясь спугнуть и отогнать саранчу. Теперь мы шумели, чтобы оглушить Крисанто и не дать ему заметить тех страшных следов опустошения, которые оставила пронесшаяся война. Мы волокли его в кабачок, чтобы заблаговременно помочь ему забыть то, о чем он еще, наверное, не знал.

Собравшиеся в кружок женщины оживленно судачили, обступив старую монашку, которой наконец удалось пустить в ход свои ораторские способности и заговорить певучим вкрадчивым голосом:

— Смотрит он и ничего не узнает. Встретился с Кучуи и бровью не повел! Это с родным-то сыном!

— Видать, он совсем не в себе, сестра Микаэла, — поддержала ее одна из собеседниц. — Даже о Хуане Росе не спросил. Верно, ничего еще не знает…

— Да все он знает, — оборвала ее другая, — потому и не спросил. Если знаешь, так чего спрашивать!

— Тоже правда! — согласилась та, что поддержала старуху монахиню.

— Может, знает, а может, и нет, — снова заговорила монашка, оживленно жестикулируя; ее скуластые щеки задергались. — Если и знает, так притворяется незнающим. Стыдно, видать… Только нет, думаю, ничего он еще не знает. Видели, какое у него лицо? Как у покойника! Не будет христианин так скрывать свою тоску, если она его и вправду одолевает.

— Может, еще вернется Хуана Роса…

— А зачем? — отрезала старуха. — Сатана ее завлек в свои сети, не иначе! Больно кровь у нее горячая! На роду ей написан такой конец.

— Да и ранчо ее разрушено.

— Это дело поправимое, — вставила третья. — Хоко работящий и мастер на все руки.

— А Кучуй?

— Он все время жил один. Теперь у него хоть отец появился. Оба станут работать на своем участке. Хоко возьмет в жены другую…

— Вы что, не видели, какой он стал? — возразила старуха. — Разве он теперь работник!

— Все они возвращаются оттуда не в себе, поначалу вроде точно потерянные, потом это проходит, и они становятся такими же, как раньше.

— Или помирают, как Лоренсо Обелар. Приехал домой с чахоткой, только чтобы схоронить свои косточки в родной земле. Не хотел на чужбине умирать, сам про то говорил, слыхали…

— Эх, Крисанто Вильяльба, горемычный — одно слово! Ему еще хуже.

— Хорошо, что еще близнецы Гойбуру разделались с Мелитоном Исаси, а не то… — сказала одна из женщин, многозначительно глядя на старуху, — Крисанто сам захотел бы рассчитаться с ним за все, что тот ему сделал.

Темное дыхание ужаса снова примешалось к женским оживленным пересудам. Сплетницы трещали без умолку, как сороки, но их слова опять прикрывали тайную боязнь, предчувствие чего-то дурного. В памяти еще жила недавняя трагедия, и возвращение Крисанто Вильяльбы всколыхнуло стоячую воду воспоминаний. Женщины не отрываясь смотрели ему. вслед, пока он с товарищами шел к кабачку.

Приезд Крисанто заставил их еще раз обсудить, происшедшие события с самого начала, и хотя они перебирали их одно за другим дотошно и придирчиво, на душе у них стало спокойнее: Крисанто вернулся, — пробел в этой истории заполнен. К тому же такой безучастный, отчужденно глядящий на мир человек вряд ли способен на яростный взрыв мести… Нет, им нечего бояться.