Клуб "Твайлайт". Часть 1 (СИ) - Ефремова Тата

— Я же тебя предупреждал. Я же говорил: сидеть и не высовываться. Ты же дура. Играла и доигралась.

— Да сидела я! — взорвалась Марина, почти крича. — Кто к кому сунулся?! Почему я виновата всегда?!

— Не ори! Хочешь ждать — жди! Я пошёл. Позвоню его дяде, предупрежу. Никому не нужны неожиданные скандалы.

Марина поднялась на третий этаж и сидела там, неотрывно глядя на двери в травматологию, пока оттуда не вышел дежурный врач, высокий бородач лет тридцати пяти. Рубашка на ней была красной в клетку, но профессиональный взгляд обмануть Марине не удалось. Врач отвёл ей в травму, назвав «отложенной пациенткой», немного успокоил и даже разрешил посидеть напротив палаты Рената, если она наденет бахилы и одноразовый халат.

Бородач был шумным и весёлым. Его голос разбудил Марину, когда она задремала:

— … парень, который без «цветомузыки» добрался… дай заполню… это с Московской, где авария. Говорит, об руль ударился, — рассказывал врач у поста медсестёр, шагах в двадцати от Марины, — повезло ему, гематомкой так себе отделался. Проблем с дыханием нет, деформации нет, давление в норме. Люся, на МРТ завтра запиши. Муратов…ээээ… Ренат…Забавный. Глаза открыл и спрашивает: а я скоро буду петь? Как в том анекдоте: «Доктор, я смогу теперь играть на скрипке?». «Почему нет?». «Странно, а раньше не умел».

Медсёстры вежливо посмеялись.

— Подружка у него хорошенькая, рыженькая, такой… одуванчик. Я ей руку шил, стеклом видно зацепило, глубоко.

Поняв, что самой страшное позади, Марина с облегчением выдохнула, подняла глаза и вздрогнула — прямо перед ней, держась за штатив капельницы, стоял Ренат. В голубом полупрозрачном балахоне, через который просвечивали чёрные трусы и в меру волосатые ноги. Марина покраснела.

— Покажи, — потребовал Ренат.

Она закатала заскорузлый от подсохшей крови рукав рубашки и показала перевязку.

— Чем?

— Железкой… там торчало.

— Как разойдёмся? — зло спросил Ренат, поджимая сероватые губы.

— В смысле?

— Что я тебе должен… за ущерб? Претензии предъявлять будешь? Болтать там? Что потребуешь?

Марина вспыхнула до корней волос:

— Очумел? Зачем мне? Хоть бы спасибо сказал!

— Спасибо. Чеши отсюда. И попробуй болтани! Вылетим вместе.

Марина вскочила, поскользнулась в бахилах, начала выпутываться из халата:

— Урод! Ничего себе, благодарность!

— Так ты всё-таки благодарности ожидала? — Муратов прищурился.

Даже бледным и еле стоящим на ногах он умудрялся быть… хамом. Марина быстро пошла прочь, краем глаза увидев, как Ренат разворачивается и двигается прочь по коридору.

— Эй, Люся! У нас пациент удирает! — услышала она весёлый голос врача. — Куда, болезный?!

— Да в сортир я, — раздражённо отозвался Муратов.

— Урод, — повторила Марина, выходя из здания больницы. Она попыталась вытереть мокрые глаза раненой рукой и тихо ойкнула от боли. — Противный… хулиган!

… Вечером во время обхода, когда врач наклонился над молодым пациентом с ушибом грудной клетки, чтобы перекрыть капельницу, парень схватил его за руку и злобно сказал, не открывая глаз:

— Я тебе покажу… одуванчик! Не сметь, понял?!

— Спи, болезный, — врач убрал руку пациента под одеяло, предвкушая, как повеселит молоденьких сестёр на посту очередным забавным рассказом. — Приснилось тебе.

Случай с Муратовым совершенно выбил Марину из колеи. Она несколько дней не могла нормально выспаться, на лекциях и парах впадала в сонную задумчивость, к тому же получила нагоняй от преподавателя английского, потому что так и недоделала перевод о достопримечательностях Лондона. Данила Евгеньевич нудил всю перемену после пары, прошёлся и по её выступлению, мол, звук у вас, Михеева, недостаточно палатальный и с апикальной артикуляцией проблемы. Знал бы он, сколько Марина готовилась к концерту, сколько слушала оригинал песни, чтобы хоть немного выправить произношение! Пятьсот миллионов раз! Данила Евгеньевич грозился не допустить её к зачету в зимнюю сессию. Это было ужасно несправедливо (в группе она была далеко не последним человеком по успеваемости), и Марина пришла к выводу, что мужчины напрасно упрекают представительниц слабого пола в отсутствии логики — в их собственных словах и поступках не наблюдается вообще никакого смысла! Зачем обижать девушку, если, как утверждают окружающие, она тебе нравится?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Марине не нужна была благодарность от Муратова, но она, между прочим, тоже пострадала. Ей пришлось швы снимать, а это больно, да и шрам остался у локтя, некрасивый. Рана ныла и чесалась каждый раз, когда Марина двигала правой рукой.

Репетиции оперы шли по расписанию, без Муратова. Ренат мог бы не волноваться: никто не собирался проводить премьеру без него, к тому же заболело ещё несколько человек из студенческой труппы, и первое полноценное представление спектакля было окончательно перенесено на День Святого Валентина.

На следующий день после происшествия к Марине пришла Надя. Под удивлённым взглядом подруги Марина решительно вытрясла на стол содержимое рюкзака Рената. По столу покатилась банка красной икры. Колесова поймала её у самого края и удивлённо спросила:

— Откуда?

— Это Муратова. Нёс своей… фашистке. Оставлю себе в качестве моральной компенсации. Сыр заберёшь? Пропадёт без холодильника.

— Фашистке? — задумчиво протянула Надя, извлекая из-под груды продуктов пачку печенья с кроликом Питером и тряся им перед носом у первокурсницы. — Ты, Михеева, совсем дура?

Марина мрачно посмотрела на подругу. Нет, она не дура. Просто уже совсем запуталась с этими… мушкетёрами.

— То, что Вадим к тебе подкатывал, я в курсе. Правильно, что не стала с ним связываться. Но Муратов… Я от него такого не ожидала. Думала, играется. Надоест — успокоится. А оно вона как…

— Меня Вадим предупреждал, — нехотя призналась Марина. — Я тоже думала, пересижу. Он ведь прекратил, обещал, что перестанет… беспокоить, сказал, что… охладел.

— Я Муратова три года знаю, — сказала Надя. — Когда он Дану приметил, она долго с ним играла, поняла всю его кошачью суть. Потом, правда, торжественно сдалась. Теперь из кожи лезет, чтобы как-то Рената к себе привязать. Ему всё быстро надоедает, кроме музыки и тачек. Но пока Муратов чего-то добивается, идёт до конца. Поэтому в это его «перестану беспокоить» и внезапно «охладел» я не верю. Мне только одно не даёт покоя: как же у тебя получилось до сих пор на расстоянии его удерживать, а? Сколько это длится? Третий месяц? У вас же… ничего не было, верно?

— Не было, конечно! Я не знала, что он ещё и по балконам шныряет! Надя, прости, — у Марины вырвался отчаянный всхлип. — Ты меня предупреждала насчёт мушкетёров… а я… я… Он меня вчера… послал. Сначала говорит: «почемучка, не бойся», а потом «чеши отсюда»!

— Ты что, плачешь, Марин? Нет, ну это совсем никуда не годится! Давай, я с ним поговорю! Нет, я знаешь, что сделаю: я попрошу Стаса с ним поговорить! Стас — авторитет. Ты сама тоже попроси, вы ведь с ним работаете! Муратов не станет с Образовым цапаться! Нет? Да, согласна, это вряд ли поможет. Давай в деканат заявление напишем! Всё, как было! Пусть разбираются.

— Нет! — Марина помотала головой. — Не надо… его выгонят… жалко…

— Подруга, — Надя наклонилась к ней через стол, — а ну в глаза мне посмотри. А, ну всё понятно! Диагноз поставить?

— Нет. Знаю я свой диагноз. Я идиотка, да? Я не хотела! Оно само… как-то… Надя, что мне теперь делать? Как всё вернуть, как раньше, чтобы по-прежнему… Я так мучаюсь!

— А зачем, как раньше? — пробормотала Надя, глядя в окно. — Любовь — волшебное чувство. Болезненное, мучительное, но как без него? Жизнь прожить и не испытать? Годы пройдут, будет, что вспомнить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Надь, а ты…?

— А что я? Я бы, может, тоже хотела… по-прежнему… Нет, не хочу. Нож у тебя где консервный? Не пропадать же добру!

— Ты же говорила…

— Забудь всё, что я говорила. Я таких глаз, как у Муратова, когда он на тебя смотрит, ни разу не видела, даже в кино. Я бы тоже влюбилась, если бы на меня так смотрели. Так что, подруга, не обращай внимания на все эти его грубости, это защитная реакция. Влюблённые мужчины — те ещё дурачки.