Простой план - Скотт Смит

В четверг, вернувшись вечером с работы, я застал Сару на кухне в слезах.

Я не сразу догадался, что она плачет. Поначалу я лишь уловил скрытую напряженность, некоторую официальность; возникло ощущение, будто Сара злится на меня. Она стояла возле раковины и мыла посуду. Я вошел на кухню, все еще в костюме и при галстуке, и, присев к столу, дабы создать ей компанию, поинтересовался, как прошел у нее день; Сара отвечала односложно, с трудом выдавливая из себя какие-то звуки. На меня она не смотрела; казалось, ее внимание полностью приковано к собственным рукам, орудующим в мыльной пене.

— С тобой все в порядке? — не выдержав, спросил я.

Сара кивнула, но даже не обернулась ко мне. Плечи ее поникли, она как будто сгорбилась. В раковине зазвенели тарелки.

— Сара?

Она не откликнулась. Я встал и, приблизившись к ней, легонько коснулся ее плеча — она оцепенела словно в испуге.

— В чем дело? — Заглянув ей в лицо, я увидел, что по щекам ее медленно катятся слезы.

Сара не была слезлива; я мог бы по пальцам пересчитать, сколько раз видел ее плачущей. Это случалось лишь в самые трагические минуты, так что моей первой реакцией на ее слезы была паника. Я тут же подумал о ребенке.

— Где Аманда? — выпалил я.

Сара продолжала возиться с посудой. Отвернувшись, она тихонько всхлипнула.

— Наверху.

— С ней все в порядке?

Сара кивнула.

— Она спит.

Я протянул руку к крану и выключил воду. На кухне сразу воцарилась гнетущая тишина — от этого на душе стало еще тревожнее.

— Что происходит? — спросил я. И скользнул рукой по ее спине, заключая в объятия. Сара на какое-то мгновение замерла, руки ее безжизненно свесились в воду — казалось, будто они сломаны в запястьях. Внезапно она подалась назад, и долго сдерживаемые рыдания наконец прорвались наружу. Я притянул ее к себе и крепко обнял.

Она немного поплакала, уткнувшись в меня и обхватив за шею мокрыми руками; я чувствовал, как стекает мне на спину мыльная вода.

— Все хорошо, — прошептал я. — Все хорошо.

Когда она успокоилась, я подвел ее к столу.

— Я больше не могу работать в библиотеке, — сказала она присаживаясь.

— Тебя уволили? — По правде говоря, я не мог себе представить, чтобы такое было возможно.

Она покачала головой.

— Меня попросили не приносить больше Аманду. Посетители жалуются на шум. — Она утерла щеку рукой. — Сказали, что мне можно будет вернуться, когда девочка подрастет и перестанет плакать.

Я наклонился и взял ее за руку.

— Тебе вовсе не обязательно сейчас работать.

— Я знаю. Просто…

— У нас и без того теперь достаточно денег. — Я улыбнулся.

— Я знаю, — повторила она.

— По-моему, не стоит расстраиваться из-за такой ерунды.

— О, Хэнк. Я совсем не из-за этого.

Я удивленно посмотрел на нее.

— Тогда из-за чего же?

Сара опять вытерла слезы. Потом закрыла глаза.

— Это сложно объяснить. Просто все как-то сразу навалилось.

— Ты имеешь в виду то, что мы совершили?

Голос мой, должно быть, прозвучал как-то странно — взволнованно, а может, и испуганно, — потому что она тут же открыла глаза. И в упор посмотрела на меня. Потом покачала головой.

— Все это ерунда, — проговорила она. — Я просто устала.

В уик-энд началась оттепель.

В субботу температура воздуха перешагнула нулевую отметку, и весь мир, казалось, начал таять и плавиться. По небу плыли огромные белоснежные облака, влажный южный ветер нежно подталкивал их к северу. В воздухе витал обманчивый запах весны.

В воскресенье стало еще теплее; столбик термометра неумолимо поднимался вверх, оживляя таяние снега. Ближе к полудню в снегу начали появляться проталины, в которых чернела земля. Вечером, выйдя во двор, чтобы отвязать собаку и загнать ее в гараж, я увидел, что она сидит в луже грязи глубиной в дюйм. Земля скидывала снежный покров.

В ту ночь я никак не мог заснуть. Вода шумно капала с карнизов, и этот монотонный звук, похожий на тиканье часов, не смолкал ни на миг. Дом стонал и поскрипывал. Чувствовалось какое-то движение в воздухе — природа освобождалась, стряхивала с себя все лишнее.

Я лежал в постели и пытался расслабиться, заставляя себя дышать глубоко и медленно, но, стоило мне закрыть глаза, и я тут же видел перед собой самолет — распластанный на брюхе, высвободившийся из-под снега, сверкающий своим металлическим панцирем в лучах солнца, словно маяк в ночи, притягивающий к себе людские взоры. Я чувствовал его нетерпение, страстное желание быть поскорее обнаруженным.

В среду со мной произошел странный случай. Я сидел за рабочим столом, выверяя бухгалтерский отчет, когда вдруг явственно расслышал доносившийся из коридора голос Джекоба.

Конечно же, голос не мог принадлежать ему, но его тембр был настолько знаком, что я не смог побороть искушение встать из-за стола, подойти к двери и выглянуть наружу.

В коридоре стоял какой-то толстяк; я видел его впервые. Он не был нашим клиентом. Скорее всего, этот человек просто проезжал мимо и заглянул, чтобы узнать дорогу.

Старый, лысоватый, с густыми отвислыми усами, он был ничуть не похож на Джекоба. Его манера разговора, жесты тоже были чужими, и постепенно иллюзия того, что он говорит голосом моего брата, исчезала. Речь его уже казалась мне гортанной, интонации резковатыми.

Но стоило мне закрыть глаза, как я вновь услышал голос Джекоба. Я замер, вслушиваясь в его звучание, чувствуя, как разливается в душе грусть и боль утраты.

Это было всепоглощающее чувство, сильнее которого я еще никогда не испытывал, и его физический эффект был сравним разве что с приступом тошноты. Я чуть согнулся в поясе, словно меня ударили по животу.

— Мистер Митчелл? — услышал я обращенный ко мне голос.

Я открыл глаза и выпрямился. Черил, сидевшая за контрольным прилавком, сочувственно смотрела на меня. Толстяк стоял посреди коридора, правой рукой пощипывая кончик уса.

— С вами все в порядке? — спросила Черил. Она, казалось, готова была кинуться мне на помощь.

Я попытался припомнить, не выдал ли я себя каким-нибудь стоном, вздохом или иным звуком, но в памяти возник пробел.

— Все хорошо, — сказал я. Прокашлявшись, я улыбнулся толстяку. Он дружески кивнул мне головой, и я ответил ему тем же.

Потом вернулся в свой кабинет и захлопнул за собой дверь.

В тот же вечер, просматривая газету, я наткнулся на публикацию о грандиозной афере, которую какие-то мошенники недавно провернули в одном из штатов, выманив миллионы долларов у доверчивых граждан.

В местной газете, говорилось в статье, было помещено фальшивое объявление о правительственной распродаже конфискованной у наркомафии собственности. Участники аукциона, справедливо полагавшие, что, раз торги проводятся правительством, обмана быть не может, приобретали объекты собственности, представленные лишь на картинках. Мошенники рассадили среди покупателей своих сообщников, которые искусственно подогревали страсти вокруг торгов. Жертвы этого надувательства, честно оплатив свои покупки чеками и радуясь тому, что сделали выгодные приобретения — ведь цены их составляли менее десяти процентов реальной стоимости, — явившись через две недели для получения документов, обнаружили, что купленный ими товар — не более чем картинка в каталоге.

Новость эту я воспринял с удивительным спокойствием. Расчеты по моему чеку были произведены накануне; я сам заходил в банк, чтобы удостовериться в этом. Остаток моего счета значился в сумме одна тысяча восемьсот семьдесят восемь долларов и двадцать один пенс. Тридцать одну тысячу, то есть практически все наши сбережения, я выбросил на ветер, но поверить в это до сих пор не мог.

Трагизм ситуации состоял в том, что все произошло так тихо и буднично. Да, это была катастрофа — пожалуй, первая в моей жизни, — но почему-то она не стала для меня потрясением, явилась без лишней помпы — так, крохотная заметка в газете, даже не на первой полосе. Так что и реакция моя вполне вписывалась в рамки этой обыденности. Мне же необходима была встряска — чтобы в ночи раздался телефонный звонок, за окнами слышалось завывание сирен, а в груди полыхала огнем боль.

Сам того не ожидая, я чувствовал себя уверенным и невозмутимым, а вовсе не убитым горем. Пока в моем сознании жила мечта о рюкзаке, набитом деньгами, потеря тридцати одной тысячи казалась пустячной, нелепым промахом. И мысль о том, что кто-то украл у нас эти деньги, как ни странно, даже согревала меня. Теперь я точно знал, что где-то есть ребята — такие же злодеи, как и я, а может, и хуже, — целая шайка мошенников, кочующая по стране и отнимающая у граждан их сбережения. На этом фоне мои преступления казались не такими уж бесчеловечными.

Во всяком случае, представлялись чуть более понятными и объяснимыми.