Сын человеческий - Аугусто Бастос

Не все одинаково рассказывали об этихпрошлых делах. Образ Хуаны Росы становился в людской памяти многоликим. По-разному описывали ее внешность, по-разному толковали о ее душевных качествах. Каждый житель Итапе по-своему представлял себе Хуану Росу, а подчас разные образы этой женщины легко уживались в воображении одного и того же человека.

Это мне сразу бросилось в глаза, как только я, после долгого отсутствия, вернулся в Итапе. Чувствуя себя на родине чужим, я начал запоздалое расследование этой истории — не для того, чтобы помочь правосудию, хотя от начала до конца она была сплошным нарушением закона, но главным образом для того, чтобы дойти до сути той вины, которая тяготела над всеми.

Когда во время войны политический начальник Мелитон Исаси решил «окопаться» в Итапе, он привез с собой из Кабеса-де-Агуа жену Крисанто Вильяльбы и оставил ее жить в управлении.

Пересудам не было конца.

Сожительство Хуаны Росы с Мелитоном Исаси на глазах у всей деревни превратилось в загадку, которая не давала покоя старухам, особенно же монахине, поскольку она была признанной блюстительницей нравственности среди жителей Итапе и самой заядлой сплетницей, собирающей все слухи и скандальные новости. Она сразу же стала чесать языком на рынке, у соседей, на паперти о том, что Хуана Роса влюблена в Мелнтона Исаси. Иначе — старуха даже мне об этом уши прожужжала — она не смогла бы вынести все его бесчинства, не вытерпела бы надругательства и унижения, которые обрушил на ее голову политический начальник. Одна только любовь могла придать большим черным глазам Хуаны Росы— глазам kuñásarakí[84] как выражалась старуха, такую томность и такое лукавство.

Обо всем этом шли бесконечные разговоры. Никто точно не помнил, какой была Хуана Роса, а я и подавно, потому что видел ее еще девчонкой. Знаю только, что она была красива какой-то скорбной и переменчивой красотой. Описывая Хуану Росу, мои односельчане сравнивали эту женщину то с растениями, то с красивыми, а иногда и со злыми зверьками, черпая из языка гуарани веселые прозвища или насмешливые поговорки — отзвуки прекрасной или страшной реальности. С их помощью они пытались воссоздать женщину и вызвать тот образ, который ускользал из глаз, из рук и стирался в памяти.

Не в ее пользу говорило и то, что она была дочерью Марии. Росы, той самой сумасшедшей с холма Каровени, которая в своем тихом помешательстве упрямо называла отцом Хуаны Росы создателя деревянного Христа, а всякий понимал, что-уж это — явная бессмыслица.

Тем не менее всегда находился кто-нибудь, кто робко пытался оправдать Хуану Росу, высказывая предположение, что Мелитон Исаси насильно держал ее у себя: он ведь и с другими женщинами так поступал… Некоторые действительно видели, как Хуану Росу и ее сына сопровождал вооруженный полицейский.

— Мелитон Исаси велел схватить ее и привести к себе… — рассказывала индианка Кончё Аваай, оставшись с глазу на глаз с сестрой Микаэлой, — потому что Хуана Роса была одна и вступиться за нее было некому…

— Нет, она пришла к нему по своей воле, — отрезала старуха, прерывая на полуслове свою собеседницу, — я сама видала, сама видала…

Ясно, что такие заверения монахини заставляли умолкнуть всех благожелателей Хуаны Росы. Даже меня старухе удалось убедить. Она же рассказала мне и о сыне Крисанто.

— Кучуй было тогда три года. Пока его мать стряпала для полицейских, он путался под ногами тут же, у плиты, или, бывало, прятался среди карабинов на оружейном складе. Полицейские забавлялись им, как собачонкой, а Хуана Роса о нем не заботилась.

— Но не вы ли мне сказали, что она взяла Кучуи с собой?

— Правильно, только она оставляла его в управлении. Когда мальчик очень уж плакал, Мелитон колотил его и запирал в карцер, куда обыкновенно сажали всяких бандитов. После завтрака Мелитон отправлялся вздремнуть и приказывал позвать Хуану Росу, а Кучуй запереть в карцере. Она не заставляла себя ждать. Покорно шла, и каждая черточка, каждое движение тела под рваным платьишком говорили о желании поскорее отдаться Мелитону Исаси. Хуана Роса подпоясывалась в то время веревкой или зеленым обрывком ysypó[85].

Потом, по словам старухи, она выбросила эту лиану.

— Дон Мелитон велел поставить в свой домик обтянутую шелком раскладушку, — на ней не так жарко отдыхать в сьесту. Он надолго запирался с Хуаной Росой, но плач малыша долетал до них и беспокоил, как писк котенка, упавшего в колодец. «Кучуй, Кучуй», — вопили солдаты, колотя по дощатой двери карцера. И малыш иногда умолкал.

Сестра Микаэла рассказывала, что по части любовных удовольствий дон Мелитон отличался бычьей неутомимостью, и его похотливое пыхтение слышно было даже на улице.

— Откуда вы все это знаете?

Старуха рассердилась.

— А как же мне не знать? Я же стояла у окна напротив и все видела. Я тогда ухаживала за женой дона Мелитона, нья Брихидой. Здесь, в этом домике, он запирался с. Хуаной Росой, и они занимались блудом…

Я украдкой бросал взгляд на кирпичные стены и деревянную дверь дома. Старый вылинявший флаг, облепленный паутиной, да порванная во многих местах карта республики—.вот и все, что осталось от времен Мелитона Исаси.

— А после я видала, как выходила Хуана Роса, — продолжала сплетничать монахиня. — Она брала мальчика из карцера и уносила домой. Лицо у нее было как у раскаявшейся блудницы, и она поминутно целовала Кучуи. Рожица у мальчишки была грязная, сопливая, зареванная. А Мелитон Исаси спал до самого вечера.

Но не одна Хуана Роса была любовницей Мели-тона Исаси.

Иногда на кухне толклись две или три девицы. Они переглядывались и молчали. Днем они хлопотали по хозяйству, а в укромные ночные часы утоляли неуемную похоть политического начальника, — о ней ходили уже легенды. Хлещущая через край мужская сила Мелитона Исаси только тогда иссякла, когда его оскопили и зверски растерзали творящие возмездие руки.

Сказать по правде, его сожительство с Хуаной Росой было недолгим. Прошло немного времени, и все увидели, что Хуана Роса надела другое платье, немного принарядилась и даже стянула талию лаковым поясом, выбросив уже ненужную веревку и обрывок лианы. Мелитону Исаси она быстро наскучила. А может, надоел ребенок. Каждый знал, что Мелитон ненавидел сына Крисанто. Он, вероятно, видел в мальчике его отца-солдата, у которого в самом начале войны увел жену, увел без труда, словно сорвал по дороге маисовый початок.

А пока что он принялся волочиться за Фелиситой Гойбуру, младшей сестрой Эсперанситы, о которой уже много лет не было ни слуху ни духу. Он обольстил девушку не в темноте, во время своих ночных объездов деревни, а среди бела дня, когда та выходила из школы… Ему даже не пришлось ее долго уламывать. Он добился ее согласия двумя-тремя дешевыми безделушками, розами из сада при управлении, которые она обыкновенно срезала, чтобы подарить своей учительнице.

И когда однажды все увидали, что она вошла в домик Мелитона и двери за ней закрылись, деревенские кумушки принялись сплетничать с особенным запалом. Они предсказывали, что случится, если вернутся живыми из Чако близнецы Гойбуру. Ведь они нежно любили Фелиситу и, конечно, собственными руками отомстят Мелитону за надругательство над сестрой. Все так и вышло.

Предсказали они и то, что Хуана Роса скоро получит отставку. И в самом деле, через несколько дней Мелитон выгнал ее. Хуана Роса исчезла, но продолжала незримо жить в деревне, приобретя странную и противоречивую многоликость в памяти своих односельчан.

Прошло немало времени — и вот что рассказала мне однажды с глазу на глаз индианка Конче Аваай, улучив минутку, когда поблизости не было монахини, — та обязательно прервала бы ее или вступила бы в спор, как уже не раз делала. Хуана Роса поведала ей, что отправляется в Чако искать Крисанто, потому что хочет снова быть подле него, хочет вместе с ним умереть. Индианка также сообщила мне, что Мелитон Исаси силой затащил Хуану Росу в управление и, поминутно грозясь убить Кучуи, держал ее там до тех пор, пока не пресытился ею. Ведь он уже пытался убить Кучуи в ту ночь, когда изнасиловал Хуану Росу на ранчо в Кабеса-де-Агуа. Индианка говорила, что Хуана Роса отчаянно сопротивлялась Мелитону, дралась с ним, как львица, но тот схватил нож, приставил к горлу ее малолетнего сына, и Хуане Росе пришлось уступить.

— Мне разрешали разговаривать с ней, — сказала Конче Аваай, — меня никто ни в чем не подозревал…

Она всем открыла эту тайну, всем объяснила причину странной покорности Хуаны Росы. Но мало кто поверил словам индианки: слишком горькую правду рассказывала она своим шепелявым беззубым ргом.

К. тому же Конче Аваай не ходила в церковь и никогда не поднималась на холм Тупа-Рапе. Может, еще и поэтому ей не хотели верить.