Девяносто третий год - Виктор Гюго

Зала третьего этажа освещалась через бойницы; однако и сюда тоже внесли факел. Факел этот, вставленный в железную скобу, точно такую же, как и в нижнем помещении, собственноручно зажег Иманус, он же заботливо прикрепил рядом с факелом конец пропитанного серой шнура. Страшные приготовления.

В глубине нижней залы, на длинных козлах, расставили еду, словно в пещере Полифема, -- огромные блюда с вареным рисом, похлебку из ржаной муки, рубленую телятину, пироги, вареные яблоки и кувшины с сидром. Ешь и пей сколько душе угодно.

Пушечный выстрел поднял всех на ноги. Времени оставалось всего полчаса.

Взобравшись на верх башни, Иманус зорко следил за передвижением неприятеля. Лантенак приказал не открывать пока огня и дать штурмующим возможность подойти ближе. Он заключил:

-- Их четыре с половиной тысячи человек. Убивать их на подступах к башне бесполезно. Убивайте их только здесь. Здесь мы добьемся равенства сил.

И добавил со смехом:

-- Равенство, Братство.

Условлено было, что, когда начнется движение противника, Иманус даст сигнал на трубе.

Осажденные молча ждали; кто стоял позади редюита, кто занял позицию на ступеньках винтовой лестницы, положив одну руку на курок мушкетона и зажав в другой четки.

Положение теперь прояснилось и сводилось к следующему:

Нападающим надлежало проникнуть под градом пуль в пролом, под градом пуль опрокинуть редюит, взять с боя три расположенные друг над другом залы, отвоевать ступеньку за ступенькой две винтовые лестницы; осажденным надлежало умереть.

VII

Переговоры

Готовился к штурму башни и Говэн. Он отдавал последние распоряжения Симурдэну, который, как мы уже говорили, не принимал участия в деле, имея поручение охранять плоскогорье, равно как и Гешану, которому передали командование над главной массой войск, остававшихся пока на опушке леса. Было решено, что и нижняя батарея, установленная в лесу, и верхняя, установленная на плоскогорье, откроют огонь лишь в том случае, если осажденные решатся на вылазку или предпримут попытку к бегству. За собой Говэн оставил командование отрядом, идущим на штурм. Это-то и тревожило Симурдэна.

Солнце только что закатилось.

Башня, возвышающаяся среди пустынных пространств, подобна кораблю в открытом море. Поэтому штурм ее напоминает морской бой. Это скорее абордаж, нежели атака. Пушки безмолвствуют. Ничего лишнего. Что даст обстрел стен в пятнадцать футов толщины? Борт пробит, одни пытаются пробраться в брешь, другие ее защищают, и тут уж в ход идут топоры, ножи, пистолеты, кулаки и зубы. Таков в подобных обстоятельствах бой.

Говэн чувствовал, что иначе Тургом не овладеть. Нет кровопролитнее боя, чем рукопашная. И Говэн знал, как неприступна башня, ибо жил здесь ребенком.

Он погрузился в глубокое раздумье.

Между тем Гешан, стоявший в нескольких шагах от командира, пристально глядел в подзорную трубу в сторону Паринье. Вдруг он воскликнул:

-- А! Наконец-то!

Говэн встрепенулся.

-- Что там такое, Гешан?

-- Лестницу везут, командир.

-- Спасательную лестницу?

-- Да.

-- Неужели до сих пор ее не привезли?

-- Нет, командир. Я и сам уж забеспокоился. Нарочный, которого я отрядил в Жавенэ, давно возвратился.

-- Знаю.

-- Он сообщил, что обнаружил в Жавенэ лестницу нужной длины, что он ее реквизировал, велел погрузить на повозку, приставил к ней стражу -двенадцать верховых -- и самолично убедился, что повозка, верховые и лестница отбыли в Паринье. После чего он прискакал сюда.

-- И доложил нам о своих действиях. Он добавил, что в повозку впрягли добрых коней и выехали в два часа утра, следовательно должны быть здесь к заходу солнца. Все это я знаю. Ну, а дальше что?

-- А дальше то, командир, что солнце садится, а повозки с лестницей еще нет.

-- Да как же так? Ведь пора начинать штурм. Уже время. Если мы замешкаемся, осажденные решат, что мы струсили.

-- Можно начинать, командир.

-- Но ведь нужна лестница.

-- Конечно, нужна.

-- А у нас ее нет.

-- Она есть.

-- Как так?

-- Не зря же я закричал: наконец-то! Вижу, повозки все нет и нет; тогда я взял подзорную трубу и стал смотреть на дорогу из Паринье в Тург и, к великой своей радости, заметил повозку и стражников при ней. Вот она спускается с откоса. Хотите посмотреть?

Говэн взял из рук Гешана подзорную трубу и поднес ее к глазам.

-- Верно. Вот она. Правда, уже темнеет и плохо видно. Но охрану я вижу. Только знаете, Гешан, что-то людей больше, чем вы говорили.

-- Да, что-то многовато.

-- Они приблизительно за четверть лье отсюда.

-- Лестница, командир, будет через четверть часа.

-- Можно начинать штурм.

И в самом деле, по дороге двигалась повозка, но не та, которую с таким нетерпением ждали в Турге.

Говэн обернулся и заметил сержанта Радуба, который стоял, вытянувшись по всей форме, опустив, как и положено по уставу, глаза.

-- Что вам, сержант Радуб?

-- Гражданин командир, мы, то есть солдаты батальона Красный Колпак, хотим вас просить об одной милости.

-- О какой милости?

-- Разрешите сложить голову в бою.

-- А! -- произнес Говэн.

-- Что ж, будет на то ваша милость?

-- Это... смотря по обстоятельствам, -- ответил Говэн.

-- Да как же так, гражданин командир. После Дольского дела уж слишком вы нас бережете. А нас ведь еще двенадцать человек.

-- Ну и что?

-- Унизительно это для нас.

-- Вы находитесь в резерве.

-- А нам бы желательно находиться впереди.

-- Но вы понадобитесь мне позже, в конце операции, для решительного удара. Поэтому я вас и берегу.

-- Слишком уж бережете.

-- Ведь это все равно. Вы в строю. И вы тоже пойдете на штурм.

-- Пойдем, да сзади. А парижане вправе идти впереди.

-- Я подумаю, сержант Радуб.

-- Подумайте сейчас, гражданин командир. Случай уж очень подходящий. Нынче самый раз -- свою голову сложить или чужую с плеч долой снести. Дело будет горячее. К башне Тург так просто не притронешься, руки обожжешь. Окажите милость -- пустите нас первыми.

Сержант помолчал, покрутил ус и добавил взволнованным голосом:

-- А кроме того, гражданин командир, в этой башне наши ребятки. Там наши дети, батальонные, трое наших малюток. И эта гнусная харя Грибуй -- "в зад-меня-поцелуй", он же Синебой, он же Иманус, ну, словом, этот самый Гуж-ле-Брюан, этот Буж-ле-Грюан, этот Фуж-ле-Трюан, эта сатана треклятая, грозится наших детей погубить. Наших детей, наших крошек, командир. Да пусть хоть все громы небесные грянут, не допустим мы, чтобы с ними беда приключилась. Верьте, командир, не допустим. Вот сейчас, пока еще тихо, я взобрался на откос и посмотрел на них через окошко; они и верно там, их хорошо видно с плоскогорья, я их видел и, представьте, напугал малюток. Так вот, командир, если с ангельских их головенок хоть один волос упадет, клянусь вам всем святым, я, сержант Радуб, доберусь до потрохов отца предвечного. И вот что наш батальон заявляет: "Мы желаем спасти ребятишек или умрем все до одного". Это наше право, чорт побери, наше право -умереть. А засим -- привет и уважение.

Говэн протянул Радубу руку и сказал:

-- Вы молодцы. Вы пойдете в первых рядах штурмующих. Я разделю вас на две группы. Шесть человек прикомандирую к передовому отряду, чтобы вести остальных, а пятерых к арьергарду, чтобы никто не смел отступить.

-- Всеми двенадцатью командовать буду попрежнему я?

-- Конечно.

-- Ну, спасибо, командир. Стало быть, я пойду впереди.

Радуб отдал честь и вернулся в строй.

Говэн вынул из кармана часы, шепнул несколько слов на ухо Гешану, и колонна нападающих начала строиться в боевом порядке.

VIII

Речь и рык

Тем временем Симурдэн, который еще не занял своего поста на плоскогорье и не отходил от Говэна, вдруг подошел к горнисту.

-- Подай сигнал! -- скомандовал он.

Горнист заиграл, ему ответила труба.

И снова рожок и труба обменялись сигналами.

-- Что такое? -- спросил Говэн Гешана. -- Что это Симурдэн задумал?

А Симурдэн уже шел к башне с белым платком в руках.

Приблизившись к ее подножью, он крикнул:

-- Люди, засевшие в башне, знаете вы меня?

С вышки ответил чей-то голос -- голос Имануса:

-- Знаем.

Началась беседа, голос снизу спрашивал, сверху отвечал.

-- Я посланец Республики.

-- Ты бывший кюре из Паринье.

-- Я делегат Комитета общественного спасения.

-- Ты священник.

-- Я представитель закона.

-- Ты предатель.

-- Я революционный комиссар.

-- Ты расстрига.

-- Я Симурдэн.

-- Ты сатана.

-- Вы меня знаете?

-- Мы тебя ненавидим.

-- Вам хотелось, чтобы я попался к вам в руки?

-- Да мы все восемнадцать голову сложим, лишь бы твою с плеч снять.

-- Вот и прекрасно, предаюсь в ваши руки.

На верху башни раздался дикий хохот и возглас:

-- Иди!

В лагере воцарилась глубочайшая тишина -- тишина ожидания.

Симурдэн продолжал:

-- Но лишь при одном условии.