Хольмгард - Владимир Романовский

Ярослав повернул коня, толпа расступилась. Кивнув Хелье, князь в сопровождении ратников проследовал к детинцу. Хелье с сомнением посмотрел ему вслед. Эка затеял, подумал он. Опасно там. Нельзя ему туда. А впрочем, как знает. Меня не пригласил с собой, а вот Гостемил стоит, тоже смотрит — и его не пригласил. Возможно в связи с появлением ведьмы киевской князь решил, что Гостемил его предал. Даже не посмотрел на Гостемила. А у Гостемила вон какая морда красная сделалась. Где же Ротко? Может, податься к Гостемилу? Нет, вон ведьма киевская куда-то идет, а Гостемил, оглянувшись на меня, следует за ней по пятам, рука на поммеле. Сейчас меня здесь зарежут, пока Ротко найдется… сказано же было — два шага за мной.

— Минерва, не отставай, здесь опасно, — сказал он, шагая в направлении группы молодых боляр.

— Я не отставаю, — заверила она. Видимо, опасность положения она все-таки уяснила.

— Хелье!

Ротко появился откуда-то сбоку.

— Ну, листья шуршащие, где ты пропадаешь, — с облегчением сказал Хелье. — Встань слева от меня. Идем. Быстрым шагом. Имя мое не скандируй. Как зайдем за торг — бегом. Вдоль стены, все время вдоль стены, а там вдоль оград, вдоль палисадников, не заходя на середину улицы.

— Почему? — спросил Ротко, шагая рядом.

— Потому что стрелы хорошо летают именно вдоль середины улицы. Листья шуршащие, как жалко, а!

— Что жалко?

— Да вот, видишь, дура эта мелкая показала на настоящего убийцу, а я не успел его заметить! — он повернул голову к Минерве. — Могла бы мне сказать, что видишь его. На ухо.

— Откуда я знала, что тебе нужно. Предупредил бы.

— Не отставай же!

— Я не отставаю!

— Я видел, — сказал Ротко.

— Что ты видел?

— Видел того, на которого она показала.

— Да ну! Ты его знаешь? — заинтересованно спросил Хелье.

— Нет.

— Жаль.

— Но я могу его нарисовать.

— Нарисовать? Это как же?

— Сделать портрет.

— Портрет? Это… позволь… какой еще портрет! Что такое портрет?

— Изображение. На папирусе. У меня есть папирус, привез с собою из Консталя.

— Из Консталя… Полчаса постоял рядом с детишками, а уж словечек нахватался. Какое изображение?

— Ну, знаешь, как в фолиантах иногда рисуют лица. Или на стенах. И на монетах чеканят.

— Ну так это что ж, зачем же. Это на кого угодно человек может быть похож. Они все одинаковые, и в фолиантах, и на монетах.

— Смотря где. Римляне сохранили искусство правильного изображения. Я этому долго учился. В моем деле это не очень нужно, просто было интересно.

— И ты можешь… как? нарисовать… нарисовать его таким, какой он есть в жизни?

— Могу.

— Не верится. Ну, покажешь сейчас, ежели живыми доберемся.

Ярослав еще издали махнул рукой ратникам, охраняющим вход, и они открыли перед ним ворота, ничего не спрашивая. Не к терему направился князь, но к дому напротив. Спешившись, кинув поводья одному из сопровождающих, Ярослав без стука вошел в дом.

— Житник! — позвал он.

Где-то зашевелились, и вскоре Житник вышел из опочивальни, прикрыв за собою дверь. Нет, он не развлекался там, в опочивальне, с женщиной — скорее держал совет с кем-то. Полностью одет, свеж, деятелен.

— Здравствуй, Ярослав.

— Здравствуй, Житник.

Некоторое время они смотрели друг на друга — большой Житник и небольшой Ярослав. Смущенным Житник не выглядел.

— Что это ты задумал там? — спросил Ярослав, указав большим пальцем через стену в направлении торга. — Какого лешего тиун среди бела дня топит невинного человека при всем народе?

Можно было бы его схватить прямо сейчас, подумал Житник. Вот он, здесь. Охрана у него никакая. Но нет, подождем еще. Пусть выговорится, покричит. После этого будет уныние и подавленность — меньше шума. К тому же, на вече все видели, небось, что он въезжает в детинец.

— Тиун правит суд, — ответил он. — Справедливый или нет — решать тиуну. Мне-то что за дело до этого? Ты, Ярослав, не в себе сегодня.

— Не заговаривай мне зубы, Житник, ты, чай, не бабка-ворожиха. Мы с тобою двадцать лет друг друга знаем, с отрочества. Не знаю, что тебе пообещали Неустрашимые, но помни, что их обещаниям верить нельзя. Им чем-то не понравился Детин — и вот моим именем судят в Новгороде невинного человека, собираются казнить. Это называется — произвол. В Новгороде есть законы.

Житник улыбнулся.

— Не знаю, что ты имеешь в виду, при чем тут Неустрашимые. А законы в Новгороде может и есть, а только не записаны они нигде. Я тут весь детинец перерыл, пока ты в Верхних Соснах отдыхаешь — ничего не нашел. Ни папируса, ни парчи, ни бересты. Законы следует записывать.

— Придет время — запишем, — отрезал Ярослав. — А Детина я отпустил.

— Как! — удивился Житник.

— Так.

Спохватился он, подумал Житник. Поздно, но все-таки спохватился. Ну да ничего. Три дня продержимся. Людей на хувудвагах достаточно. Сбор в Верхних Соснах уже начался — и очень удачно, что Ярослав уехал до сбора, а стало быть, ничего не знает. Мне бы и не догадаться — но он сам пошел на поводу судьбы.

— Народ возмутится, — предположил он.

— Не болтай, — сказал Ярослав. — Как это он возмутится, если не было на то приказа? Без приказа возмущаться не положено.

Житник помрачнел. Ярослав сохранял спокойный вид.

— Придется теперь успокаивать, разъяснять, — Житник вздохнул. — А я сегодня отдохнуть хотел.

— Что делает у нас наша Марьюшка любимая? — спросил Ярослав.

— Марьюшка? При чем тут Марьюшка?

— На площади она.

Удивление на лице Житника было на этот раз искренним. Ярослав это отметил. Ого, подумал он. А Марьюшка-то, не будь дура, блюдет свою выгоду и ни к кому толком не примыкает. А всем только обещает. Проморгал Житник Добронегу. Князь позволил себе улыбнуться.

— Не знал?

— Не знал, — честно признался Житник.

— Советую тебе обо всём этом подумать, — сказал Ярослав.

— О чем?

— Обо всём. Послезавтра я возвращаюсь в Новгород. Отдохнули и хватит. Скажи холопам, чтобы в тереме прибрали. — Он кивнул головой по направлению терема. — От водосборников гнилью несет. По одному этому можно себе представить, что внутри терема делается. И будь поумнее, Житник. Не возносись слишком высоко. И помни, что из всех твоих знакомых я единственный, кто даже в мыслях не держал никогда тобою пожертвовать во имя выгоды.

Князь вышел. Житнику на какой-то момент стало не по себе. А ведь действительно, подумал он. Кругом козни, предательства, купля-продажа тел и душ, и только Ярослав… в мыслях не держал… то есть, кого другого он может и продал и предал бы, но не меня… до какого-то времени. Впрочем, это уже не имеет значения. Мир держится на добре, но добро поощряется силой и коварством, то есть — злом. Таким образом сохраняется равновесие. Глупо правителю это не учитывать. Зло существует, следовательно, нужно делать так, чтобы оно приносило пользу.

Они добрались до рыбацкого домика живыми.

Дир принимал омовение в Волхове и вылез им навстречу — голый, мокрый и радостный.

— Ну ты и лось огромный, — сказала Минерва неодобрительно.

— Болтай еще, — огрызнулся Дир. — Как сходили? Все, что задумывали, сделали?

— Не все, но Ротко обещает продемонстрировать свое искусство, которому он учился из интереса.

В доме Ротко покопался в своем мешке и выудил, как обещал, лист папируса. Работая свинцовой палочкой, он быстро начертил общие контуры лица, символически удлинив по римскому канону среднюю часть, от переносицы до ноздрей, наметив положение глаз и бровей, линии волос, ушей, рта и подбородка. Затем в ход пошли чернила и мел. Стали проступать детали.

— Не смотрите мне под руку, — велел он.

Хелье и Дир переглянулись и отошли на шаг.

— А тебе можно, — добавил Ротко, и Минерва, гордо и злорадно глянув на двух других, осталась смотреть.

— Здорово, — прокомментировала она. — Как настоящий! Он меня в детинец привел тогда.

— Что? — спросил Ротко.

Минерва прикусила язык. Хелье посмотрел на нее, но ничего не сказал.

Вскоре портрет был закончен. Ротко критически его осмотрел и сказал:

— Ну, в общем, вот.

Но Хелье и раньше, еще в начале работы над портретом, по первым же линиям, понял все, что нужно было понять. Он узнал человека на портрете. И, сопоставив несколько событий, понял об этом человеке многое. Любава упоминала сводного брата. По некоторым языческим обычаям, умершему наследует старший в роду. Христианские принципы, при отсутствии детей, которых у Рагнвальда не было, делают наследником следующего по старшинству брата. В случае Рагнвальда — сводного брата.

— Дир, — сказал он. — Я не пойду сегодня за Годриком. Пусть он сидит там, где сидит. Пока что.

— А это не опасно? — забеспокоился Дир. — Его там не прирежут?