Иные песни - Яцек Дукай

Те, кто шептали, были правы. Горячим воздухом, наполняющим внутренности ладьи, звуки разносились на сотни пусов тайными эфирными орбитами, стекая — будто горные ручьи — в темные закутки или на перекрестки геосного скелета «Уркайи». И тот, кто знал места пересечения невидимых орбит, мог подслушать любого. Как оказалось, подслушана Марианна Гельтийка, когда пробовала подкупить своими прелестями одного из цыган, чтобы тот изготовил аэровый яд; цыган спросил, для кого это, она не ответила, но все всё прекрасно понимали. Подслушала это одна из навигаторш «Уркайи». Рассказала гегемону. Не было дознания, процесса, вопросов о вине и просьб о признании. Омиксос приказал вышвырнуть Марианну за борт.

Ей связали за спиной руки, вокруг левой щиколотки защелкнули пуриническую цепь. Лунные дулосы отволокли ее на корму ладьи, прикрепили цепь к хвосту скорпиона и вытолкнули девушку в пустоту. Все это было прекрасно видно сквозь прозрачные стены «Подзвездной». Лунники не глядели, а вот пассажиры — собрались на корме. Арианна беззвучно всхлипывала, уткнувшись лбом в горячий ураниос. Господин Бербелек стоял за ней, сжимая ее плечи. Дочь жрицы крутилась на длинной цепи вокруг дрожащего от тысяч вечномакин хвоста «Уркайи». Должно быть, кричала, если судить по широко распахнутому рту, но внутри ладьи ничего не было слышно. Первый час она моталась, пробуя освободиться от цепи или притянуть себя ближе к хвосту; безрезультатно. Затем на ней начала тлеть одежда, отпадать кусками. Медленно испепелились волосы. Она кашляла и царапала горло, мало аэра, слишком много пироса, легкие этого не выдерживали. На третьем часу зацепилась бедром за эпицикл большого скопления ураниоса, и эфир врезался в ее тело, распарывая кожу и мышцы, дробя кости. Огонь моментально выжег рану. На четвертый час потеряла сознание. На шестой, должно быть, снова пришла в себя; тогда уже горела ее кожа, эфир вгрызался в кровоточащее тело, от лица осталась коричневая маска черепа и кровеносных сосудов. На седьмой час из-за Луны вышло Солнце.

7 Януариус 1194. Мы догнали Луну. Входим в ее сферу Воздуха. Солнце уже порядком обогнало Луну, сферы эфира горят красным, синим, белым. Живем здесь в коконе черного шелка, только внутри него и безопасно. Лунники ходят в омматорах из угольных кристаллов, выглядят так, точно в глазницы им вставили ограненные камни. Говорят, что — уже конец, что сегодня или завтра приземлимся. Мы начали убирать паруса, черная поверхность Луны под нами, вдруг именно она сделалась центром Вселенной, а не Земля над нашими головами, космос перевернулся, не понимаю этого, ведь не может существовать двух центров. Хвост скорпиона бьет как обезумевший, эфирная броня вьется в лунном аэре. Падаем во тьму.

Ν

Свет Госпожи нашей

Горит, горит, горит все: воздух, вода, земля, тело господина Бербелека. Даже когда он стоит, недвижим, под черным небом — зеленая Земля посредине монолитно темного небосклона одиноким источником света, ночь окутывает Луну, длинная, двухнедельная ночь, — даже тогда пирос, связанный здесь с каждой частицей материи, оживленной и неоживленной, вгрызается сквозь кируфу, сквозь кожу, до костей и сердца господина Бербелека. Каждый вдох щиплет горло и режет грудь, каждый раз сглатывая слюну — опаляешь себе гортань, при каждом шаге — жар земли под подошвами ног (лунники ходят босыми), каждое движение — движение сквозь ад.

Конечно же, нет огня, нет пепла, кируфа не дымится, кожа господина Бербелека лишь чуть покраснела, будто в болезненной горячке. Солнце еще не обогнало Луну настолько, чтобы показаться в небе над краешком Кратера Мидаса, — но насыщенность атмосферы Луны архэ пироса не зависит от времени суток или поры месяца.

Кратиста Иллея, хоть и провела здесь больше полутысячи лет, все еще не в силах привести это небесное тело к образу, наиболее сродственному ее природе — человеческой, земной, жизнедающей, упорядоченной. Субстанция ведь образуется исключительно из той Материи, которая доступна. Луна Госпожи Благословений рождается из Огня высшей сферы Земли, из чистого ураниоса и из низших первоэлементов, тщательно освобожденных от эфирных цефер, которыми те связаны во всех небесных телах. Эти поля, эти сады, парки, виноградники, на которые господин Бербелек нынче глядит с высоты жженника, все это возникло и выросло из первоэлементов, самопроизвольно очистившихся от ураниоса в короне Лунной Ведьмы. Именно так, в ритме столетий и тысячелетий, черная, мертвая Луна плывет к Форме рая, к золотой стране урожая и счастья, каковую Потнии не дано было некогда сотворить в Садаре.

Меж тем, однако, для господина Бербелека се — страна страданий. Он ходит медленно и говорит лишь шепотом, воздерживаясь от глубоких вдохов.

Жженник тянулся вдоль всего владения Омиксоса, до самого восточного склона кратера. Такие жилы ураниоса видны с Земли как светлые полосы на лике Луны, как места, сильнее прочих отражающие свет.

Несколько десятков лет назад поверхность этого жженника выгладили, и теперь он служил главной внутренней дорогой во владении (такие лунные латифундии именовали имопатрами). Вела она от заокраин династосовой рощи на юго-западе к Карусели на северо-востоке: шрам пуринического эфира, выступающего из лунной почвы, будто ее белая обнаженная кость длиной в сотни стадиев.

С хребта жженника, с высоты нескольких десятков пусов, открывался царский вид на возделанные поля гриза и на сады, где работали крестьяне и невольники Омиксоса. Кратер Мидаса был источником и одного из самых популярных сортов лунного вина — именно им Жарник угощал господина Бербелека на борту «Уркайи», вином мидасским.

В зеленом свете Земли весь пейзаж казался погруженным в подводную тень, будто имопатр Мидаса и вправду лежал на дне океаноса, чьи воды таинственной алкимической трансмутацией сделались пригодными к дыханию.

Аурелия Оскра, припустив по гребню жженника, обогнала Иеронима на добрый стадий; теперь возвращалась. Племянница Омиксоса Жарника, как и дядя, была урожденным гиппиресом, точеная мускулатура ее безволосого тела могла стать образцом для статуи Артемиды Охотницы. У гиппиреса, чем с большей стремительностью он движется, чем большая энергия приливает к данной части его тела, тем больше пироса выделяется на поверхности темной кожи. Бегущая трусцой Аурелия с каждым движением ног и рук выжигала в воздухе огненные полосы, негатив которых увечил зеницы Иеронима; вокруг предплечий, а ими девушка размахивала сильнее всего, на доли секунды взвихрялись гривы белого пламени. Даже когда она остановилась после бега, чуть задыхаясь, мелкие огоньки продолжали танцевать по ее груди, плечам, черепу.

— Уже недалеко, за пальмами.

Он не хотел объяснять ей, что с морфой истинной пальмы эти деревья, со стволами, будто скорлупа, и с горящими багрянцем листьями, роднит разве что название.

За пиросными пальмами от жженника отходил вниз отросток перламутрового эфира, а полстадием дальше открывалась площадка, заполненная кротовиноподобными конструкциями, башенками и лебедками; вокруг них крутилось с пару дюжин людей и вдвое больше — дулосов. Вращались на скошенных осях ураниосовые вечномакины — неутомимая череда коловоротов, спускающих вниз, в хорошо освещенные шурфы, сплетения толстых веревок и черных цепей. Именно в глубинах подобных лунных шахт добывали чистый пемптон стойхейон, не смешанный с архэ низших первоэлементов; позже его заполучали эфирные кузнецы, демиургосы ураниоса, и искривляли его эпициклы, меняя движение от привычного — по орбите вокруг Земли, как движется в своей эфирной природе остальная Луна, — на движение по новым орбитам: малым, в окружность пальца — ювелирам, для вихреперсний, — или размером с полстадия — для Карусели, — или с окружностью между этими крайностями, для промышленных перпетуум мобиле. Некогда Мидасова шахта ураниоса приносила больший доход и использовалась интенсивней; теперь же ее открывали и закрывали в зависимости от колебания цен на лунном рынке эфира.

Аурелия сбежала на площадку у главной башни над средним шурфом. Ее уже ждало несколько человек, они поклонились, дулос пал на колени. Прежде чем господин Бербелек до них добрался — сходя по жженнику ровным, спокойным шагом, который, маскируя страдание тела, накладывал одновременно форму некоего достоинства, — они успели доложиться Аурелии об инциденте и указать куда идти; она побежала, махнув Иерониму. Господин Бербелек на миг остановился в тени башни, в громыхании угловатой вечномакины. Снова склонили головы. Он обвел их равнодушным взглядом. Пали на колени, свободные и несвободные, все. Иероним миновал их в молчании. Вот уже какое-то время он не прятал лица под капюшоном, к нему возвращались противоположные рефлексы, анонимность — форма людей слабых.