Фашисты - Майкл Манн

не бунтовали против домашнего политического воспитания, а лишь расширяли его характеристики, уже расширенные войной. Едва ли семья могла оставаться цитаделью консервативного, системного милитаризма и национализма, когда сама система рухнула.

Нацисты часто были ветеранами войны. Даже в 1933 г. ветеранами оставались не меньше трети членов партии. Около 84 % респондентов Абеля призывного возраста служили в воюющей армии (схожие цифры мы встречаем у итальянских фашистов); доля эта несколько больше, чем в мужском населении в целом (Merkl, 1980: 107–109). Члены СС, как мы увидим далее, в большинстве своем не только воевали сами, но и происходили из семей военных. Исследования на местном уровне показывают, что, став серьезной политической силой, нацисты начали получать значительную поддержку от местных ветеранских ассоциаций. Из 60 гауляйтеров (региональных руководителей) и рейхсляйтеров (руководителей государственного уровня), которые по возрасту могли воевать, воевали все, кроме одного (Геббельса, который не мог служить по состоянию здоровья)[32]. По званиям они распределялись так: не менее 27 офицеров (в том числе один генерал, один полковник и двое майоров), не менее 29 нижних чинов. Не менее 34 человек были на фронте, лишь один точно служил в тылу. Не менее 25 были ранены; не дезертировал ни один. Ефрейтор Гитлер выполнял не слишком престижную, но крайне опасную задачу делегата связи, доставляя депеши между подразделениями; Геринг был воздушным асом, кавалером множества наград. Разумеется, во время выборов нацисты не забывали похвалиться своим военным опытом и наградами. Боевые заслуги, а также традиционный правоавторитарный настрой, свойственный германским вооруженным силам, очевидно, привлекали к нацистам политические и моральные симпатии небольшой послевоенной армии. Первые агитационные кампании Гитлера после войны финансировались из армейских фондов. На первых послевоенных демонстрациях он появлялся рука об руку с генералом Людендорфом. Немецкие левые, напротив, были антимилитаристами. Около 57 лидеров коммунистической партии по возрасту могли воевать: однако 16 из них определенно были штатскими, пятеро офицерами, 34 — нижними чинами. Одиннадцать человек точно служили на фронте, четверо — точно в тылу. Точно были ранены лишь пятеро; и больше людей — шестеро — дезертировали или были отданы под трибунал. В 1918 г. многие активно участвовали в рабочих советах, с точки зрения правых, предавших армию (Weber, 1969: II). Почти все советы, организованные левыми солдатами и моряками, действовали среди резервистов, в гарнизонах вдали от фронта, на кораблях, стоящих в немецких портах — словом, вдалеке от боевых действий. Опыт войны перевернул жизнь и правых, и левых. Но, если правые прониклись добродетелью милитаризма и «фронтовым мифом» — левые проклинали бесчеловечие войны.

Как и в Италии, у фашизма фронтовиков есть два основных объяснения. Одно — экономическое: Германия была полна безработных ветеранов, умеющих только воевать, и недовольство их перерастало в правый радикализм. Однако, хотя германская армия более всех прочих сократилась в результате мирных соглашений, ветераны получали преимущественные права при устройстве на работу, для них были разработаны очень достойные (по стандартам того времени) программы трудоустройства. Работодатели жаловались даже, что их принуждают нанимать ветеранов. Безработица, как правило, не длилась долго (Bessel, 1988; Geary, 1990: 100–101). Ветеранские организации также выставляли на первый план не материальные интересы, а стремление к «национальному, социальному, военному и авторитарному» государству, отметая демократическую республику как пораженческое государство штатских (Diehl, 1977). Несомненно, материальные проблемы ветеранов играли свою роль, но не главную. И, спрашивается, почему они должны были вести к крайне правым взглядам?

Второе объяснение связано с превращением военных идеалов и ценностей в парамилитарные. По окончании войны демобилизованные военные и некоторые студенты пытались бросить вызов нарождающейся республике и мирным соглашениям, создавая добровольческие полувоенные организации («фрайкоры»), чтобы бороться с большевиками дома и со славянами на спорных восточных границах. Именно они, а не регулярный рейхсвер, положили конец ранним послевоенным выступлениям левых. Руководители Веймарской республики оказались у них в долгу и не слишком этому радовались — выходило, что у веймарских политиков нет в Германии монополии на применение военной силы. Некоторые фрайкоровцы скоро влились в первую волну нацистских новобранцев. В течение 1920-х один за другим выходили бестселлеры — мемуары и романы о военных кампаниях «фрайкоров», порой поражающие своей жестокостью:

Мы сделали последний рывок. Да, мы поднялись в последнюю атаку и двинулись вперед по всему фронту. Никто не остался позади, никто не пытался отсидеться в окопах. Мы бежали по заснеженному полю до кромки леса. Мы стреляли в ошарашенных врагов, не давая им и секундной передышки, мы преследовали их по пятам, и не было пощады никому. Мы гнали латышей по полю, как кроликов, сжигая каждый дом, уничтожая мосты, срезая телеграфные столбы. Мы бросали их трупы в колодцы, а сверху для верности кидали ручные гранаты. Мы убивали всех, кто попадал в наши руки, мы сжигали все, что можно было сжечь. Наши глаза налились кровью, и не осталось жалости в наших сердцах. Земля стонала под ногами наших бойцов. Там, где мы прошли, оставались руины, полыхали пожарища, и спаленные дома казались черными гнойными язвами на окровавленном снегу (Hamilton, 1982: 340).

В этих историях, сочетающих в себе национализм, жестокость, воспевание боевого товарищества и пугающие мужские сексуальные фантазии, насилие восхвалялось за способность очистить и освободить мужчину от удушающей морали цивилизованного общества (Theleweit, 1987; 1989). «Фрайкоры» убивали и насиловали без счета, однако теории этнических или политических чисток не создали. Врагов в их представлении следовало запугивать, отгонять, порой истреблять, но само понятие «врагов» оставалось чисто геополитическим: чаще всего это были поляки и народы Прибалтики, по мирным соглашениям 1918 г. получившие собственные государства. Встречался и антиславянский расизм, однако фигура «жидобольшевика», центральная для нацистской демонологии, почти не появлялась. Нигилизм, пронизывающий эту литературу, был характерен и для послевоенного изобразительного искусства. Левые художники, как Георг Гросс, изображали гротескные батальные сцены, обличая войну; правые, напротив, порождали мрачные образы бесчеловечной силы, прославляя воина как эффективный инструмент современной машины войны.

Послевоенный парамилитаризм, быть может, умер бы своей смертью, если бы его не подогрели события 1923 г., когда французские и бельгийские войска заняли долину Рейна, требуя выплаты репараций. Это породило вторую волну нацистских новобранцев — юношей из «домашнего поколения», особенно с этих оккупированных территорий (т. н. «нацисты приграничья»), а также «государственников», детей чиновников и военных, уверенных, что Веймар не хочет защищать усеченные и раздробленные немецкие земли. Они также покушались на формальную монополию государства на военную силу: ходили в форме, порой даже стреляли в оккупантов, но по большей части устраивали шествия и били «коллаборантов». Борьба не увенчалась успехом — французы так и не ушли, однако это яростное сопротивление вызвало у немцев значительную поддержку. Именно эти две волны — «из