Сын человеческий - Аугусто Бастос

— Хватит, — сказал вдруг офицер и махнул рукой. — Кому сейчас не досталось, тот напьется у себя в подразделении. Остатки воды пойдут на передовую. Я вижу, вы уже поднабрались силенок, стало быть, можете и драться.

Хриплый, почти животный рев прокатился по колонне. У некоторых вырвались сдавленные рыдания. Кто-то упал на колени и, барабаня по земле кулаками, забормотал сквозь зубы:

— Я больше не могу… Я больше не могу. — Человек плакал навзрыд, потом поднялся и, покачиваясь, заковылял к лесу.

Очередь, распавшаяся на отдельные группы, продолжала исступленно дожидаться воды. Измученные жаждой, одурев or безысходного отчаяния, солдаты глухо и жалобно сетовали, глотая слова. Офицер разгонял их, крича и размахивая руками:

— Сказано вам, убирайтесь! Вода кончилась! Кто хочет получить положенную ему порцию, пускай идет к себе в подразделение.

Водовозы наливали доверху канистры, потом поддевали их на палку и, взвалив тяжелый груз на плечи, горбясь, уходили. Вода расплескивалась и радужно переливалась на солнце.

Солдат, только что стоявший на коленях, а потом укрывшийся в лесу, появился снова и, продираясь сквозь толпу, подошел к офицеру.

— Дайте мне воды, лейтенант. Я ранен. — Он показал на руку, замотанную подолом рубашки; палец у него был заложен за гимнастерку.

— Где тебя ранило? — офицер недоверчиво прощупал его взглядом.

— Как где? На передовой, — возмутился тот, стараясь придать голосу большую твердость.

— Да ты же только что торчал в очереди!

— Нет… меня ранили на передовой!

— Поглядим. — И с этими словами офицер сорвал с него окровавленную тряпку.

На руке чернела дыра, обожженная порохом.

— Сволочь, трус! — Офицер свалил его наземь ударом ноги. — Ты же сам себя ранил в кустах!

Солдат ползал у ног офицера и скулил, уткнувшись головой в землю, словно хотел, чтобы она его поглотила.

— Уведите!

Дюжие «облезлые псы» в залитой водой форме накинулись на солдата.

Стоя у интендантского блиндажа, Кристобаль Хара получал последние инструкции.

— О медикаментах и говорить нечего, — замахал на него руками интендант. — Сами не получаем. И просить бесполезно!

— Санитарка у меня есть, — нерешительно сказал Кристобаль и показал на сидевшую в кабине Салыой.

— Ну и хватит с вас, а сержанту Акино я постараюсь найти замену. Да, для нас это потеря тяжелая. Особенно сейчас. Но что поделать! Вот он вам поможет добраться до места, — и кивнул в сторону человека с очень худым лицом. — Сержант Монхелос, покажите им дорогу к батальону. Желаю удачи!

Сержант, босой, в рваной форме, вытянулся перед офицером интендантской службы.

Проходя по лесной опушке, Кристобаль увидел, что расстреливали какого-то солдата.

Теперь они медленно продвигались к отряду, отрезанному от остальных на ничейной земле. Они целиком и полностью положились на свою судьбу. Земля рассыпалась прахом, тучи пыли клубились за грузовиком, обступая его стеной.

Скелетоподобный, тощий сержант по имени Монхелос указывал пальцем на невидимую дорогу; он знал ее назубок — она была словно выжжена в его истерзанных нервах.

Грузовик трясся на ухабах, продирался сквозь бурьян, заросли кактусов и пылающие пески; над ними посреди небесного купола стояло добела раскаленное солнце, которое иссушило и мозги водителей, и лежащую цинковым листом равнину.

Проводник и Гамарра качались из стороны в сторону, сидя на баллонах с бензином и ящиках с продовольствием, привязанных веревками к бортам.

Цистерна была хорошо укрыта двумя коровьими шкурами, которые не давали воде испаряться, а на песчаных наносах служили понтонами.

Лес и пустыня, пустыня и лес. И этот беспрерывный невыносимый рев — он отдавался во всем теле, барабанные перепонки его уже не воспринимали. Уши заложило. С наступлением темноты пушки замолчали, но тише не стало: гудело тремоло ночи, точно играли на гигантском гуаламбау, и земля, растрескавшаяся от зноя, напряженно, словно струна, вибрировала под смычком горизонта. Даже рокот моторов было трудно разобрать.

Сквозь амальгаму пыли Сальюи временами видела призрачное лицо Кристобаля. Когда она смотрела на него сбоку, оно казалось ей чужим, непривычным: резко очерченный профиль, зеленые с поволокой глаза, устремленные вперед, по наитию угадывающие прихотливые изгибы дороги.

И вдруг она увидала, что какие-то расплывчатые серые силуэты набросились на грузовик. Двадцать солдат, сверкая штыками, орали и жестикулировали. По рваным оливково-зеленым формам можно было понять, что это были за люди.

— Стой! — вопили они как безумные, грозно подступая к машине Кристобаля.

Тот сделал вираж, чтобы увильнуть от преследователей, но они уже взяли его в кольцо.

Кристобаль нагнулся и схватил карабин. Тогда один из головорезов бросился к нему и штыком проколол руку, сжимавшую винтовку.

— Peyeí tajhasá![77] — яростно прохрипел Кристобаль, продолжая лавировать.

Но в эту минуту солдаты всадили свои штыки в шины, и те с треском лопнули. Мотор сразу же заглох. Молниеносно были сорваны с цистерны шкуры, и фонтаном брызнула вода, смочив спины Кристобалю и Сальюи. Монхелос и Гамарра не смели пошевелиться: с обеих сторон прямо им под ребра нацелились штыки. Скопище серых лиц осаждало кран, хищнически растрачивая воду. Все это напоминало изнасилование: голое тело воды со стоном вырывалось из рук и губ озверевших мужчин. Только смерть смогла бы удержать их от этого безумия.

— Трусы! Даже умереть не умеете, как солдаты… на боевом посту, — орал Кристобаль в припадке злобы, но его крики терялись в хриплом сопении насильников.

Собравши остатки юмора, Гамарра старался смягчить опасное положение шуточками и не показать, как он напуган. Он отвел щекочущее бок острие штыка и сказал его владельцу:

— Ты со мной, малый, не заигрывай! Пейте на здоровье! Зачем спешить в важном деле? Все равно воду-то везли вам!

У крана была невообразимая свалка — мародеры толклись, как свиньи в закуте, кое-кто старался набрать воды во флягу. Они ругались и угрожали друг другу.

Сальюи хотела остановить Кристобалю кровь, хлеставшую из раненой руки, но тот отпихнул ее с такой же злобой, с какой прежде отпихнул штык. И только спустя некоторое время, когда бандиты, пятясь и не выпуская из рук оружия, добрались до леса, а потом, кинувшись врассыпную, пропали в чаще, Кристобаль разрешил Сальюи сделать перевязку. Он догадывался, что еще им предстоит вынести в пути.

Автоцистерна с проколотыми шинами осела в зарослях болотницы; на вид она стала еще меньше и приземистее. Только тень ее увеличилась и вытянулась в длину. Красное солнце уже наполовину скрылось за линией раскаленного горизонта.

— Мы с Гамаррой вернемся и принесем запасные камеры, — предложил Монхелос.

— Нет, — ответил Кристобаль Хара, пристально глядя на обступившую их болотницу.

— Как же быть? — спросил Гамарра, указывая на колеса.

— Набейте покрышки этой травой, — бросил Кристобаль таким тоном, словно велел служащим авторемонтной мастерской накачать шины.

Все рьяно взялись за работу, набили покрышки хрусткой болотницей и надели на обод. Сальюи срезала траву и таскала охапками гибкие острые стебли. Кристобаль работал через силу — очень ныла рана. Бинт намок от крови. Тогда он вытащил из кармана шляпу Сильвестре и натянул на руку, как перчатку. Сальюи подошла и укрепила ее Кристобалю на запястье. Она снова протянула ему кровоостанавливающую таблетку, тот взял ее и проглотил.

Гамарра и Монхелос унесли домкраты. Кристобаль сел в кабину и завел мотор. Подошел проводник.

— Темнеет. Нам теперь не проехать…

— Знаю. Я поставлю машину в лесу.

Грузовик двинулся к непроходимым зарослям, над которыми уже сгустились сумерки. Поскрипывали набитые травой покрышки. Гамарра ткнул в них пальцем и в шутку обратился к машине.

— Скажи спасибо за такие башмаки, okaichipá…[78]

Ночь, полная монотонного, едва различимого гула, окутала стоявшую в кустах автоцистерну.

Скоро над лесом, расточая белый рассеянный свет, всплыла луна.

Это был первый — к сожалению, вынужденный привал за весь двухдневный рейс, во время которого им было не до еды и не до сна. Гамарра вытащил банку с консервами и пригласил Монхелоса:

— Давай поужинаем.

Оба уселись у грузовика; чавкая и давясь, они жадно глотали тушенку и грызли твердые, как булыжник, галеты. Кристобаль достал свои припасы и поделился с Сальюи. Потом поднялся, налил немного воды в жестяной бидон из-под машинного масла и дал каждому по полфляги, но сам не смочил губ.

— Ты не будешь пить? — спросила его Сальюи.

— Нет…

— Возьми у меня, я не хочу, — сказала она, протягивая ему флягу.