Золотой лев - Уилбур Смит

требовать от тебя ничего, кроме твоей военной проницательности. Разве это не приемлемо?’

‘Не ждие, что мне понравится ваше общество, принц Джахан. Но да, я, по крайней мере, буду участвовать в разговоре.’

‘Как вы любезны, мадам. По окончании нашего разговора вас отведут в вашу комнату, где вы будете заключены на следующие три недели. Вы ни в чем не будете нуждаться, как и подобает вашему званию. К сожалению, я буду вынужден выставить вас на продажу на невольничьем рынке, но не бойтесь, я не позволю никому другому купить вас.’

‘Тогда зачем же притворяться, что продаешь меня, если не для того, чтобы оскорбить и унизить?’

- Ну же, унижение великого Назета - это уже нечто само по себе, - сказал принц. - Новость о том, что вас посадили в тюрьму в Занзибаре и продали, как любой другой кусок плоти, разнесется по всей Африке, Индии и Леванту. Вы можете себе представить, как это отразится на моральном состоянии вашего народа ... и моего тоже. Но моя истинная цель выходит за рамки этого. На самом деле вас просто показывают в очень людном месте в качестве приманки ...’

- Чтобы привлечь сэра Генри Кортни, если он еще жив.’

Принц просиял от восторга. - Вот именно! Ах, как приятно разговаривать с женщиной, которая понимает такие вещи. Да, и вы оба были бы у меня в плену. И после этого, ну, опять же, я признаюсь, что еще не совсем пришел в себя, но если бы у меня был сэр Генри, я бы предложил вам очень простой выбор - отдайтесь мне, или я убью его.’

‘Нет ... я бы ...

- Покончили с собой? Но подумайе вот о чем - если вы убьете себя, то и я убью его. Отдайтесь мне полностью, на целую ночь, и не только он будет жить, но и у вас появится шанс воссоединиться.’

‘А что это за шанс?’

‘Простой. Я отправлю сэра Генри сражаться с этим существом здесь ... - принц лениво махнул рукой в сторону Канюка. - ‘Это будет один смертельный враг против другого, каждый вооруженный мечом, до самой смерти. Вы будете наблюдать, потому что тот из ваших поклонников, кто останется в живых, возьмет вас в качестве своего приза.’

Из-за кожаной маски послышался звук прочищаемого горла. - Тише, Канюк, - приказал принц, - не говори ни слова. Вы знаете условия, на которых я разрешаю вам находиться здесь, и вы знаете, что если вы заговорите, то потеряете свою жизнь. Но взгляните на награды, которые я вам предлагаю - смерть человека, которого вы ненавидите, и тело женщины, которую он любил.’

- Эта ... тварь никогда, никогда не получит моего тела.’

- Да, да, вы предпочитаете умереть первой, так что продолжайте говорить, - раздраженно бросил принц. - ‘Но я вам не верю. Какая мать убьет себя и своего ребенка? Мать готова на все, вытерпеть все, принять любое унижение, лишь бы сохранить жизнь своему ребенку. Неужели вы действительно так сильно отличаетесь? Что же касается тебя, Канюк, то ты сегодня хорошо поработал. Вы привели ко мне генерала Назета. И я даю тебе кое-что взамен. Иди в город. Найди место, где можно выпить ваши духи неверных. Найди себе женщину, если она будет рядом с тобой. Притворись на эту единственную ночь, что ты все еще мужчина.’

***

Если Занзибар был островом, на берегах которого обитали народы половины известного мира, тогда как Трес Макакос, или три обезьяны, был местом, где поселились отбросы известного мира. Это было питейное заведение, расположенное в переулке, который тянулся вдоль тупиковой боковой улицы в самом сердце самого старого и грязного квартала города. Там продавался алкоголь, который оманские власти, прислушиваясь к словам Корана, официально запрещали, но на который обращались несколько слепых глаз, при условии, что он продавался только неверными неверным. Выплата крупных взяток ряду соответствующих лиц также способствовала продолжению существования таверны, тем более что упомянутые лица были постоянными посетителями. Как и многие занзибарцы, они ходили в "Макакос" не за сырым тростниковым спиртом, который выдавали за ром, и не за едким уксусом, который продавали как вино, а за петушиными и собачьими боями, которые происходили на грязной, полусгнившей арене, наполненной запахами куриного помета, собачьего дерьма и крови, устроенной на заднем дворе дома.

Главный салун таверны, тем временем, принимал у себя разношерстную толпу пиратов, контрабандистов, работорговцев, наемников, торговцев и моряков всех мастей, рангов и рас, сопровождаемых грубо раскрашенными, покрытыми оспой шлюхами. Воздух был густ от пьянящих ароматов табачного дыма, немытых тел, несвежих спиртных напитков и очищающих нос духов, которыми дамы обливались после каждого посетителя. Но даже в этом грязном храме разврата и упадка появление Канюка, сопровождаемого его личным рабом и парой охранников, чье присутствие было призвано одновременно защитить его и отбить всякую возможную мысль о побеге от принца Джахана, вызвало тишину в комнате и повернуло головы даже самых пресыщенных, уставших от мира, все видевших людей. Один пьяный остряк был достаточно глуп, чтобы крикнуть: - "Извини, птичка, здесь червей не подают". Через секунду лезвие Канюка уже было у его шеи, и он, заикаясь, бормотал извинения.

Канюк направился к бару. – «Ром, - прохрипел он. Он махнул рукой, и раб вышел вперед, держа в руках свою банку для питья. - Наполни это. Прямо по самый верх. Если вам нужны деньги, спросите принца Джахана, потому что у меня их нет.’

Служанка кивнула в немом ужасе. Она знала, как и все занзибарцы, что принц приручил джинна, который был наполовину человеком, наполовину птицей. Она также слышала об убийстве мальчика, который бросил в него грязью, и о преступниках в городской тюрьме, убитых чудовищем. Если он хочет рома, но не видит необходимости платить за него, она не станет спорить, да и ее хозяин тоже.

Раб Канюка взял полную банку и последовал за ним через всю комнату к одному из очень немногих пустых столов в этом заведении. Затем он вставил носик в отверстие для рта маски, как это было его обычной практикой, и Канюк жадно проглотил первый алкоголь, который прошел через его губы за несколько месяцев.

Где-то в комнате кто-то был достаточно глуп, чтобы хихикать. Канюк сердито отмахнулся от носика, поднялся на ноги и оглядел комнату, его нос поворачивался перед ним,