Отступник - Александр Лидин

Валентина!

Сидя в полутемной камере и играя с галстуком, он видел ее лицо. Оно проступало из тьмы. Прекрасные губы медленно шевелились. Валентина что-то говорила. Белые волосы, бледное лицо… Его Снежная Королева!

Он не помнил жарких ночей со Светланой. Она для него больше не существовала. Это только еще один серый человек. Такой же, как он сам.

А тот следователь?

Как милиция нашла его? Или тут виновато Искусство? Стоило отречься от него, и волшебный щит, делавший Жаждущего неприкасаемым, исчез.

Что же случилось в ноябре?

Это была его ровесница. Она жила этажом выше, но Павел никогда не был с ней знаком. Некрасивая, даже немного привлекательная в своей уродливости. Тощее скуластое лицо с выдающимся вперед острым подбородком. Все было тщательно спланировано. Он поймал ее на лестнице, усыпил хлороформом и затащил к себе в квартиру. Никто этого не видел. Или видел? Или у него дома остались какие-то следы? Нет. Он все тщательно подготовил. Она так и не проснулась. Но какая разница? Она спала, а он наслаждался ее телом, кромсал ее плоть…

Теперь воспоминания о Запахе, о скальпеле заставляли его трепетать. Стоило ему заснуть, как он снова переживал одну из многочисленных сцен убийств. Он снова резал и насиловал, но радости наслаждения Запахом уже не было. Осталось лишь черное отвращение к самому себе. Кем же он был — не для людей, для самого себя: Богом, дарующим смерть, слугой Искусства, писавшим непревзойденные картины ножом по живой плоти, или маньяком, уничтожающим, насилующим мужчин и женщин без разбора во имя извращенной причуды?

Медленно скользила меж пальцев ткань галстука. В ушах гремел голос следователя. Перед глазами стояла Валентина.

И снова Смерть.

Павел чувствовал, что Смерть рядом — нужно только протянуть руку, и он коснется ее. Коснется настоящей Смерти. Великой Смерти.

Павел медленно встал. Движения его были заторможены, как во сне. Медленно пошел он по камере, по кругу вдоль стены. Вот оно — окошко. Квадратная дыра под потолком, надежно забранная решеткой. Но ему не нужно окно. Он не собирается бежать. Ему нужна решетка.

Встать на цыпочки, продеть ленту галстука через перекрестье стальных прутьев.

Павел остановился. Он хорошо помнил, что повешенные в момент смерти опорожняют мочевой пузырь и кишечник. Висеть обгаженным? Это лишает Смерть благородства. Но отступать поздно. Другого выхода нет. Можно было бы перегрызть вены, но это страшная, долгая смерть. Лежать на полу и чувствовать, как вместе с кровью вытекает из тебя жизнь…

Нет!

Его пальцы дрожали. Галстук — полоска крепкой ткани — его надежный проводник к Смерти. Павел осторожно продел галстук между прутьями.

Ему казалось, что рядом стоит Валентина и насмешливо смотрит на него.

— Куда ты собрался? — в ее голосе звучала издевка.

— Я ухожу, — ответил он, и голос его громом разносится по камере.

— Из-за того, что я отвергла тебя?

— Нет. Я больше не могу жить чудовищем. Милиция наверняка сообщила обо всем моим родителям, Светлане…

— Разве она теперь тебе не безразлична?

— Да. Теперь ты для меня единственная.

— Но почему?

— Я сам не знаю. Я стал другим.

— Ты любишь меня и заявляешь, что сам чудовище. Но ведь все мы — люди Искусства — чудовища. Я убила людей не меньше, чем ты, так же как и Викториан. Почему ты считаешь себя чудовищем и при этом признаешься мне в любви? Чем я отличаюсь от тебя? Я убивала даже больше, чем ты… А сколько мужчин побывало в моей постели…

— Ты… ты убивала чисто. А я мазался в крови, я… — Павел еще что-то лепетал, но голос его постепенно становился тише и тише. Он понимал, что городит чепуху, сам себе противореча.

Образ Валентины таял. С ним остался галстук. Новый друг. Вместо скальпеля. Друг до гроба. Дрожащие пальцы с трудом завязали узел. «Петля должна легко скользить».

Павел дрожал. Предвкушение Смерти уже овладело им. Он чувствовал ветерок, поднятый саваном беспощадной сборщицы душ.

Теперь нужно подтащить под окно табурет. Двигаться надо бесшумно, чтобы не вызвать подозрения у тюремщика. Павел замер. Он должен раздеться. Он должен повеситься голым, и тогда… тогда они поймут, что именно они, его тюремщики, втиснув узника в суровые рамки норм человеческой морали, убили его. Да, именно они убили его! Раньше, когда он был охотником, он уничтожал волчью стаю людей, но теперь, став одним из волков, он будет растерзан товарищами по стае, которые вспомнят ему его грехи.

Нельзя останавливаться. За промедлением приходят сомнения, за сомнениями — отказ от задуманного. Ведь они могут и не убить. Подумаешь, прикончил одну дамочку! Можно отделаться и пятнадцатью годами строгого режима. Остальные убийства они на него не повесят. Ну, отправят в дурдом или в зону на пятнадцать лет… Нет, не думать! Нельзя отказываться от Смерти. Она так часто приносила ему радость облегчения… Нельзя отказываться от ее даров.

Аккуратно сняв одежду, Павел сложил ее на полу. Тут торопиться не надо. Все должно быть устроено красиво. Они… Вся их человеческая стая, возжелавшая его крови, должна видеть, что он ушел к Смерти спокойно, радостно. Он презрел глупые законы их глупого государства. Он их всех обманул.

Неожиданно пальцы Павла наткнулись на что-то острое. Французская булавка. Вот тот карандаш, который позволит ему оставить послание. Будет больно. Но что есть боль? Разве повеситься голым на собственном галстуке не больно?

Стянув майку через голову, Павел, по пояс голый, сел на край койки и начал писать предсмертную записку. У него была ручка — острие булавки, у него была бумага — собственная плоть. Вначале он хотел написать послание на груди, но писать, глядя сверху вниз на собственную грудь, было неудобно, и тогда он стал писать, выцарапывая буквы на своем бедре.

«Я убил многих… и жалею об этом. Я был Жаждущим, и Запах Смерти пьянил меня. Теперь я сам иду на поклон к моей повелительнице — Смерти. Живите, и да будьте вы прокляты…»

Это он написал на одном бедре, морщась от боли, разрывая кожу железным острием. А на другом бедре он написал:

«Я тебя люблю, хоть ты никогда и не увидишь этой записки. Я не назову твоего имени, пусть для палачей, исполняющих волю человеческого большинства, оно останется в тайне. Выполнив мое желание, ты заставила меня полюбить тебя, и теперь твой образ будет всегда со мной».

Вот так написал он сочащимися кровью буквами на своей коже.

Потом, раздевшись, Павел подошел к окну. Встал на табурет.

Что он увидел там, стоя босыми ногами на фанерном сиденье? Какими были его последние мысли?

Ему вдруг вспомнилось детство. Снова он был маленьким мальчиком. Ярко светило солнце. Он шел по пляжу. Вокруг жужжали мухи — противные надоедливые создания. Вдоль пляжа вытянулась полоса отвратительных водорослей — гниющих отбросов моря. Он шел по ним, чувствуя под ногами их гнилостную мягкость. Ему было неприятно, но он все равно шел по ним, потому что не идти не мог. Он шел и пытался убедить себя, что ступает не на полуразложившуюся массу, а на трепетные лепестки роз. Какая сила влекла его вперед? Он знал, что найдет умирающего дельфина. Знал! Не хотел находить его. Не хотел пить Запах, наслаждаясь ощущением Смерти. Его единственным желанием было повернуться и побежать прочь, но ноги сами несли его вперед. Вот он — зеленый холм. Под ним кроется умирающий дельфин.

Павел вытянул руку, желая коснуться розоватой раны, в которой уже кишат пожиратели падали.

Табуретка выскользнула у него из-под ног.

Рывок галстука. На мгновение — жуткая боль в сдавленном горле. Руки беспомощно шарят по стене, инстинктивно ища опору. Открытый рот хватает воздух.

Смерть. В самый последний миг видение пляжа отступило, и Павел увидел Смерть. Огромный, закутанный в саван скелет с косой. Смерть стояла рядом с аккуратной стопкой сложенного белья. Она ждала, она терпеливо ждала, когда придет время забрать своего верного слугу.

Тьма стала заволакивать его разум. Непроизвольно опорожнились мочевой пузырь и прямая кишка. В воздухе разнесся острый запах мочи. Где-то далеко-далеко за стенами тюрьмы кричали козодои.

Смерть встала с койки, подошла к повесившемуся, осторожно взяла его за руку холодными, костяными пальцами.

— Пойдем…

О смерти Павла рассказала нам Валентина. Она пришла в склеп Викториана угрюмая. Вынула из сумки литровую бутылку «Столичной», никому не говоря ни слова, налила полстакана. Залпом выпила.

— Ва, что случилось? — Виктор с беспокойством посмотрел на нее. — У тебя какие-то неприятности?

— Павел погиб.

— Откуда ты знаешь?

— Я почувствовала.

— Подожди, подожди, — вмешался я в разговор. — Почему ты в этом так уверена?

— Я слышала, как лопнула его Струна Жизни.