Девяносто третий год - Виктор Гюго

Бредя по дорогам, она размышляла. Думала о всех тех злоключениях, которые ей пришлось пережить; думала о тех муках, которыми ей пришлось перестрадать, о том, что пришлось безропотно перенести, о встречах, о подлости, об унижениях, о быстрой и бездумной сделке то ради ночлега, то ради куска хлеба, то просто ради того, чтобы указали дорогу. Бездомная женщина несчастнее бездомного мужчины хотя бы потому, что служит орудием наслаждения. Страшный путь и страшные блуждания! Впрочем, все ей было безразлично, лишь бы найти своих детей.

В тот день дорога вывела ее к какой-то деревеньке; заря только занималась; ночной мрак еще висел над домами; однако то там, то тут хлопала дверь, и из окон выглядывали любопытные лица. Вся деревня волновалась, словно потревоженный улей. И причиной этого был приближающийся грохот колес и лязг металла.

На деревенской площади, возле церкви, стояла в остолбенении кучка людей; они пристально глядели на дорогу, круто спускающуюся с холма. Пять лошадей тащили на цепях вместо обычных постромков большую четырехколесную повозку. На повозке виднелась груда длинных балок, а посреди возвышалось что-то бесформенное, прикрытое сверху, словно саваном, куском парусины. Десять всадников ехали перед повозкой, десять других замыкали шествие. На всадниках были треуголки, и над плечом у каждого чуть поблескивало острие, по всей видимости, обнаженная сабля. Кортеж продвигался медленно, выделяясь на горизонте резким черным силуэтом. Черной казалась повозка, черными казались кони, черными казались всадники. А позади них чуть брезжила заря.

Процессия въехала в деревню и направилась к площади.

Тем временем уже рассвело, и можно было разглядеть спустившуюся с горы повозку и сопровождающих ее людей; кортеж напоминал шествие теней, ибо все молчало.

Всадники оказались жандармами. И за их плечами действительно торчали обнаженные сабли. Парусина была черная.

Несчастная скиталица-мать тоже вошла в деревню; она присоединилась к группе крестьян как раз тогда, когда на площадь вступили жандармы, охраняющие повозку. Люди шушукались, о чем-то спрашивали друг друга, шопотом отвечали на вопросы:

-- Что же это такое?

-- Гильотину везут.

-- А откуда везут?

-- Из Фужера.

-- А куда везут?

-- Не знаю. Говорят, в какой-то замок рядом с Паринье.

-- Паринье?

-- Пусть себе везут куда угодно, лишь бы тут не задерживались.

Большая повозка со своим грузом, укрытым саваном, упряжка, жандармы, лязг цепей, молчание толпы, предрассветный сумрак -- все это казалось призрачным.

Процессия пересекла площадь и выехала за околицу; деревушка лежала в лощине меж двух склонов; через четверть часа крестьяне, застывшие на площади, как каменные изваяния, вновь увидели зловещую повозку на вершине западного склона. Колеса подпрыгивали в колеях, цепи упряжки, раскачиваемые ветром, лязгали, блестели сабли; солнце поднималось над горизонтом. Но дорога круто свернула в сторону, и видение исчезло.

Как раз в это самое время Жоржетта проснулась в библиотеке рядом со спящими братьями и пролепетала "доброе утро" своим розовым ножкам.

II

Смерть говорит

Мать видела, как мимо нее промелькнул и исчез этот черный силуэт, но она ничего не поняла и даже не пыталась понять, ибо перед мысленным ее взором вставало иное видение -- ее дети, исчезнувшие во тьме.

Она тоже вышла из деревни, почти что вслед за проехавшей процессией, и пошла по той же дороге на некотором расстоянии от всадников, ехавших позади повозки. Вдруг она вспомнила, как кто-то сказал "гильотина"; "гильотина" -подумала она: дикарка Мишель Флешар не знала, что это такое, но внутреннее чутье подсказало ей истину; сама не понимая почему, она задрожала всем телом; ей показалось вдруг немыслимо страшным идти следом за этим, и она свернула влево, сошла с проселочной дороги и углубилась в чащу Фужерского заповедника.

Проблуждав некоторое время по лесу, она заметила на опушке колокольню, крыши деревни и направилась туда. Ее мучил голод.

В этой деревне, как и в ряде других, был расквартирован республиканский сторожевой отряд.

Она добралась до площади, где возвышалось здание мэрии.

И в этом селении тоже царила тревога и страх. Перед входом в мэрию, около каменного крыльца, толкался народ. На крыльце какой-то человек, под эскортом солдат, держал в руках огромный развернутый лист бумаги. Справа от этого человека стоял барабанщик, а слева расклейщик объявлений, с горшком клея и кистью.

На балкончик, расположенный над крыльцом, вышел мэр в трехцветном шарфе, повязанном поверх крестьянской одежды.

Человек с объявлением в руках был глашатай.

К его перевязи была прикреплена сумка, знак того, что ему вменяется в обязанность обходить село за селом с различными оповещениями.

В ту минуту, когда Мишель Флешар пробралась к крыльцу, глашатай развернул объявление и начал читать. Он громко провозгласил:

-- "Французская республика единая и неделимая".

Тут барабанщик отбил дробь. По толпе прошло движение. Кто-то снял с головы колпак; кто-то еще глубже нахлобучил на лоб шляпу. В те времена и в тех краях не составляло особого труда определить политические взгляды человека по его головному убору: в шляпе -- роялист, в колпаке -республиканец. Невнятный ропот толпы смолк, все прислушались, и глашатай стал читать дальше:

-- "...В силу приказов и полномочий, данных нам, делегатам, Комитетом общественного спасения..."

Снова раздалась барабанная дробь. Глашатай продолжал:

-- "...и во исполнение декрета, изданного Конвентом и объявляющего вне закона всех мятежников, захваченных с оружием в руках, и карающего высшею мерой всякого, кто укрывает мятежников или способствует их побегу..."

Какой-то крестьянин вполголоса спросил соседа:

-- Что это такое: высшая мера?

И сосед ответил:

-- Не знаю!

Глашатай взмахнул бумагой и продолжал:

-- "...Согласно статье семнадцатой закона от тридцатого апреля, облекающего неограниченной властью делегатов и их помощников, борющихся с мятежниками, объявляются вне закона..."

Он выдержал паузу и продолжал:

-- "...лица, имена и клички коих приводятся ниже..."

Все прислушались.

Голос глашатая гремел теперь как гром:

-- "...Лантенак, разбойник".

-- Да это наш сеньор, -- прошептал кто-то из крестьян.

И по толпе прошел шопот:

-- Наш сеньор!

Глашатай продолжал:

-- "...Лантенак, бывший маркиз, разбойник. Иманус, разбойник".

Двое крестьян исподтишка переглянулись.

-- Гуж-ле-Брюан.

-- Да, это Синебой.

Глашатай читал дальше:

-- "Гран-Франкер, разбойник..."

Снова раздался шопот:

-- Священник.

-- Да, господин аббат Тюрмо.

-- Приход его тут недалеко, около Шапеля; он священник.

-- И разбойник, -- добавил какой-то человек в колпаке.

А глашатай читал:

-- "Буануво, разбойник. Два брата Деревянные Копья, разбойники. Узар, разбойник..."

-- Это господин де Келен, -- пояснил какой-то крестьянин.

-- "Панье, разбойник..."

-- Это господин Сефер.

-- "...Плас-Нетт, разбойник..."

-- Это господин Жамуа.

Глашатай продолжал чтение, не обращая внимания на комментарии слушателей.

-- "...Гинуазо, разбойник. Шатенэ, кличка Роби, разбойник..."

Какой-то крестьянин шепнул другому:

-- Гинуазо -- еще его зовут "Белобрысый", а Шатенэ из Сент-Уэна.

-- "...Уанар, разбойник", -- выкрикивал глашатай.

В толпе зашумели.

-- Он из Рюйе.

-- Правильно, это Золотая Ветка.

-- У него еще брата убили при Понторсоне.

-- Того звали Уанар-Малоньер.

-- Хороший был парень, всего девятнадцать минуло.

-- А ну, тише!--крикнул глашатай. -- Скоро уж конец. "Бельвинь, разбойник. Ла Мюзет, разбойник. Круши-всех, разбойник. Любовинка, разбойник".

Какой-то парень подтолкнул девушку локтем под бок. Девушка улыбнулась.

Глашатай заканчивал список:

-- "Зяблик, разбойник. Кот, разбойник..."

Крестьянин в толпе пояснил:

-- Это Мулар.

-- "...Табуз, разбойник..."

Другой добавил:

-- А это Гоффр.

-- Их, Гоффров, двое, -- заметила женщина.

-- Два сапога пара, -- буркнул ей в ответ парень.

Глашатай тряхнул бумагой, а барабанщик пробил дробь.

Глашатай продолжал:

-- "...Где бы ни были обнаружены все вышепоименованные, после установления их личности, они будут немедленно преданы смертной казни..."

По толпе снова прошло движение.

А глашатай дочитал последние строки:

-- "...Всякий, кто предоставит им убежище или поможет их бегству, будет предан военнополевому суду и приговорен к смертной казни. Подписано..."

Толпа затаила дыхание.

-- "...подписано: делегат Комитета общественного спасения Симурдэн".

-- Священник, -- сказал кто-то из крестьян.

-- Бывший кюре из Паринье, -- подтвердил другой.

А какой-то буржуа заметил:

-- Вот вам, пожалуйста, Тюрмо и Симурдэн. Белый священник и синий священник.