Нахалки. 10 выдающихся интеллектуалок XX века: как они изменили мир - Мишель Дин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она мне рассказывала, что губернатор не пользовался гримом даже когда снимался, что политика – вещь более суровая, чем кино, потому что нет студии, которая тебя защитит… «Найти хорошую работу – это очень важно для мужчины», – осведомила она меня. Она мне сообщила, что у губернатора на письменном столе стоит банка с леденцами, и она (первая леди) следит, чтобы эта банка никогда не была пуста.
Нэнси Рейган даже почти месяц спустя страдала от этого укола. Журналисту Fresno Bee она сказала:
«Мне казалось, что мы очень мило общаемся. Наверное, лучше было бы мне пару раз рявкнуть».
Эта техника – демонстративно не перебивать героев собственными оценками или мыслями, а якобы давать им говорить беспрепятственно, выставляя себя идиотами, – стала стандартным приемом Дидион. В такой манере написаны целые страницы ее знаменитого рассказа о поездке в Хейт-Эшбери. Это эссе начинается с длинного объяснения, как «центр распадается на части», а потом оно ныряет в расширяющуюся бездну, где встреченные персонажи раскрывают себя парой фраз. Например, две фанатки The Grateful Dead:
Я спросила у этой пары, что они тут делают.
– Я, типа, сюда часто прихожу, – сказала одна.
– А я, типа, знаю The Grateful Dead, – ответила вторая.
За примитивностью этих ответов видна пустота их авторов. Читатели, в общем, соглашались в этом с Дидион, их письма были непривычно полны похвал за глубокое проникновение в варварскую секту хиппи – тогда их действительно считали сектой. Были, конечно, и несогласные: «Ромашка» – Санни Брентвуд – продолжала настаивать, что «дети-цветы в основном отличные ребята: они хотят улучшить мир, чтобы жить в нем было приятнее».
Но возобладала точка зрения Дидион, а ее эссе стало заглавным для вышедшего в шестьдесят восьмом сборника «И побрели в Вифлеем», который принес ей национальную славу. В отзыве для New York Times ее друг Дэн Уэйкфилд отмечал, что «Дидион – одна из наименее признанных и наиболее талантливых писателей моего поколения». Кроме того, он отметил, что Дидион куда легче понимать, чем, скажем, другую модную молодую писательницу той поры, некую Сьюзен Зонтаг. Восторженное мнение Уэйкфилда разделяли почти все рецензенты. Некоторые, впрочем, притормаживали, пытаясь сопоставить талант Дидион с ее полом: например, Мелвин Мэддокс из Christian Science Monitor отставил загадочный отзыв, задуманный, видимо, как комплимент:
Женская журналистика – это цена, которую мир мужчин платит за то, что женщин разочаровал. Эта журналистика ничего не прощает, ничего не забывает, и очень болезненны уколы ее скрытой шляпной булавки.
Что ж, вполне возможная точка зрения, хотя упоминание шляпной булавки явно принижающее, а сама концепция, что мнения женщин – «цена», а не дар, что-то нам приоткрывает. Дидион в своих статьях вырастила личность автора, не менее разочарованного женщинами – Гёрли Браун, девушками-хиппи, Нэнси Рейган и домохозяйками с пудингом, – нежели «миром мужчин», где бы таковой ни искать. Она, эта личность, не столько женственна, сколько наблюдательна и остра. Некоторые двери восприятия шире открыты для женщин, однако это не значит, будто мужчины не могут увидеть, что женщины им показывают. Нужно только согласиться слушать и смотреть.
Когда вышел сборник «И побрели в Вифлеем», литературоведы полезли из всех щелей. Они стадами ломанулись брать у Дидион интервью, печатая ее фотографии с подписями вроде «Джоан Дидион: острее бритвы», намекая на ее худощавую фигуру, или «И побрели к Джоан Дидион».
А между тем на дворе были семидесятые. Альфред Казин, давний друг Ханны Арендт, сделал себе командировку в Калифорнию. Супругов Дидион-Данн он нашел в Малибу – они жили в отдельном доме и вместе писали сценарий фильма «Играй как по писаному», экранизации написанного в семидесятом романа Джоан о пребывающей в депрессии актрисе Мэрайе Уайет (роман вызвал поток восторженных рецензий). Казин подметил разницу между образом Дидион, который она создает на печатных страницах (хрупкая болезненная женщина на грани развода – как, например, в знаменитой колонке шестьдесят девятого года в Life), и реальным ее образом (скорее разумная сталь, нежели разгульный шелк):
Джоан Дидион – женщина многих достоинств и преимуществ. Это можно заключить из ее утверждения, что у нее хватило ума родиться и вырасти в Сакраменто до того, как Золотой Штат впал в столь прискорбное состояние.
Казин отмечает и другие несоответствия. Насколько же голос Дидион-писательницы «сильнее ее детского голосочка в жизни!». Слово «Малибу» наводит мысль о беспечном отдыхе, но Казина шум волн оглушил: «Люди, живущие в пляжном доме, понятия не имеют, как это изматывает». Дидион он назвал моралисткой, отметив, что она «одержима серьезностью». Она всегда, даже в художественной прозе, пишет как критик, желающий вскрыть дефекты всего, о чем пишет (это свойство у нее было общим с Мэри Маккарти, хотя стилистически их голоса разнились). Он даже сопоставил Дидион с Ханной Арендт, которая однажды сказала ему, что, когда американцы впадают в отчаяние, оно выходит куда более глубоким, чем она видала у европейцев.
К моменту выхода очерка Казина Дидион была уже просто звездой, не больше и не меньше. Но Saturday Evening Post, где ей позволяли писать лирические очерки о мигрени или о возвращении в Сакраменто, где ей давали командировку на Гавайи для репортажа, закрылся. Она стала искать другое пристанище. Ей предложил вести колонку журнал Life, но их деловые отношения быстро испортились: Дидион попросила командировку в Сайгон, где уже побывали многие писатели, включая Зонтаг и Маккарти. Редактор отказал: «Туда уже кто-то из ребят едет». Злость на этот небрежный отказ породила легендарную колонку о том, как их на Гавайях застало предупреждение о гигантской приливной волне:
Муж выключает телевизор и смотрит в окно. Я избегаю его взгляда и глажу по головке младенца. Пока стихийного бедствия еще нет, мы погружены в собственные нелегкие обстоятельства: на этот остров посреди Тихого океана мы приехали вместо того, чтобы подать на развод.
Кажется, что дальше будет самораскрытие, но наметившиеся рамки семейных проблем тают в воздухе: Дидион рассказывает об ощущении полного отстранения от всего на свете, о том, с каким трудом вообще вызывает у себя эмоции. Сообщает, что она, как ей предсказывал когда-то один давний бойфренд, стала совершенно бесчувственной. Вещь получилась настолько мрачной, что редакторы Life явно такого не ожидали. Это замешательство отразилось и в придуманном ими заголовке: «Трудности связи с миром». Последующие колонки с такой же личной тематикой тоже не пришлись редакторам по вкусу, и Дидион бросила цепляться за этот контракт, не дожидаясь, пока издатели сами прекратят ее колонку. Позднее она в сборнике «Год магического мышления» сквитается с редактором за
