Даже если всему придет конец - Йенс Лильестранд

Где-то вдали сирены разрезают удушающую тишину.

«Ты спрятал наше сокровище в пластиковый пакет».

Диван качается подо мной, в животе все сжимается, я привстаю на локте, чувствую себя грязным, потным, стонущим зверем, я вся обратилась в мускулы, жир и плоть, это как секс, как оргазм; волну, растущую во мне, не остановить, и остатки стейка, угря и красного вина выходят тягучими радужными нитями, это сладкое чувство долгожданного опорожнения, свободы, я утираю рот мохеровым пледом песочного цвета, съеживаюсь в комочек и замираю.

* * *

– Кто-то ел кашу из моей миски.

Голос испуганный и в то же время резкий, визгливый и пронзительный. Я лежу в пижаме, мама рассказывает мне сказку, она читает на ломаном шведском, но у нее это получается весело, она переигрывает там, где надо.

– Кто-то сидел на моем стуле.

Лампы мигают, злые голоса, отстаньте, я же сплю.

Чьи-то руки грубо трясут меня за плечо. Да-да, сейчас, надо было просто закрыть глаза на пару секунд, мне нужен был power nap[76], вы и не заметите, что я тут побывала.

– В этом самая жесть. Как она вошла?

Тяжелые шаги. Надо мной кто-то склонился, могу различить лишь силуэт. Я зажмуриваюсь еще крепче. «Это все зубная боль, – хочется мне сказать, но губы не слушаются. – С каждым может случиться».

Мама говорит теперь низким и грохочущим голосом:

– Кто-то лежал на моей кровати.

Медведь склоняет голову набок и отводит волосы с моего лица:

– Ты как? Тебе нельзя здесь лежать.

– У тебя есть что-нибудь? – слышу я свой шепот, сиплый голос дрожит. – Мне нужно что-нибудь.

– Как ты вошла?

– У меня был ключ. Я… думала, что…

– Можешь попытаться сесть?

Руки тянут меня вверх, я медленно поднимаюсь и усаживаюсь на диване, жмурюсь от яркого света, кто-то светит на меня фонариком, вокруг темно.

Мужчина коротко острижен, в форме, на ремне у него висит дубинка и еще какие-то штуковины, в нескольких метрах позади него стоит женщина со скрещенными на груди руками и буравит меня злым взглядом; женушка, успеваю подумать я и чувствую, как вдоль позвоночника от страха бегут мурашки; она стоит в полумраке со своим велосипедом, простите-простите-простите-отпустите, но потом вижу, что тетка лет на десять старше, у нее седая короткая стрижка, на руках собачонка.

– Ask if she’s alone[77], – произносит она сердито, и мужчина повторяет:

– Ты тут одна?

– Ну конечно, – мямлю я. – Я друг семьи. Дидрика и… Каролы. Простите. Я не знала, что дом сдан.

– Тебе нельзя здесь лежать, – повторяет он, голос звучит решительно, но глаза добрые, он держит меня за плечи и ставит на ноги, – пойдем, я отведу тебя к машине.

– Who’s gonna clean up this mess?[78] – шипит нам вслед тетка, когда мы выходим в прихожую.

– Call your insurance[79], – отвечает охранник.

– Stupid junkie[80].

– Welcome to Sweden[81], – отвечаю я, чувствуя, что вот-вот расхохочусь, но дверь за нами захлопывается, и фонарик проходится по машине охранного предприятия, это ее я видела снаружи одного из домов, парень открывает дверцу и сажает меня на заднее сиденье.

– Насчет ключа ты правду сказала? – спрашивает он, обернувшись ко мне. На улице темно, фонари не горят, я смотрю на часы на приборной доске и понимаю, что уже совсем поздний вечер.

– Да, – отвечаю я. – Я кое-что искала. Потом мне стало плохо. Что я могла поделать…

– Где ты живешь?

– В центре.

Он кивает и включает зажигание, мы медленно катимся мимо коттеджей.

В худшие моменты с Дидриком я подумывала о том, чтобы сдать на права, поскольку скоро заживу другой жизнью, в которой мне нужно будет уметь водить машину, не потому, конечно, что мы поселимся в каком-нибудь унылом пригороде вроде этого, просто временами мне хотелось иметь возможность подбрасывать Закариаса и Вилью, отвозить их и забирать, им было бы сложновато поначалу, но постепенно они бы привыкли, и, может, дело пошло бы быстрее, если бы мы сидели вместе в машине, включали музыку, слушали радио; у мамы, понятное дело, никакой машины не было, но у родителей некоторых моих друзей была, во время каникул они отправлялись в путешествие на автомобиле, дети на заднем сиденье, мама с папой спереди, старые диски в папке, мешочки с развесными конфетами, поездки в горы, к бабушке, в Данию, да куда занесет, а моя мама только вздыхала, паковала корзинку со снедью и разводила сок из концентрата.

На трассе машины так и стоят без движения бесконечной вереницей, ей края нет, уму непостижимо, в нескольких километрах отсюда пылает торговый центр, вой сирен прорезает ночное пространство, по радио долдонят о том, что на въездах в город царит хаос, «развернитесь, если можете, и выберите другой маршрут», так чего же они всё едут; и тут до меня доходит: именно так все и поступают, так всегда бывает, ты движешься в каком-то направлении, и тебе говорят, что впереди затор, но ты все равно едешь дальше, потому что альтернативы-то нет, ни остановиться, ни сдать назад ты не в состоянии, и ты думаешь, что все не может быть настолько уж опасно, да и наверняка к моменту твоего прибытия ситуация разрулится, а потом как-то проще ехать в потоке, и будь что будет, и даже если предположить самое худшее развитие событий, то, оказавшись в полном дерьме, ты хотя бы окажешься там не в одиночку.

– И давно… у тебя это? – безмятежно спрашивает охранник с переднего сиденья, пока мы скользим вперед по трассе; он установил проблесковый маячок на крыше, и большинство машин сдвигается при нашем приближении, он едет зигзагом, то по дороге, то рядом с ней, сигналит стоящим перед нами людям, привычно игнорируя окружающий хаос.

– Где-то с год, – отвечаю я тихим голосом. – Но только то, что продают в аптеке.

– Когда принимала в последний раз?

– Ночью. Скоро сутки как.

Он кивает.

– Понадобится четыре-пять дней, – произносит он с расстановкой. – Потом самое плохое будет позади.

Поначалу слышен просто ровный шум, потом из него начинают выделяться дисканты, вой полицейских машин или еще чьи-то сирены, может, «Скорых» или пожарных, а может, всех вместе, а затем, несколько минут спустя, словно низкие басы, возникает плотный гул собравшейся в одном месте многотысячной толпы, рев моторов, лязг металла, лай собак, злобные голоса кричат-улюлюкают-скандируют, пробка превратилась в город, освещенный светом прожекторов.

– Моя девушка… – чеканит он ровным голосом, не глядя на меня, – у нее были непонятные боли в животе, ей делали ректоскопию, колоноскопию и все такое прочее, потом таблетки, за несколько недель она на