Клуб "Твайлайт". Часть 1 (СИ) - Ефремова Тата

Это было сложное для оперы время. Тарас Семёнович рвал на себе волосы. Выбирая произведение, он хотел воплотить всю свою любовь к Бортнянскому, а вышло, что труппа боролась с оперой, как с врагом: с медленными, с длинными фразами арий, нехваткой дыхания и, что уж греха таить, неподготовленностью забредавших на репетиции слушателей, дававшим нам представление о том, как будет восприниматься наш проект в старинном стиле.

Марину ругали. Она была единственным голосом, способным спасти хоть часть оперы. Как раз в середине декабря она вдруг стала… мёртвой, словно из неё вынули душу. Приходила, отрабатывала свою часть, выслушивала критику и уходила под несущимися ей в спину охами и ахами. Ничто не могло её раскачать. Нинель бесилась, Тарас Семёнович расстраивался и грозился отменить проект. Но морально уничтожил нашего хоровика именно Муратов. Когда пришёл к нам в фоностудию и сказал, что отказывается петь из-за травмы. Сухо зачитал нам наш приговор и ушёл. Мы медленно расходились по домам, не подозревая, что чёрные тучи, что сомкнулись над нами, происходили из страданий двух любящих сердец.

Но тучи были не только метафизическими. Декабрь плакал долгими дождями, и праздничная мишура, появившаяся в витринах магазинов, казалась насмешкой.

Пока я читала дневник, зарядил дождь. Не тёплый августовский, а какой-то угрюмый, с низкими облаками и порывами холода, словно осень намекала на скорый свой приход. Я встала у окна и слушала звон капель. Мне всё представилось так ясно, словно я сама была свидетельницей их встречи, той самой счастливой встречи после, казалось бы, неминуемого разрыва, подарившей им короткое, но волшебное время вдвоём…

«10 декабря

… Вадим прислал мне сообщение. Мы договорились встретиться после репетиции в уголке с диваном, напротив шестнадцатой аудитории. Ярник мне всё рассказал. И о состоянии Муратова, и о его… ситуации. Надуюсь, я сумела сохранить невозмутимость. Конечно, Вадим не обошёлся без колкостей: я же предупреждал, я говорил!

Я сказала:

— Зачем ты мне это рассказываешь? Я только хотела убедиться, что с ним всё в порядке. Чтобы мне не попало, если что. Меня эти глупости не волнуют. Мы с ним и так договорились, что… мы… не…

Вадим меня перебил:

— Вам вообще бы не видеться.

Я сказала:

— Мы как бы в одном проекте участвуем. Я раньше была против ухода Муратова, конечно, но если ты… Уговори Рената уйти из театра, как-нибудь справимся без нег. Я рада, что он… сумел определиться. Деньги и расположение родных — это самое главное… А у меня из-за него одни проблемы. Мне всё время чудится шум на балконе. Это напрягает. Теперь хоть смогу спокойно спать.

Я встала, чтобы уйти, потом повернулась к Вадиму:

— А что же ТЫ молчишь? Твоё предложение что, уже не в силе?

Ярник холодно сказал:

— Как ты себе это представляешь? Что я Рената буду дразнить? Гуляя с тобой? Это как? Я не гад, чтоб с другом так поступать.

— Ясно, — сказала я. — Вы оба мне противны. Прям ТАКИЕ друзья! Если бы я с одним из вас спала, вы бы мной ещё и делиться стали, да? По-дружески.

Ярник вскочил. Мне показалось, он меня ударит. Но у него было такое лицо, как тогда, в «Кактусе». Хорошо, что из аудитории кто-то вышел, и я смогла уйти. Я жалею, что сказала ему гадость. Но мне так больно! Для них это очередная игра, а для меня — нет. И всё-таки я Вадиму благодарна. Он был со мной откровенен, и в первый раз, и в этот.

12 декабря

Приехала мама. Я держалась, держалась, а потом расплакалась и всё ей рассказала. Почти всё. Про балкон я ей говорить не стала, она могла бы в деканат побежать и начать жаловаться на плохую постройку и хулиганов. Мама долго меня жалела. Сказала, что первая любовь часто получается несчастной, но это тоже надо пережить, иначе не будешь знать, какими мужики бывают. В следующий раз, сказала она, выбирай кого-нибудь… попроще. И со вздохом добавила, посмотрев на фотографию Муратова, которую я стащила с информационной доски в вестибюле: но я тебя понимаю…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

13 декабря

Он вернулся. Я надеялась, будет легче. Всё этот чёртов балкон! Память — странная штука: почему-то всё время вспоминаю, как Ренат сидел под дождём рядом со мной, уже в безопасности, а потом коснулся моей щеки и стал заваливаться набок. И в машине ещё… Он был таким беспомощным, держал меня за руку…

Ренат. Ренат. Мне даже имя его тяжело произносить. Писать легче.

15 декабря

Поскорей бы всё это закончилось. Ненавижу эту оперу.

16 декабря

Всё закончилось. Театр, похоже, тоже. Муратов уходит.

Я подслушала, как Дима из хора и его одногруппник говорят обо мне в перерыве гадкие вещи. Обсуждают… всю. Это отвратительно! Не могу поверить, что Дима мне нравился. Я расскажу Стасу. Нет, я никому не расскажу. Я только теперь поняла, что раньше чувствовала рядом с собой… защиту. Наверное, я влюбилась ещё тогда, с первого взгляда, в кафетерии. Скорей бы время прошло, время лечит, скорей бы….

18 декабря

Я встретила его после тренировки (Он стал ходить на волейбол, вести журнал голов. Наверное, чтобы аттестовали по физкультуре, хотя у него ведь всё равно освобождение). Спортзал рядом с театральной студией. Мне пришлось подождать. Он пропустил вперёд однокурсников и спросил:

— Меня ждёшь?

— Да.

— Я не вернусь в театр. Вам же лучше — пою теперь плохо, грудь болит. Тем более, ты сама просила…

— А… да, — сказала я.

— Ты что мне сказать хотела?

— Я забыла, — призналась я.

Я действительно забыла, что хотела сказать, как только в глаза ему посмотрела. Наверное, их для меня в аду придумали, эти Муратовские глаза. Он отвернулся к подоконнику, начал запихивать куртку в рюкзак. Зачем класть куртку в рюкзак, если сейчас всё равно на холод? Я развернулась и пошла прочь.

— Зачем ты приходила? — крикнул он мне вслед.

Тогда я побежала. Он меня догнал, встряхнул:

— Издеваешься, почемучка?!

— Нет, — сказала я.

Мне очень хотелось найти какую-нибудь норку и забиться в неё.

— Тебе же говорили, что я с девушками плохо обращаюсь, что ж ты нарываешься? — сказал он почему-то жалобно, а не сердито. — Вадим тебе передал… почему я…?

— Да. Отпусти, ты очень… давишь.

Он убрал руки с моих плеч. Потёр лоб.

— Прости, спасибо тебе так и не сказал. Как твоя рука?

— Пожалуйста. Нормально. Зажила.

— Если тебе что-нибудь нужно будет, скажи. Знаешь… Наде скажи, а она мне передаст.

— Хорошо.

— Теперь иди.

— Да. Я пошла.

— Стой!

— Что?

— Нет, иди. Да стой же!

И я понеслась со всех ног! Разбрызгивая вокруг слёзы. Если бы ЮМУ был поменьше, я залила бы его своими слезами, как Алиса Страну Чудес. Он меня чуть не догнал. Но я быстро бегаю. И в крайнем случае могу съехать вниз на животе по перилам….»

Она сидела и строчила в своём дневничке, всхлипывая и капая слезами по всей странице.

«21 декабря

… Я всё время с кем-то, я всё время одна. Я всё время смеюсь, когда я с кем-то, я всё время плачу, когда одна. Я думаю, любит ли он море? Грустит ли, когда на небе тучи? Что для него вкуснее, фруктовый пирог или сливочный торт? Почему я не спросила его, какую музыку он любит? Я бы сейчас слушала эту музыку и была бы хоть немного счастлива. Он умный. Он самовлюблённый и избалованный. Он всех подвёл. Он красивый. Он самый красивый. У него красивые плечи, сильные руки, пугающие, прекрасные глаза. Я могла бы…»

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})